Они перешли въ столовую, освѣщенную уже большой лампой, свѣсившейся съ потолка и двумя канделябрами въ нѣсколько свѣчей. Между канделябрами стояли два горшка съ миртами. Столъ былъ сервированъ отлично. Много хрусталя, серебро. Стоялъ квасъ въ серебряной кружкѣ.
— Фу, какой у васъ парадъ сегодня! Огней-то сколько! — воскликнулъ докторъ.
— Гораздо лучше себя чувствую при яркомъ освѣщеніи, — отвѣчалъ Сухумовъ. — Мнѣ какъ-то становится жутко въ темнотѣ. Вы знаете, докторъ, я даже началъ спать при зажженной лампѣ. Всю ночь лампа горитъ.
— Симптомъ разстройства нервовъ… Расшатаны они у васъ, сильно расшатаны. Ну, да деревня и воздухъ поправятъ ихъ. Главное, воздухъ… Воздухъ и ѣда… Но влеченіе къ послѣдней — результатъ воздуха. Какъ можно больше будьте на воздухѣ. На ночь провѣтривайте комнату. А весной я вамъ посовѣтую спать даже при открытой форткѣ. Теплѣе укрыться и спать, — говорилъ докторъ, усаживаясь за столъ.
— Ну, весна еще далеко! Да и доживу-ль еще до нея! — перебилъ его Сухумовъ.
— Всѣ подъ Богомъ ходимъ. Но болѣзнь ваша хоть и упорная, но поправимая, вѣрьте мнѣ. Къ веснѣ я васъ надѣюсь увидѣть поправившимся.
— Я вѣрю вамъ, докторъ. Но неужели я долженъ остаться здѣсь до весны?..
— А то какъ-же? Уѣдете — опять захирѣете въ Петербургѣ. Деревня, деревня… И даже лѣто должны остаться въ деревнѣ, чтобъ запастись силами. Одно, что будетъ тормазить ваше выздоровленіе — это одиночество. Живи вы въ семьѣ, гдѣ вамъ мѣшали-бы подолгу быть одному и сосредоточиваться въ самомъ себѣ, поправка здоровья шла куда-бы быстрѣе. Вотъ вы теперь познакомились съ здѣшнимъ священникомъ… Ходите къ нему. Милости просимъ ко мнѣ. Я хоть часто въ разъѣздахъ, но моя баба всегда дома. Ну, съ учителемъ познакомьтесь. Помѣщики здѣсь есть… — совѣтовалъ докторъ. — Знакомьтесь, знакомьтесь, бывайте у нихъ, къ себѣ зовите.
— Дѣйствительно, это надо начать дѣлать, если придется остаться на всю зиму, — произнесъ въ раздумьѣ Сухумовъ. — Но вотъ хворь-то моя… Къ тому-же она осложнилась этими… какъ ихъ назвать? видѣніями, что ли?
— Хворь пройдетъ, а не будете одиночествовать и видѣнія ваши исчезнутъ. Это все продуктъ одиночества. Мой совѣтъ: хоть и трудновато — все-таки знакомьтесь и ѣздите по гостямъ. А главное — не унывайте, бодритесь.
Сухумовъ положилъ ложку въ недоѣденную тарелку супа и грустно продолжалъ:
— Да вѣдь приходятъ такія мысли, что ужъ столько лѣчился, лѣчился у врачей, разныхъ оттѣнковъ…
— Лѣчились, да, но не деревней, ѣдой и покоемъ. А что для васъ деревня сдѣлаетъ — вы увидите. Какіе разслабленные здѣшніе крестьяне, занимающіеся отхожимъ промысломъ, пріѣзжаютъ сюда послѣ ломки на фабрикахъ и заводахъ. Пріѣзжаютъ умирать. Такъ и говорятъ, что лѣчились, лѣчились по больницамъ въ Петербургѣ или Москвѣ и пріѣхали умирать на родину. Пріѣдетъ — и здѣсь ужъ не лѣчится, и къ доктору не ходитъ, а только на печи лежитъ и охаетъ. А проживетъ здѣсь мѣсяцъ, другой — смотришь — и отлежался.
