Так прошло минут двадцать, пока не вернулись разведчики. Сергунько доложил комиссару, что три поста не обнаружили противника, там все спокойно. Но пройти на четвертый пост, к Жарнильскому и Макину, ему не удалось.
– Никак! Ни перебежками, ни ползком. Стальной град. Сильный заградительный огонь. Никакой возможности, – докладывал Сергунько.
– Надо дойти, – сказал Фролов.
– Слушаюсь, – ответил Валерий.
Фролов поднял голову, но Валерия уже не было. Он уполз один. Разведчики зашевелились, поняв, что их командир весь риск взял на себя. Андрей молча выпрыгнул из окопа и побежал по полю, догоняя Сергунько. «Латкин! Ложись!» – кричали ему вслед. Андрей обернулся и упал. «Подбили? Эх, Андрюшка! Нет, слава богу. Ползет, ползет! Махнул за кочку! Ах, сукин сын!» – говорили бойцы.
Пули уже достигали окопов. Появились раненые.
– Мы должны выручить пост, – сказал Фролов.
Драницын покачал головой и раскурил погасшую папиросу.
– Надо подождать, что даст разведка. Быть может, в этом направлении противник поведет атаку, тогда нам будет не до выручки. Но в их стрельбе есть что-то паническое. Так не наступают! Хотя, кажется, никогда еще погода столь не благоприятствовала атаке, как сейчас.
Он похлопал стеком по голенищу, уже заляпанному глиной.
– Кому – им или нам? – переспросил Фролов.
– Пока им. Но если будем атаковать мы, то будет благоприятна для нас, – спокойно ответил Драницын. – Подождем возвращения разведки. Я почему-то думаю, что враг не собирается атаковать.
Фролов был не из трусливых. Он не страшился казни, ожидая приговора царского военного суда, не боялся смерти и при побеге из царской тюрьмы. Попав в Питер незадолго до Октябрьского переворота, он был одним из участников штурма Зимнего дворца. Но тогда он ни за кого не отвечал, никем не руководил. Теперь он особенно остро испытывал все те чувства, которые испытывает каждый, даже самый маленький военачальник. Больше всего волнуясь за исход всего боя в целом, комиссар в то же время ощущал ответственность за людей, доверивших ему свои судьбы и следивших сейчас за каждым его движением.
Временами ему даже хотелось, чтобы противник поскорее показался.
– Как себя чувствуете? Ничего? – услышал он шепот над своим ухом. К нему наклонился Драницын.
– Занимайтесь своим делом, – грубо ответил Фролов.
Бестактность военспеца помогла ему обрести полное спокойствие, точнее говоря то равнодушие к себе, которое только и позволяет людям овладевать своими нервами в бою.
Стрельба стихала, переходя от пулеметных очередей в одиночные выстрелы. Кроме того, свист пуль слышался теперь раньше выстрела. Значит, стреляющие находились отсюда не ближе как за две тысячи шагов. Драницын сообщил об этом бойцам.
– По-видимому, они отходят, – добавил он. – Совершенно ясно, что они случайно наткнулись на четвертый пост.
Бойцы разом заговорили, стали подниматься. Некоторые даже вылезли на бруствер, хотя это было еще опасно.
Вернулась разведка. Валерий рассказал Драницыну, что на дороге и в лесу обнаружено много следов.
– Отряд, надо думать, большой, сейчас он движется краем леса, в сторону железнодорожной линии, – докладывал Валерий. – Четвертого поста нет. Маркин убит. Ивана зарезали. Вот так, ножом! – Сергунько провел ребром ладони по горлу, и рука у него задрожала. – Я осматривал подсумок Ивана, винтовку – патронов нет. Пулеметная лента тоже пустая. Только гильзы из сене. Видимо, парень оборонялся до последнего патрона.
Возле Валерия стоял Андрей с искаженным от волнения, мокрым и грязным лицом. Он сунул руку в карман штанов и вытащил оттуда петличку от военной куртки, найденную им возле стога, где был зарезан Жарнильский. Подавая ее комиссару, Андрей тихо сказал:
– Английская…
– Нет, это не английская, – возразил Драницын, заглянув через плечо Фролова. – Это американская. Видите герб: орел, сжимающий в когтях пучок стрел.
Бойцы, будто им кто-то скомандовал, придвинулись ближе к военкому, глядя на аккуратно окантованную матерчатую полоску рыжего цвета. Помяв петличку между пальцами, комиссар швырнул ее в грязь.
Молча стояли бойцы. Они угрюмо глядели на валявшуюся в грязи петличку от чужеземной военной куртки. – Что же это такое, товарищи? – вдруг закричал Валерий. – Нам про эту страну говорили, что она самая свободная в мире! Какая же это к черту свобода?! Товарищи, да как они смели? Товарищ комиссар, товарищ комиссар, – прерывающимся от волнения голосом повторял он. – Это Америка? Значит, это какой-то американец очутился вдруг здесь, в глуши, и зарезал нашего Ваню Жарнильского? И мы это допустили?
