В конце уроков Кудрявцева снова собрала второе звено, а Корягин попросил остаться звеньевых первого и третьего и еще Колю Сорокина. Они совещались недолго и разошлись с решительными лицами.
Всем было удивительно, что затеянное вранье шло хотя и трудно, но довольно-таки гладко.
А дело объяснялось просто.
Еще вчера, когда Корягин сказал, что Пенкин только-только пошел к врачу и что он, Корягин, забыл передать ее просьбу, уже тогда Нина Григорьевна поняла, что в классе творится неладное. А когда вечером Корягин позвонил ей по телефону и объявил, что ничего опасного у Пенкина врачи не нашли и что завтра он придет в школу, подозрения Нины Григорьевны окрепли.
Она долго составляла опровержение для газеты. Писала, вычеркивала, придумывала снова и, наконец, переписала начисто. Получилось шесть страниц, на которых логично и точно разъяснялось, что газета допустила ошибку, что на самом деле класс шестой «В» далеко не такой идеальный и что Пенкин — один из самых плохих его учеников.
На другой день Нина Григорьевна убедилась окончательно, что никакой Пенкин не являлся ни сегодня, ни вчера и что ребята ее обманывают.
Ей стало обидно и почему-то стыдно.
Но то, что ребята сами, без подсказки, собрались и выкрасили класс, не на шутку удивило Нину Григорьевну.
Ивана Петровича вызвали на целый день в гороно, опровержение осталось в портфеле Нины Григорьевны, классное собрание она до разговора с директором решила отложить и вообще не знала, что делать.
В учительскую в этот день Нина Григорьевна старалась не заглядывать. А когда все-таки появилась, ее осадили коллеги. Одни учителя ничего не знали об истинном положении дел и искренно радовались за школу, другие, понаслышке зная о плохом поведении Пенкина, поздравили Нину Григорьевну с тем, что он так быстро исправился и что она сумела подыскать к нему ключик.
— Я всегда говорил, — шумел добрейший Иван Львович, учитель химии, — что каждый человек — это особый состав, или, если угодно, особое соединение. Надо изучить его и добавить тот катализатор, который способен ускорить благодатную реакцию. Вот смотрите, какая ценная голова этот Пенкин! А другие? Все — разные, непохожие, и в этом все дело, и каждому потребен особый катализатор и в этом весь смысл и радость нашей работы!
А француженка Софья Карповна, не скрывая насмешки, подошла к Нине Григорьевне и спросила:
— У вас что, голубушка, знакомства в прессе?
Нина Григорьевна покраснела и еле сдержалась. Очень это показалось ей обидным.
Она шла домой и думала о том, как неудачно складывалось начало ее учительской жизни.
Дома она все рассказала маме.
Для мамы Нина Григорьевна была никакой не классный руководитель шестого «В», а просто дочка. Но и мама Нины Григорьевны, которая прожила на свете вдвое больше своей дочки, ничего не смогла ей посоветовать. Мама была ткачихой и имела дело с большими машинами. А с машинами, особенно большими, куда проще, чем с людьми, особенно маленькими.
Мама пошла на кухню подогревать обед, а Нина Григорьевна села в своей комнате к столу, вынул из портфеля пачку тетрадей и задумалась.
Шестой «В» был первым в жизни Нины Григорьевны классом. Тридцать пять маленьких людей стали за эти две четверти необходимым ее дополнением. Иногда Нине Григорьевне казалось, что это не Ира Романова и не Петя Ягодкин сидят за партой, а сама она, Нина Григорьевна, сидит и слушает учителя.
Сначала Нина Григорьевна боялась ребят своего класса. Потом переставала бояться то одного, то другого. Потом стала различать их и многих полюбила. Потом полюбила всех без разбору. Потом поняла, что стала уважать всех этих маленьких человечков.
Их было за что уважать. И Борю Ильина — за старательность и безупречные знания, и Олю Замошину — за правдивость и честность, и Корягина — за справедливость и упорство, и Зайцева — за неутомимость, и Пенкина… Да, и Пенкина стала уважать Нина Григорьевна, за его мечты и за его неожиданные ответы по литературе, когда он был «в ударе» и мог рассказать такое, о чем и сама Нина Григорьевна не догадывалась.
Потом Нина Григорьевна стала «отходить» и замечать, что все вокруг совсем не так безоблачно, как ей казалось. И что эта «безоблачность» шла оттого, что Нина Григорьевна впервые очутилась в совершенно «всамделишной» школе и не на практике, а на самой настоящей работе, что в ее классе было целых тридцать пять совершенно живых ребят, что ей было трудно, и она мучилась, а мучиться с ребятами было самой большой радостью для Нины Григорьевны. А если отбросить все это, то не только Пенкин (а особенно, конечно, Пенкин), но и многие ребята доставляли ей огорчения.