— Я слышалъ объ этомъ… Мнѣ говорили… — произнесъ Сухумовъ.
— Ну, такъ вотъ вамъ и примѣры… Прежде всего отчаянія не надо. А вѣры, вѣры побольше.
Докторъ хоть и говорилъ, что онъ гдѣ-то ужъ «подзакусилъ», но ѣлъ за двоихъ. Докторъ поѣлъ рыбы, положилъ вилку на тарелку и сказалъ полушутя, полусерьезно:
— А самое лучшее для васъ, если-бы вы, по осмотрѣвшись здѣсь хорошенько, женились.
— Докторъ, что вы! Да вѣдь я передамъ мою неврастенію потомству! Развѣ можно такъ говорить…
— Это еще вопросъ. Возьмете вполнѣ здоровую дѣвушку, такъ этого и не случится.
— Да и на комъ здѣсь жениться? Ха-ха… Жениться… Полноте, полноте… Но, конечно, вы шутите… Принимаю это за шутку, — проговорилъ Сухумовъ.
— Да я не говорю, чтобъ сейчасъ… А когда обживетесь у насъ… А что до того, что на комъ — такъ ищите — й обрящете.
И докторъ весело кивнулъ Сухумову.
XX
Послѣ обѣда докторъ сказалъ Сухумову:
— Если вы меня пріютите, то я сегодня остался-бы у васъ переночевать.
— Съ удовольствіемъ! — воскликнулъ Сухумовъ и весь просіялъ.
Онъ боялся, что съ нимъ опять случится кошмаръ и вновь явятся въ сновидѣніяхъ предки, но почему-то считалъ, что если при немъ будетъ врачъ, сновидѣній этихъ не будетъ.
— Ну, такъ я останусь. Ѣхать сегодня — началась метель, впотьмахъ блуждать будешь. Да, кромѣ того, хотѣлось-бы мнѣ на васъ ночью передъ сномъ поглядѣть, пульсикъ вашъ пощупать, температуру смѣрить, — продолжалъ докторъ. — А завтра утречкомъ, пораньше, я и уѣхалъ-бы. Ну, а теперь послѣ обѣда легонькую всхрапочку… Вамъ по предписанію, а мнѣ по обычаю. Позволите на кушеточкѣ?
— Пожалуйста, докторъ, пожалуйста.
И хозяинъ, и докторъ, покуривая папиросы, улеглись — одинъ на кушеткѣ, другой на кровати.
— Вотъ отчего я стремлюсь въ Петербургъ сейчасъ хоть-бы и послѣ неполнаго выздоровленія? — началъ Сухумовъ, уже лежа. — Меня начало угнетать то обстоятельство, что я до сихъ поръ жилъ, бездѣльничая, тогда какъ мои предки всѣ что-нибудь да дѣлали. Такъ вотъ, чтобы какимъ-нибудь дѣломъ заняться, служить, что-ли. Хотя. я когда-то и числился на службѣ въ министерствѣ, но… гмъ… развѣ это была служба! Мнѣ теперь смѣшно даже. Я заѣзжалъ въ департаментъ не каждую недѣлю и даже не имѣлъ тамъ своего стола, уголка на столѣ не имѣлъ. Да мнѣ ничего и не поручали. А теперь мнѣ по поводу всего этого даже стыдно дѣлается. И знаете, кто натолкнулъ меня на этотъ стыдъ? Я вамъ признаюсь откровенно. Знаете кто? — еще разъ спросилъ Сухумовъ, опершись на кровати на локоть и пристально смотря на доктора. — Портреты моихъ предковъ. Да, они. Даже сами предки… Являясь мнѣ въ сновидѣніяхъ, они упрекали меня въ моемъ шалопайничествѣ и какъ-бы поддразнивали меня, что они въ свое время хоть что-нибудь сдѣлали, а я, выродокъ Сухумовыхъ, — ничего. Прямо поддразнивали — и это были мои кошмары. Вы не вѣрите этому?
