А сбоку, чуть отстав, изо всех своих собачьих сил поспевал за мотоциклом рыжий колченогий «боксер». Он скакал, высоко подбрасывая зад с обрубком хвоста, скакал неловко — казалось, вот–вот запутается в четырех своих лапах. Язык у него болтался, с брылей срывалась пена, глаза, покрасневшие от напряжения, всплывали к морщинистому лбу.
Мотоциклист наддал, и пес наддал из последних. Он не видел ничего вокруг, только ногу хозяина на педали, и тянул морду к этой ноге, добрую, глупую морду, страшную, как смертный грех. Мотоцикл обдавал его сизой вонью, но он все никак не умучивался до конца и не отставал — рыжий кривоногий пес, не знающий о своем уродстве, глупый пес, широкогрудый, слюнявый и жесткий, не украшенный ничем, кроме верности.
Часть вторая
В последний день июля на город рухнула гроза, скандальная летняя гроза, да еще с градом, какого не припомнят старожилы. Впрочем, на старожилах не настаиваю — официально они по этому поводу не высказывались…
Но ливень был что надо. За пять минут Москва стала Венецией. Троллейбусы уже без всякой надежды причаливали к пустынным остановкам, растерянные такси неумело выполняли обязанности гондол. Громадные, как картошка, градины пробили стеклянную крышу ГУМа. С подробностями рассказывали, как на Трубной контузило постового.
Рабочий день был уже на на излете, и мы, высыпав в холл, смотрели, как лихо цокают по мостовой копыта градин. Потом гроза ушла на Серпухов, ливень растекся по площадям и высох за каких–нибудь полчаса. Я совсем было собрался уходить, когда позвонил Юрка. Он спросил:
— У тебя сейчас что?
Я ответил, что ничего, домой собираюсь.
— Вообще–то мне надо бы с тобой поговорить, — сказал Юрка.
Мы договорились встретиться через полчаса на старом месте. По инерции — раз уж трубка в руке — я сделал еще четыре деловых звонка, два личных и два совершенно бессмысленных, не поддающихся никакой классификации.
Потом побежал к метро.
Надо бы поговорить… О чем — я в общем–то догадывался: уж слишком значительный был у Юрки тон. О себе, о Рите, о Ленке, о женщине, которая спала на моей кровати в тот теперь уже далекий день. Об этом — о чем же еще?
В последнее время Юрке приходилось туго — я замечал это при встречах, не слишком частых, как и раньше. Даже мне было тяжело врать Рите. А ведь Юрка виделся с ней каждый день. Каждый день врать человеку, который тебя любит, растит твою дочку и в общем–то ни в чем не виноват…
Я шел к старому месту и думал: что же мне сказать Юрке, если он попросит совета? Что надо что–то решать? Но это он, наверное, знает и без меня. А вот как решать…
Откровенно говоря, в глубине души мне хотелось, чтобы все осталось по–прежнему. Не потому, что семья священна — людьми создается, людьми и разрушается. Просто жаль было Риту, жаль Ленку, которая еще мала, чтобы все понимать — но ведь вырастет… И еще есть Юркина мать, и у Риты родители, родные — мало ли кого задевает осколками распадающаяся семья…
Старое место существовало с тех романтических студенческих времен, когда полтинник старыми считался у нас с Юркой деньгами. Оно находилось в метро, рядом с контролем, у толстого бархатного каната, отделявшего собственно метро от его наружного предместья. Иногда мы с Юркой по часу стояли по разные стороны этого каната, один в метро, другой снаружи, обсуждая разные свои дела.
Теперь мы люди взрослые, пятаки не считаем — но привычка осталась. Осталось и старое место.
Мы встретились у малинового каната, и я, как обычно, спросил:
— Куда?
Юрка, как всегда, пожал плечами — в таких вопросах он был парень покладистый.
— В «Парус», что ли?
Он согласился:
— Давай в «Парус».
В вестибюле метро гудела обычная толкучка, пробраться сквозь нее было задачей. Но вот мы вышли на относительно свободное пространство площади, и я вдруг почувствовал резкую и отчетливую тревогу.
«Вообще–то мне надо бы с тобой поговорить», — сказал Юрка по телефону…
Мы дружим лет пятнадцать, не меньше. Чуть не каждую неделю встречаемся и говорим. Но встретиться, чтобы поговорить, — такое за все время было, может, раз пять…
Встретиться и поговорить…
Я искоса глянул на Юрку. Да нет, лицо как лицо.
Ладно, что себе заранее голову морочить? Мало ли о чем можно говорить…
Мы дошли до кафе. Над входом переплелись стеклянные трубки. Через час они зажгутся и станут синим корабликом.
