Психологичность этого глагола особенно хорошо видна на фоне даже не извинить, а еще одного глагола – спустить (спустить ему хамство). Для спустить важно то, что человек не стал наказывать кого-то за плохой поступок, причем говорящий не одобряет такое его поведение. Мол, хуже будет, совсем обнаглеет грубиян от безнаказанности. Что же до мотивов – нам о них не сообщают, но говорящий намекает, что такая готовность мириться с плохими поступками другого человека – скорей не от душевной щедрости, а от лени и равнодушия. Разумеется, разные люди могут видеть одно и то же по-разному. Сам человек может считать, что он простил обидчика всей душой. А кто-то скажет, что он зря все спускает обидчику.
Есть, конечно, и другие глаголы, которые означают вроде бы одно и то же действие, но различаются субъективными побуждениями к этому действию, представление о которых запрятано где-то глубоко в значении глагола. Вот я тут вспомнила, как когда-то давно историк культуры и переводчик Нина Брагинская, говоря о заштампованности тоталитарного языка, привела в качестве примера такой случай. Она в какой-то инстанции написала заявление, которое начала со слов «Прошу позволить мне…», а ее заставили заявление переписать, заменив «прошу позволить» на «прошу разрешить». И вот я тогда подумала: а ведь тоталитарный чиновник в данном случае был не так уж неправ. Как известно, глаголы разрешить и позволить имеют не вполне одинаковое значение. В позволить очень важна идея личной воли, личного произволения. Разрешить же часто предполагает ссылку на норму, право, санкцию. Конечно, когда человек в трамвае проталкивается к выходу, все равно, бормочет ли он «Разрешите пройти» или «Позвольте пройти». Но в случае с чиновником не то. Чиновник-то ведь претендует, что он представитель власти и дает или не дает добро на что-либо не потому, что ему так вздумалось, а потому, что таковы правила или требования целесообразности.
А кстати, интересно, что слова позволительный и разрешительный имеют совсем разное значение. Позволительный – это о чем-то, что человек может позволить себе, а разрешительный связан с необходимостью получения разрешения. Вот, например, митинг по закону у нас предполагает процедуру не разрешительную, а уведомительную… По закону.
Чтоб не пропасть поодиночке
А еще я случайно увидела кусочек телепередачи «Суд времени», в которой под председательством Николая Сванидзе две стороны спорили по поводу оценки того или иного исторического деятеля, события или явления. В тот раз обсуждали, был ли маршал Тухачевский безвинной жертвой сталинских репрессий – или же в правящей верхушке действительно существовал антисталинский заговор, участники которого готовы были уничтожить Сталина, но он оказался ловчее и уничтожил их первым. И вот противника «теории заговора» спрашивают: «Но вы согласны, что в руководстве страны существовали определенные кланы?..» И тут он поправляет: «Я предпочитаю говорить группировки».
Я задумалась. Человек, похоже, считает, что слово клан компрометирует политического деятеля, а слово группировка нет. Словари, впрочем, ни про то, ни про другое слово ничего плохого не пишут – в отличие, скажем, от слова клика, где обычно есть и помета неодобр., и в толковании про «неблаговидные цели». Но и клан, и группировка часто фигурируют в негативном контексте – особенно в связи со всякими мафиозными кланами и преступными группировками. Я бы, однако, сказала, что для клана это даже менее характерно (как всегда, при изучении узуса неоценимую помощь оказывает Национальный корпус русского языка). Много контекстов вполне нейтральных; ср.:
Я из старинной путейской семьи. Отец мой был инженер путей сообщения, и оба дяди, и дед. И по материнской линии тоже все путейцы. Целый клан. А из меня путейца не вышло. Я захотел быть художником (И. Грекова. Хозяева жизни, 1960).
Оказывается, они были уже давным-давно знакомы и принадлежали еще к дореволюционной элите, к одному и тому же клану тогда начинающих, но уже известных столичных поэтов (В. П. Катаев. Алмазный мой венец, 1978).
Молодые женщины передавали друг другу (или скрывали от) выкройки платьев, затрепанные сентиментальные книги, предметы обихода, делились на кланы, дружили, сплетничали и враждовали (Э. Лимонов. У нас была Великая Эпоха, 1987).
А вот на слово группировка (не в специальном военном или других не относящихся к делу значениях) нейтральные контексты найти труднее. Проведем мысленный эксперимент. Помните, была такая Межрегиональная депутатская группа (МДГ)? Она сформировалась (http://ru.wikipedia.org/wiki/1989) в 1989-м на I Съезде народных депутатов вокруг демократических депутатов от Москвы: академика Сахарова, Ю. Афанасьева, Г. Попова. Помните? По улицам ходили люди, держащие у уха транзисторные приемники – чтобы не пропустить ни слова из прямой трансляции съезда. Могли бы демократические депутаты назваться Межрегиональной депутатской группировкой? Едва ли. А неприменимость к себе – верный признак того, что в слове есть-таки легкое неодобрение. То есть бывают, конечно, и другие причины, по которым чего-то нельзя сказать о себе: например, когда слово предполагает внешнего наблюдателя («Я показался на дороге»), или если что-то сказать о себе не позволяет скромность («моя гениальность»). Однако здесь не то: сочетание наша группировка сомнительно именно по причине какого-то намека необязательно на комплот и конспирацию, но на что-то нехорошее в самом слове группировка.
А вот сказать: наш клан, у нас целый клан – ничего, не так рискованно.
Тем не менее, мне кажется, понятно, почему защитник Тухачевского и К° предпочитает группировку клану. Клан (от кельтского clann) – в первом значении это родовая община, род, а уж затем – достаточно закрытая общность людей, связанных определенными узами. Под влиянием первого значения и во втором клан предполагает связи если не родственные, то достаточно устойчивые, традиционные, требующие заведомой преданности. Группировка же – это объединение необязательно столь устойчивое. Оно может быть временным, эфемерным – только для решения той или иной конкретной задачи. Так вот получается, что если в правящей верхушке образовалась группировка во главе с Тухачевским, то это для Сталина еще полбеды: группировку можно как-то развалить, частично перевербовать, сбить с толку. А вот если там уже клан – то дело плохо. Тут только каленым железом. Так что логика защитника Тухачевского такова: не говорите клан, потому что тогда получается, что Сталин и вправду был вынужден пойти на репрессии, а говорите группировка, потому что существование группировок – это нормальное явление политической жизни, и Сталин мог бы действовать не людоедскими, а политическими методами.
Все это напомнило мне известную историю, которая, по преданию, произошла в 1955 году. Когда Хрущев решил помириться с Югославией, состоялся дружественный обмен партийно-правительственными делегациями. И вот в одном провинциальном городе СССР югославскую делегацию встречал плакат «Братский привет товарищу Тито и его клике!».
Словари нам сообщают, что клика (от франц. clique – «шайка, банда») неодобр. – это «группа, сообщество людей, стремящихся к достижению каких-л. корыстных, неблаговидных целей. Придворная к. К. финансовых дельцов. Фашистская к.».
История сочетания клика Тито такова. В годы Второй мировой войны Иосиф Броз Тито был организатором партизанской борьбы в Югославии. С декабря 1945 года он возглавил правительство ФНРЮ. Тито был награжден советским орденом «Победа», орденами Ленина и Суворова I степени. Но в 1948-м отношения Югославии с СССР резко ухудшились. Это было связано в первую очередь с тем, что руководители Компартии Югославии без всякого восторга отнеслись к идее включения Югославии в Советскую федерацию. В 1949-м советское руководство разорвало Договор о дружбе, взаимной помощи и послевоенном сотрудничестве от 1945 года. Было заявлено, что в Югославии утвердился «антикоммунистический полицейский режим фашистского типа». Руководство КПЮ теперь стало характеризоваться в советской пропаганде исключительно так: «клика Тито – наемные шпионы и убийцы». Вот, например, заголовок: «Фашистская клика Тито – злейший враг мира»(Труд. 1952. 12 сентября). Да, не забудем еще жемчужину: «кровавая собака Тито». Как утверждал на XX съезде Н. С. Хрущев, Сталин даже сказал: «Достаточно мне пальцем шевельнуть, и Тито больше не будет». И вот в 1955 году отношение к Тито снова изменилось. Не мудрено, что многие люди запутались и не успели перестроиться, особенно если само слова клика знали только из сочетания клика Тито – Ранковича.