Докторъ слушалъ, попыхивая дымкомъ папиросы и спокойно произнесъ:
— Не волнуйтесь, не волнуйтесь… Да и вообще старайтесь не говорить о нихъ передъ сномъ. Бросьте…
— Я кончилъ… И вотъ я рѣшилъ заняться дѣломъ, какъ только немного поправлюсь, поступить въ Петербургѣ на службу, служить настоящимъ манеромъ, насколько будетъ хватать силъ, приноситъ хоть какую-нибудь пользу, хоть маленькую… И даже такъ, что если опять сильно расхвораюсь, то умереть все-таки на службѣ, занимая мѣсто.
— Стремленіе приносить своей работой носильную пользу — цѣль очень похвальная, — началъ докторъ, нѣсколько помолчавъ. — Но отчего вы думаете, что вы только въ Петербургѣ принесете пользу? Можно и живя въ деревнѣ дѣлать дѣло и приносить пользу, особливо вамъ, крупному помѣщику. Да еще какую пользу-то! И будутъ у васъ и волки сыты, и овцы цѣлы. И здоровье свое сохраните, и людямъ пользу принесете, людямъ обездоленнымъ, крестьянамъ. А петербургскую канцелярщину я и за пользу не считаю.
— Я знаю про что вы говорите! Догадываюсь, — кивнулъ доктору Сухумовъ. — Вы про земство… Это, конечно, мысль, но вѣдь я не имѣю никакого понятія о порядкахъ деревни. Я совсѣмъ не знаю деревни… Я здѣсь дикарь…
— Можно научиться. Это не трудно… проживете зиму, проживете лѣто… Я къ вашимъ услугамъ… Могу быть хорошимъ менторомъ, указчикомъ и толкователемъ…
— Кромѣ того, нужно быть выбраннымъ…
— А земскіе выборы у насъ, какъ разъ, нынѣшней осенью… Будутъ выбирать и земскихъ гласныхъ, и предсѣдателя, и членовъ управы.
— Къ тому-же и трудно быть выбраннымъ…
— Кому другому — трудно. А вамъ стоитъ только захотѣть. У васъ имя, у васъ нѣсколько тысячъ десятинъ земли.
Сухумовъ помолчалъ, а затѣмъ опять заговорилъ
— Конечно, мнѣ это въ голову не приходило. Я петербуржецъ… у меня и мысли петербургскія… да и не поклонникъ я деревни…
— Деревню можно полюбить. Вы потому ее не любите, что до сихъ поръ не жили въ ней, а вотъ поживете! и полюбите, — отвѣчалъ докторъ. — А ставъ у кормила земскаго хозяйства, сколько вы блага-то можете сдѣлать! Во-первыхъ, нашу врачебную часть подтянуть, но давъ намъ и средства подтянуться. А школы? У, батенька! Да это такое дѣло, послѣ котораго никакой предокъ васъ не упрекнетъ, хоть-бы онъ министерскій постъ при прежнихъ государяхъ занималъ или-бы побѣдоносной арміей командовалъ.
На этомъ разговоръ и кончился. Докторъ сталъ похрапывать, но Сухумовъ не могъ заснуть. Онъ ворочался съ боку-на-бокъ и разсматривалъ розетки обоевъ. Мысль о земствѣ запала ему въ голову.
«А что, сжечь развѣ свои петербургскіе корабли? — задавалъ онъ себѣ вопросъ. — Вѣдь и въ Петербургѣ у меня нѣтъ никакихъ привязанностей?»
Докторъ Кладбищенскій спалъ недолго. Проснувшись и увидѣвъ, что Сухумовъ лежитъ съ открытыми глазами, онъ тотчасъ-же сѣлъ на кушетку и, расчесывая пальцами спутавшуюся во время сна свою большую бороду, спросилъ его:
