— А вы, Настасья Сергѣвна, должно быть пироги очень любите, — сказалъ появившійся докторъ:- потому когда-бы я ни пріѣхалъ — у васъ всегда пирогъ.
— Да вѣдь пирогъ самое выгодное кушанье, Нектарій Романычъ… Я вамъ откровенно говорю, — дала отвѣтъ попадья. — И вкусно, и не дорого. А ну-ка, накорми восемь ртовъ чѣмъ-нибудь другимъ! Къ тому-же у насъ теперь постъ. Да и ничего нѣтъ сытнѣе пирога.
Минутъ черезъ десять, когда уже докторъ, Сухумовъ и отецъ Рафаилъ играли въ преферансъ, племянница отца Рафаила внесла подносъ со стаканами чая. На подносѣ стояли въ вазочкахъ два сорта варенья, медъ и лежало печенье въ плетеной изъ проволоки корзиночкѣ.
— Тоже членъ семьи изъ домочадцевъ нашихъ… Племянница моя Раиса… — отрекомендовалъ ее Сухумову отецъ Рафаилъ. — Брата моего покойнаго, дьякона, дочка.
Сухумовъ привѣтливо поклонился и залюбовался ею. Она не была красавицей, но статна и отличалась замѣчательной миловидностью. Вся ея фигура такъ и ласкала взоръ. Веселые, кроткіе глаза смотрѣли успокаивающе. Послѣ того какъ Сухумовъ увидалъ ее въ прихожей, она тоже успѣла переодѣться. Теперь на ней была одѣта черная шерстяная юбка и голубая кофточка. Шею-же украшала черная бархотка, концы которой были свѣсившись на спинѣ.
— Вы кушаете скоромное, такъ можетъ быть сливочекъ къ чаю-то прикажете?.. Я впопыхахъ-то и забыла поставить… — проговорила она, нѣсколько вспыхнувъ въ лицѣ, и тотчасъ-же опустила рѣсницы.
— Что вы безпокоитесь! Благодарю васъ… я съ вареньемъ… — пробормоталъ Сухумовъ.
— Раиса, скажи теткѣ, чтобы она на столъ два лишніе прибора доставила. Гости съ нами ужинать будутъ, — сказалъ священникъ племянницѣ. — Да пусть она тамъ селедочку, грибковъ солененькихъ… и все эдакое…
Играли не долго, не болѣе часу, послѣ чего появилась попадья и сказала:
— Ужъ какъ вы хотите, а у меня иначе пирогъ остынетъ. Пожалуйте за столъ… Простите, гости дорогіе, но послѣ доиграете… если не можете сейчасъ кончить.
— Да вѣдь мы можемъ и не кончать, а отложить игру до второго нашего посѣщенія — отвѣчалъ докторъ (и тотчасъ-же всталъ. — А послѣ ужина намъ пора домой… Моему больному нельзя долго засиживаться и надо пораньше спать лечь.
Поднялись и другіе партнеры и направились ужинать.
Въ столовой, разгороженной альковомъ, было душно и пахло деревяннымъ масломъ и дѣтскими пеленками. Подали постный пирогъ, одна половина котораго была начинена капустой, а другая рисомъ съ грибами и лукомъ, а затѣмъ уху и оладьи съ яблочнымъ вареньемъ. Сухумовъ, никогда до сихъ поръ не ѣвшій постнаго, ѣлъ почему-то пирогъ съ удовольствіемъ. Ребятишки за столъ посажены не были, не сидѣлъ и старикъ-тесть. Слышно было, какъ они шумѣли въ комнатѣ рядомъ, куда имъ носила ѣду Раиса, прислуживавшая за столомъ.
Послѣ ужина Сухумовъ и докторъ распрощались съ хозяевами и уѣхали домой.