Потом Нина Григорьевна поняла, что ее огорчают не все ее мальчики и девочки в отдельности (каждый был по-своему хорош), но весь класс вместе. Вот почему на собрании она согласилась с Пенкиным, что в классе — плохо, хотя все вокруг и считали, что — благополучно.
Тогда Нина Григорьевна встретилась с Верой Сергеевной — любимой учительницей шестого «В», когда он был еще первым, вторым, третьим, четвертым «В» — той учительницей, которая вела их с первых дней поступления в школу.
Вера Сергеевна была опытная и добрая учительница, и она отлично помнила все достоинства и недостатки своих бывших питомцев. Нина Григорьевна слушала ее и удивлялась тому, как не совпадают характеристики Веры Сергеевны с ее собственными впечатлениями. Сначала Нина Григорьевна удивилась, а потом сообразила, что Вера Сергеевна рассказывает ей совсем о других людях.
Тем было не больше десяти, а этим — скоро тринадцать. Для Веры Сергеевны они остались прежними Васями, Сенями, Танями, а на самом деле Вася, Сеня, Таня превратились уже в Василия, Семена, Татьяну. В каждом из них клокотало еще не растраченное детство и в каждом уже ощущалась новая, неизведанная взрослость. Как на негативе, еще недопроявленном, еще не отмытом, нечетко перепутав свет и тени, проступал их будущий взрослый характер. Они были детьми и взрослыми сразу. И не было четких границ между юностью их и детством. Потому что это был еще и уже шестой класс.
— В общем класс хороший и, главное, дружный, — заключила, улыбаясь, свой рассказ Вера Сергеевна.
И Нина Григорьевна еще раз убедилась, что главный недостаток класса именно в том, что он недружный, что каждый в нем сам по себе. Как соединить этих разных ребят, Нина Григорьевна не знала, а было ясно — никто, кроме нее самой, не сможет им помочь. Она очень верила Ивану Петровичу, который отнесся к молодой учительнице с искренней симпатией, но знала, что не директору, а ей предстоит решить, что делать с классом.
Нине Григорьевне казалось, что в последнее время классные дела понемножку налаживались — и вдруг эта дикая история со статьей в газете, опрокинувшая все ее расчеты.
То, как повели себя ребята вчера и сегодня, было Нине Григорьевне непонятно. В то же время никогда не видела она таких горящих глаз, никогда они не были так старательны на уроке, никогда так не стремились окружить ее вниманием.
«Может быть, мне все-таки кажется? Не может быть, чтобы они все врали», — подумала Нина Григорьевна и позвонила домой Пенкину.
К телефону подошла Софья Михайловна. Нина Григорьевна не назвала себя и сказала, что она звонит из библиотеки («Ну вот и я начинаю», — мысленно проговорила она и почему-то улыбнулась).
Софья Михайловна ответила, что Пенкин вместе со своим классом ушел в поход и вернется не раньше понедельника.
Все стало ясно.
Нина Григорьевна вспомнила прошедшие два дня и убедилась окончательно, что история с Пенкиным — сплошной обман. Но она никак не могла забыть, как сияли парты и стены и глаза второго звена.
— А что, если притвориться, что я ничего не поняла? Что они будут делать дальше?
В Нине Григорьевне вдруг проснулась ученица шестого класса Нина Павлычева, которая принесла однажды на урок живую лягушку, перевязанную розовой ленточкой, и пустила ее прыгать по парте вечно трусившей Клары Таманцевой. С тех пор Клара Таманцева ничего больше не боялась. Правда, Нина Павлычева получила в ту четверть четверку за поведение.
Вспомнив про Таманцеву, Нина Григорьевна стала готовиться к завтрашним урокам.
— Завтра будет видно, — решила она.
Она уже вовсю проверяла тетрадки седьмого «А» класса, когда мама позвала ее к телефону.
Звонил ее ученик. Было плохо слышно, и Нина Григорьевна не узнала его по голосу, а он не назвал себя. Ему надо было срочно о чем-то поговорить с Ниной Григорьевной. Ждать до завтра не было никакой возможности, и он просил разрешения заехать к Нине Григорьевне сейчас, если она, конечно, не занята. Нина Григорьевна продиктовала свой адрес, подробно объяснила, как доехать с двумя пересадками, и стала ждать.
Он пришел через полчаса.