Раньше здесь стоял еще и якорь — настоящий разлапистый якорь, десятипудовая громадина с какого–то заслуженного старикана. Его привезли молодые капитаны «московской флотилии», работники морских ведомств, не раз пополнявшие за синими столиками «Паруса» скудеющие запасы морской романтики.
Но якорь, стоявший на тротуаре, вызывал необъяснимое раздражение близлежащих дворников. И ветеран, кусавший за дно самые экзотические моря, не сумел уцепиться за московский асфальт: дворники, скооперировавшись, трогательным весенним утром уволокли его в утильсырье…
Мы с Юркой сели у окошка, у раздвинутой занавесочки. Над нами в застекленной нише топырил клешни сушеный краб — гордый символ синих просторов.
— Ну, старик? — спросил я.
— Черт его знает, не знаю, как начать, — помялся Юрка, и опять тревога толкнула меня под Ложечку.
— Ты без предисловий, — сказал я и изобразил улыбку, словно предчувствуя, сколько разнообразно благополучных улыбок мне еще придется изображать. — Крой прямо, самую суть.
— Если самую суть — видимо, мне предстоит умереть.
Юрка усмехнулся, как бы извиняясь за значительность фразы.
— Рано или поздно предстоит, — кивнул я. Но я уже знал, что это всерьез.
— Боюсь, что рано, — сказал Юрка мне в тон, невольно подчиняясь интонации разговора.
В кафе вошли два студентика, совсем еще молоденькие — первокурсники, наверное. Они сели за соседний столик, и я понизил голос:
— А что случилось?
— Острый лейкоз. Вчера делал повторный анализ.
— Это врачи тебе сказали?
— Между собой говорили, я слышал.
— Да ну — мог просто перепутать.
— Нет, это точно, — сказал Юрка.
— Бюллетень дали?
— Дали.
Вот это уже было плохо…
— И что велели?
— Послезавтра на консультацию. Подошла официантка Людочка, и мы стали думать, что будем есть.
Народу было мало, Людочка стояла рядом и давала советы.
Мы с Юркой взяли то, что хотели, и еще, что посоветовала Людочка. Потом она отошла к студентикам за соседним столиком, и я слышал, как они заказали портвейн.
— Анализ у тебя? — спросил я.
Юрка полез в карман и достал зелененький бланк. Бланк был вложен в паспорт.
Я взял зеленую бумажку и увидел, что к консультанту Юрку послали не зря — для этого в анализах крови я разбирался достаточно.
— А ты понимаешь в этой муре? — спросил Юрка.
— Кое–что понимаю. Они хоть сказали, что за лейкоз? Ведь их, по крайней мере, три десятка.
— Острый лейкоз Райта, — без всякого выражения сказал Юрка. Видимо, он уже знал, что это такое. Мне оставалось только врать.
— Лейкоз Райта? — Я уставился на него с самым искренним любопытством. — Старик, ты гигант. Это же чертовски редкая болезнь. Академия медицинских наук будет кормить тебя до пенсии. У нашего собкора по Средней Азии болел племянник — его три месяца лечили, а теперь вот уже два года возят по всяким медицинским конференциям. Представляешь — на казенный счет объездил все злачные места: Киев, Сочи, Тбилиси. Сейчас собирается в Прагу.
— Два года? — переспросил Юрка.
— Два. По–моему, даже два с половиной.
Юрка пожал плечами:
— В энциклопедии написано, что эта штука длится шесть недель — и все.
— Что «все»?
— Все, — повторил Юрка и пригнул к столу пузатый винный бокальчик.
— Смерть, что ли? — спросил я. Я стал чертовски непонятливым — другого выхода у меня не было.
Юрка кивнул.
— Энциклопедия — великая книга, — усмехнулся я. — БСЭ, тот еще год издания… В Америке и Швеции лейкоз Райта лечат давно, у нас вот уже три года лечит Макагонов…
— В медицинском справочнике тоже написано, что неизлечимо, — сказал Юрка так безразлично, будто предмет спора не имел к нему ни малейшего отношения.
Людочка принесла еду. И пока она ставила тарелки, пока ставила вино, я понял всю нелепость нашего разговора.
Ну, чего я ему вру? Он же не ребенок, да и я не маленький. Все равно через несколько дней его положат в больницу. Так зачем сейчас врать?
Но отошла Людочка, и вековая традиция оказалась сильней меня:
— Когда издан справочник?
— В прошлом году.
— Ясно… Значит, писался лет десять назад. Пока редактировался, пока согласовывался… Насчет издательских темпов можешь спросить меня…
Я снова взял у Юрки анализ, переписал на блокнотный листок и сказал, что завтра покажу знакомому гематологу.