XXII
Докторъ Кладбищенскій ночевалъ у Сухумова. Хоть они и проѣхались отъ священника черезъ все село домой, но докторъ все-таки настоялъ, чтобы Сухумовъ передъ сномъ скатился нѣсколько разъ съ ледяной горы на дворѣ ради прибавки моціона и самъ катался вмѣстѣ съ нимъ на обмерзлой рогожѣ. Ложась спать, они опять разговаривали о деревнѣ, въ которой докторъ видѣлъ для Сухумова полное исцѣленіе отъ его недуговъ и опять указывалъ на возможность принесенія громадной пользы дѣятельностью въ земскихъ учрежденіяхъ.
— А чѣмъ хороша земская дѣятельность? Вы сами будете видѣть и ощущать плоды той дѣятельности, на которую вы себя посвятили, чего вы никогда не замѣтите, сидя въ какой-либо канцеляріи, — говорилъ докторъ. — Да-съ, земская единица, какъ теперь принято говорить, покажетъ вамъ все это, какъ на ладони. Случаются препятствія, преграды, палки въ колесахъ, но даже это будетъ васъ радовать, когда вы вспомните, что ихъ побороли.
Сухумовъ слушалъ и не возражалъ. Онъ уже соглашался съ докторомъ.
Ночью онъ спалъ спокойно. Кошмаровъ не было, что очень обрадовало и подняло его духъ.
Докторъ уѣхалъ рано, какъ только разсвѣло. Уѣзжая, онъ рано поднялъ и Сухумова.
Провожая доктора, Сухумовъ спросилъ:
— Лѣкарства опять никакого?
— Никакого. Питаніе, воздухъ, разумный моціонъ и сонъ, — отвѣчалъ докторъ. — Вообще придерживайтесь природы. Впрочемъ, вотъ что… Сегодня вечеромъ, ложась спать, походите минутъ пять по спальнѣ голымъ. А затѣмъ въ постель подъ одѣяло,
— Кнейпа придерживаетесь и вы? — улыбнулся Сухумовъ.
— Никакого Кнейпа. Просто здраваго смысла. Поры тѣла должны-же работать, такъ дайте къ нимъ доступъ свѣжаго воздуха, не смѣшаннаго съ испареніями тѣла. Ну, прощайте. Можетъ быть, навѣстите меня? — спросилъ докторъ. — Послѣзавтра я буду дома днемъ, если къ какому-нибудь трудному больному не позовутъ.
— Постараюсь, докторъ.
— Ну, вотъ пріѣзжайте часамъ къ тремъ, если не будетъ большого мороза. Пообѣдаемъ. Впрочемъ, вы не подумайте, что я прошу отвѣтнаго визита. Я врагъ всего этого. А просто хлопочу, чтобы вы были больше на воздухѣ.
— Постараюсь, докторъ, пріѣхать. Мнѣ самому будетъ очень пріятно побывать у васъ! — крикнулъ вслѣдъ доктору Сухумовъ.
Оставшись одинъ, Сухумовъ задумался о жизни въ деревнѣ. На деревню онъ вообще смотрѣлъ, какъ на нее смотрятъ петербуржцы, привыкшіе къ столичной жизни. Онъ допускалъ нѣкоторыя прелести въ деревенской жизни лѣтомъ, но совершенно отрицалъ ихъ зимой.
«Зимой въ деревнѣ не жизнь, а прозябаніе, если у тебя нѣтъ дѣла. Ну, вотъ теперь я… Развѣ я живу? — думалъ онъ. — Нельзя-же наполнить свою жизнь посѣщеніями въ мелочную лавку, къ попу и къ доктору. Земство… Да, если и увлечься земскими нуждами, тогда жизнь можетъ быть сносна… и только сносна… Но земскую. дѣятельность надо испробовать. а испробовавши полюбить. Семья развѣ скраситъ жизнь… Но вѣдь семьей надо обзавестись. Да и не обзаведешься ею такъ вдругъ. Жена… семья… Но жену надо отыскать такую, которая-бы была привыкши къ деревенской жизни любила ее… Но гдѣ такую найдешь?»
И тутъ передъ нимъ мелькнула вдругъ фигура поповской племянницы Раисы, которую онъ видѣлъ вчера.
«Вотъ развѣ вродѣ этой дѣвушки, простенькая, немудрая, не будетъ скучать въ деревнѣ», — разсуждалъ онъ и сталъ припоминать ея здоровую полноту и статность, миловидное личико, успокаивающіе глаза.
Черезъ минуту онъ, однако, остановилъ себя и задалъ мысленно вопросъ:
«Но отчего я думаю; что она должна быть немудрая? Вѣдь я только одинъ разъ ее видѣлъ, даже не говорилъ съ ней».
Ему припомнилось, что священникъ, рекомендуя племянницу, назвалъ ее окончившею курсъ или учившеюся въ духовномъ училищѣ.
На этомъ мысли Сухумова о Раисѣ и кончились. До завтрака было еще далеко. Онъ сталъ придумывать, чѣмъ-бы ему заняться. На туалетномъ подзеркальномъ столѣ лежали три тетради дневника бабушки и пачка писемъ къ ней, перевязанныхъ розовой лентой. Онѣ бросались ему въ глаза, но онъ тотчасъ-же сказалъ себѣ мысленно:
— Нѣтъ, не стану ни чего этого читать покуда. Все это только раздражаетъ мои нервы и наводитъ меня на мрачныя мысли.
Онъ убралъ тетради и пачку въ туалетный ящикъ, чтобы онѣ «не мозолили ему глаза». На ночномъ столикѣ лежали двѣ книги: Вундтъ и Гризингеръ.
«И по нервамъ и психикѣ не буду ничего читать покуда, — рѣшилъ онъ и махнулъ рукой. — Чѣмъ-же заняться? — спрашивалъ онъ самъ себя. — Неужели съ утра играть съ управляющимъ въ шашки? Гм… Это даже смѣшно».
Сухумовъ одѣлся и отправился на дворъ, чтобы покататься съ горы. Шелъ снѣгъ и его сметали съ ледяной горы, приготовляя ее для Сухумова. Сухумовъ тотчасъ-же выхватилъ у рабочаго метлу и самъ сталъ сметать снѣгъ.
— Устанете, баринъ, — сказалъ рабочій, улыбаясь и топчась валенками по снѣгу. — Позвольте мнѣ… Я живо…
— Это-то и надо, чтобы я усталъ, — отвѣчалъ Сухумовъ, продолжая разметать снѣгъ. — Устану — поѣмъ въ охотку…
Камердинеръ Поліевктъ вынесъ изъ дома санки и, держа ихъ въ, рукахъ, смотрѣлъ на работу барина.
— Вашъ дяденька, ихъ превосходительство, сенаторъ Петръ Матвѣичъ, дай имъ Богъ царство небесное, на токарномъ станкѣ работали для моціона-то и аппетита, — говорилъ Поліевктъ.
— А вѣдь это мысль! И хорошая мысль! — откликнулся Сухумовъ. — Только гдѣ здѣсь взять токарный станокъ?
— Господи, Боже мой! Да для здоровья-то не грѣхъ и изъ Петербурга выписать.
— Ну, пока выпишешь, пока онъ пріѣдетъ, можетъ быть, мы ужъ и сами будемъ собираться уѣзжать въ Петербургъ.
— А преосвященный Амфилохій, такъ тотъ, говорятъ, для моціона-то дрова кололъ и пилилъ ихъ вмѣстѣ съ своимъ служкой, — продолжалъ Поліевктъ.
— Вотъ это еще лучшая мысль. Дрова и пила найдутся. Это я попробую, завтра-же попробую.
Сухумовъ раза четыре скатился съ горы, но скатываться надоѣло и стало скучно. Кучеръ принесъ ему что-то такое завернутое въ газетную бумагу.