Фролов отлично понимал состояние Валерия. У него и у самого все бушевало в груди, но когда стоявшие вокруг красноармейцы стали так же, как и Валерий, кричать и размахивать винтовками, он понял, что должен сдержаться.
– Вы что, малые дети? – сказал Фролов. – Что вы кричите? Не кричать надо, а действовать, как подобает солдатам революции. Как вы думаете: американцев здесь много? – спросил он у Драницына.
Бледный от гнева и волнения, военспец пожал плечами.
– Судя по тому, какую возню подняли эти мерзавцы, по-видимому, много. Во всяком случае, гораздо больше, чем нас. И вооружены они неизмеримо лучше нашего. Хотя и уклоняются от боя.
– Что вы предлагаете?
– Завязать бой.
– Правильно, – сказал Фролов. – Нас мало. Но мы на своей земле. Значит, нас больше. Готовьтесь. Будем драться.
Драницын заявил, что для боя в этих местах необходимы опытные проводники, хорошо знающие лес. Несколько бойцов побежали в Ческую, и через полчаса к Фролову подошел отряд человек в пятнадцать во главе с Тихоном. Это были местные звероловы-охотники, лесорубы, корьевщики. Некоторые из них были вооружены дробовиками.
Фролову нужно было не больше двух-трех проводников, и он заявил об этом крестьянам.
– Нет, Игнатьич, уж коли мужик замахнулся, так бьет, – сказал Тихон. – Пули у нас – жаканки, как раз по зверю. Кто проводником, а кто и бойцом пойдет, всех бери. Общество просит. Пойдем бить наших ворогов.
– Ну, спасибо, товарищи, – сказал комиссар. – Для всех найдется место в бою, это верно.
Затем он обернулся к Валерию и приказал ему как можно скорее распределить добровольцев по взводам.
8
Сводный англо-американский батальон находился в трех верстах от Ческой. Случилось это следующим образом.
Тридцатого июля эскадра интервентов вышла из Мурманска. Тридцать первого часть ее, зайдя в Онежскую губу, высадила в порту города Онеги первый десант. Горсточка красноармейцев в несколько десятков человек, составлявшая здесь городской гарнизон, пыталась оказать сопротивление. Но эта попытка была быстро подавлена огнем с неприятельских судов.
В то время как эскадра направилась дальше к Архангельску, десантный батальон поднялся по реке Онеге к деревне Подпорожье, а затем и к Ческой, стремясь обогнуть ее и добраться лесами до Вологодской железной дороги. Здесь он и столкнулся с дозорами Фролова.
Американцев в батальоне было больше, чем англичан. Их общий начальник, полковник Роулинсон, воображал, что ему удастся пройти по тайге, словно по паркету. Стычки с каким-то большевистским патрулем не смутили его. Гораздо больше беспокоила Роулинсона судьба огромного обоза, где было все, начиная от шоколада и виски и кончая шерстяными свитерами. Обоз связывал маневренность: бросив его, Роулинсон успел бы дойти до дороги Ческая – Обозерская и перерезать ее. Но полковнику было жалко бросать обоз.
Когда раздались первые выстрелы, американцы поняли, что бой неизбежен, однако за его исход никто из них не беспокоился. Разведка донесла, что силы большевистского отряда крайне незначительны.
Полковник Роулинсон, младший сын известной в Чикаго семьи Роулинсонов, попал на русский север неожиданно для себя. Он из-за женщины впутался в скверную историю: растратил штабные деньги и, чтобы как-нибудь выпутаться из положения, продал без ведома своей любовницы ее драгоценности. Все это было так грязно и скандально, что даже высшее американское командование не смогло замять дела. Роулинсону предложили немедленно покинуть Париж и отправиться в экспедиционные войска. Уезжая, он цинично заявил: «Война – это грабеж, грабеж – это деньги, уж там-то, в этой богатейшей стране, я сделаю свой первый миллион».
«Вдруг меня еще ухлопают на этом болоте», – подумал Роулинсон, наблюдая начавшийся бой.
Фигурки, которые он видел в бинокль, приседали на бегу под минометным огнем американцев, прижимались к земле, вскакивали, падали, ползли. Полковник повторял свои приказы. Сейчас работали уже два миномета. Однако крики «ура» и винтовочные выстрелы красных не прекращались. Это начинало беспокоить Роулинсона. «Надо отъехать подальше отсюда. Ну их к черту!»
Полковник изобразил на лице беспечную улыбку и обратился к длинноногому офицеру-артиллеристу, стоявшему сейчас рядом с ним возле молодых елочек.
