— И вы действительно видели русалку? — спросил с легкой усмешечкой Игорь.
— Лица не видели, а спину видели — такая словно бы зеленоватая, мокрая. И хвост видели — на два пера, как у щуки, — убежденно ответила бабушка Дуня.
— А может, в речке вы шуганули не русалку, а сома? — неожиданно спросил ее Игорь.
— То сомы, а то русалки, — проворчала бабушка Дуня. — Помню, я еще маленькая была, родитель мой поймал сома на Клязьме. Весной, в половодье, забрело такое чудо-юдо в бучилу, а вода спала, назад оно уплыть не успело. Папаня палкой его по голове жахнул. А повез в город на базар продавать, так хвост аж с телеги свешивался. Если хотите знать, русалки по сих пор девушки, — бабушка Дуня показала рукой поперек живота, — а от сих пор хвост у них рыбий.
— Все это сказки! — презрительно бросила Галя-начальница и верблюжьим взглядом оглядела всех сверху вниз.
— Ну и пусть сказки! А по-моему, ужасно интересно! — убежденно воскликнул Миша.
Георгий Николаевич понял: если продолжать сомневаться в достоверности рассказа бабушки Дуни, она, чего доброго, еще обидится, и потому постарался перевести беседу на другую тему.
— Да, я показывал ребятам изображения двух русалок на подзоре вашего столь нарядного дома, — сказал он. — Чрезвычайно любопытны и наличники вокруг окон, и крыльцо. Умел украшать покойный Павел Михайлович. Чувствуется глаз и рука подлинного художника.
Бабушке Дуне польстила эта похвала. Она улыбнулась:
— Хитрый мастер был покойный Пашенька. От своего отца Михаила Абрамовича он мастерство перенял. Илюшка — у того глаз да рука не те. А из-под Пашенькиного тонкого долота иной раз чудеса точно в сказке получались. За двадцать верст звали Пашеньку наличники на окна ставить. Видела я, как вы тонкостной резьбой на моей избе любовались. Русалочки-то и вправду как живые, улыбаются, рученьки подняли…
Бабушка Дуня вся размякла. Ее трогало и умиляло внимание московских ребят к мастерству ее покойного мужа.
— А пойдите еще разок полюбуйтесь, — неожиданно закончила она свою речь.
Хоть и любезно говорила старушка, а в ее ласковых словах почувствовали ребята намек: «Не пора ли вам, гости дорогие, да подобру да поздорову да уходить?»
Через узкую дверь долго выбирались в сени, кеды обували еще дольше. Мальчики оказались проворнее, выскочили на крыльцо раньше девочек. Георгий Николаевич собирался выходить из дому последним.
Вдруг с улицы послышался зычный голос Ильи Михайловича:
— Еще чего выдумали! Да за такое вас хворостиной!
Из-за своей глухоты старик нередко ни с того ни с сего повышал голос. И сейчас нельзя было понять, шутит ли он, или всерьез рассердился.
Расталкивая обувающихся девочек, Георгий Николаевич выскочил на крыльцо. Бабушка Дуня прошмыгнула за ним, перегнала его.
Илья Михайлович стоял перед ее домом, тыкал пальцем куда-то в землю и гудел громким голосом:
— Полюбуйся-ка, Дуняха, как москвичи у тебя хозяйничают!
И опять нельзя было понять, сердится ли он, или шутит.
Мальчики, растерянные, недоумевающие, сбились кучкой под крыльцом и только глазами хлопали.
Бабушка Дуня свесилась с крыльца, вытянула вперед свой крючковатый нос и столь же крючковатый подбородок. Ни она, ни Георгий Николаевич сперва не поняли, что же такое случилось. Вдруг старушка быстро-быстро засеменила по ступенькам вниз.
— Где же такое слыхано? Где же такое видано? — напустилась она на мальчиков. — Столько годов лежал, люди ходили, люди ступали, никто его не переворачивал, а они…
Мальчики стояли по-прежнему молча и также растерянно хлопали глазами.
— Евдокия Спиридоновна! Евдокия Спиридоновна! Успокойтесь, пожалуйста! Прошу вас, успокойтесь! — уговаривал Георгий Николаевич старушку.
Никогда он ее не видел столь рассерженной. А она, как Баба-яга из сказок, трясла беззубым ртом, гневно хмурила выщипанные брови.
За толпой ребят Георгий Николаевич никак не мог выяснить, что же такое натворили мальчишки. Наконец понял.
Перед нижней ступенькой крыльца был врыт в землю большой, плоский, прямоугольный камень-известняк белого цвета. Каждый, кто входил в дом, неизбежно наступал на него и очищал об его поверхность грязь с обуви. А вот мальчики взяли да перевернули камень. Его нижняя плоскость оказалась наверху, а рядом зияла черная прямоугольная яма. На дне ямы сновали муравьи, жучки, разные козявки, извивались дождевые черви и белые жирные личинки. Этих-то личинок мальчики спешно собирали в карманы своих штанов.
— Что вы наделали? Зачем перевернули камень? — с горьким упреком накинулся на них Георгий Николаевич.
Толстяк Игорь выступил вперед. Надувая щеки и краснея, он заговорил заикаясь:
— Мы хотели на этих личинок рыбок поймать, рыбок для живцов. А на живцов хотели поймать… вы знаете, кого поймать… — Тут Игорь запнулся.
Георгий Николаевич отлично понял, кого именно хотели изловить сорванцы, но не будущая рыбная ловля сейчас занимала его мысли.
— Нельзя же так бесцеремонно, не спросив разрешения, — упрекал он мальчиков. — Да и вряд ли на живца вам удалось бы поймать…
Тут и ему пришлось запнуться. Раз ребята не хотели, чтобы в селе узнали о заплывшем в Нуругду соме, значит, и он не должен был выдавать их тайну.
— Сейчас же положите камень на место! — сказал он и повернулся к бабушке Дуне.
Старушка совсем разошлась, ворчала, шепелявила, то поднималась на крыльцо, то вновь спускалась по ступенькам.
— Евдокия Спиридоновна, не сердитесь, пожалуйста! Ну прошу вас! — успокаивал ее Георгий Николаевич. — Мальчики положат камень, извинятся перед вами, и мы уйдем. Через две минуты порядок восстановится.
Нарушители порядка уже поставили камень на ребро. Еще секунда, еще полсекунды… и эта книга не была бы написана.
— Подождать! — вдруг не своим голосом закричал Георгий Николаевич.
Нижняя плоскость каменной плиты теперь стояла вертикально, земля, прилипшая к ней, осыпалась, и ему показалось… Нет-нет, не показалось, а на самом деле на камне… на камне вдруг выступил какой-то сложный выпуклый узор…
Забыв о своем возрасте, Георгий Николаевич ринулся в кучу ребят, растолкал их, ухватился левой рукой за камень, а правой ладонью начал спешно счищать с его плоскости оставшиеся комья земли.
— Положите камень сюда, сюда, рядом, нижней стороной вверх! — скомандовал он.
Мальчики покорно выполнили его приказ, и он тут же носовым платком смел с камня последнюю пыль…
И все увидели на серовато-белой губчатой его поверхности высеченные бугорки и валики удивительного, запутанного узора. Не сразу удалось разглядеть, что же было изображено на камне.
Тесной толпой все сгрудились вокруг находки. Бабушка Дуня силилась просунуть свой острый подбородок между туловищами мальчиков.
Бедняга глухой Илья Михайлович тоже хотел посмотреть, но, поняв, что за ребячьими спинами ничего не увидишь, махнул рукой и отошел в сторону.
— Смотрите, какая страшная зверюга! — первым воскликнул Игорь.
— Это лев. Неужели не видишь гриву? — сказала Галя-начальница.
Тут и все увидели. Да, посреди камня действительно было высечено изображение льва, но совсем не такого, как на знаменитой доске бабушки Дуни. Зверь стоял в профиль, а голову, обрамленную густой гривой, повернул к зрителям. Стоял он на трех лапах, а правую переднюю поднял, словно собирался здороваться.
Удивителен был его язык — длинный, извивающийся, похожий на какую-то фантастическую белую змею. Он высовывался из пасти, образуя петлю, заворачивал вниз, а под животом льва разделялся на три языка — стебля с листьями. Каждый стебель оканчивался цветком.
Еще удивительнее был хвост льва. Он поднимался кверху и над львиной спиной также разделялся на три хвоста-стебля. Эти стебли — белые змеи сплетались с тонкими змеями-языками и также заканчивались цветками.
На том белом камне, что прятался под столбом полуразрушенной церковной паперти, был изображен тюльпан с листьями хмеля; здешние каменные цветы напоминали ирисы со свисающими вниз двумя лепестками, а листья походили на лапчатые кленовые.
Весь этот выпуклый узор был не только поразительно запутанным и тонким, но и поразительно красивым. Такую красоту поняли и прочувствовали все те, кто молча разглядывал причудливое переплетение линий, валиков, хребтов, змей.
— Евдокия Спиридоновна, вы знали, что у вас под крыльцом прячется? — прервал наконец общее молчание Георгий Николаевич.
Его чутье любителя старины подсказывало ему, что необычайная находка эта несомненно представляет выдающуюся историческую ценность и еще бóльшую ценность художественную. Жил на Руси много лет тому назад камнесечец — большой мастер, настоящий вдохновенный художник, тюкал молотком по долоту и высекал на камнях свои чудеса. А другой мастер, другой художник-зодчий задумал воздвигнуть из этих камней некое стройное и воздушное здание.
