Хозяин — человек коммерческий, все больше в разъездах. Всем хозяйством «мадама» заправляла — аспид чистый! И собралась Анна, вконец уже затырканная, с этой поденщины уходить, никаких сил уже терпеть не осталось.
Но, как и водится, через накопившуюся на хозяйку злобу и обиду соблазн подкрался: подсмотрела Анна, где издевательница радужные ассигнации прячет.
Решилась-таки одну-две — в пухлой пачке незаметно — выудить. Как раз бы ребятне что-нибудь из одежонки справить, а то напрочь уж поизносились… Но только тут-то и случись старшему хозяйскому сынку домой вернуться да в комнату-то и зайти!
О-хо-хо, коршуном налетел!
Откормленный в борова верзила затрещиной сразу же с ног сбил и давай сапогами охаживать — под ребра, в грудь, в лицо… Только поутру Анна очнулась, когда грязной водой отлили и потащили под проклятия хозяйки к околоточному. Оттуда прямиком в кутузку определили, до суда, который ждать себя не замедлил и определил Анне пять лет каторжных работ за воровство.
Старшая Катерина и оглохший после болезни Мишка при старом Терентии остались, а младшого, Василия, отправили в иркутский приют.
Анну — в другую сторону. Этапом на Горный Зерентуй, в угрюмую Мальцевскую женскую тюрьму.
Так и стала с осени пятнадцатого года Анна Спешилова каторжанкой! В тюрьме, при камерном распорядке, дюжить было еще можно. Работы никогда не боялась, а в остальном тюремная администрация линию держала ровную: спрос был строгий, но и порядок был. Когда же через год, за смирение и трудолюбие, перевели Анну в вольную команду… Боженьки-святки!
В поселке нравы — вольный вертеп! «Вольняшки» в команде — гольная пьянь, что мужики, что бабы. А самая страсть — заправилы местные, наглые и похотливые морды!
Шастали ночь-заполночь по землянкам, гирьками на железных цепочках поигрывая, хватали баб, что посмазливее. И, никого не смущаясь, тут же и насильничали, заливая жертвам в горло сивушное зелье.
И Анна натерпелась. Мяли, тискали вонючие лапы не раз. Как не понесла от лиходеев… Наверное, Господь ради детей-сирот беду отвел… Но оставшиеся ей четыре года она вряд ли бы протянула среди всего этого. Особенно выдалось жутким Рождество Христово в семнадцатом годе: мало того, что всю ночь попеременке на Анне два пьяных мордоворота елозили, так еще избили до полусмерти.
Выжила, наверное, только потому, что сердце и душа к Богу о спасении взывали. Бессчетные ночи провела Анна в незатейливых молитвах о свободе и детях. И были услышаны ее мольбы, разве что не Богом…
В апреле семнадцатого докатилась до Мальцевской тюрьмы весть о том, что в столицах царя скинули. А потом подоспела и другая новость: всем политическим и многим уголовным амнистия вышла!
Вскорости обняла Анна старших ребятишек, вернулась к прежнему занятию — кому где прибраться, что постирать за кусок хлеба. Главное — Мишаня и Катеринка рядом. В тесноте полуподвальной, но вместе. Вот еще скорее бы Васятку забрать из приюта! Да нет деньжат покуда таких — до Иркутска добраться. Тут и в подвале-то — на птичьих правах! Бессильно плакала Анна ночами.
Последнюю глупую надежду развеяла весточка из родной деревни: односельчанин Емельян Бянкин, вернувшийся с германского фронта на костыле и с рукой-культяпкой, сообщил через баб Анне, что еще в шестнадцатом году супруга ее благоверного, Фрола Спешилова, кайзеровская шрапнель изрешетила насмерть. Так что, почитай, скоро год, как вдовая она, Анна.
А глупая ее бабья надежда как раз на Фрола-то и была. Кулак его не забылся, но все равно надеялась на мужское плечо. Теперь уж яснее ясного — пацанов самой подымать. Катерина, конечно, во всем большая подмога, но девка на выданье, перезрела уж. Подвернется ухажер — и мать не спросит, — порхнет Катька прочь!
Нет счастья — так несчастье помогло. Благо, что чужое.
От лихоманки преставилась знакомая Анны — маленькая и тихая Варварушка, приживалка купца одного, разорившегося от всей этой нынешней смуты. Поговаривали, до революции был этот Бизин богатющим человеком! А судьба, ишь ты, как распорядилась… Скромно и тихо, видать, обитается бывший богач, коли поденщицу призвал к покойнице.
Обмыла-одела Анна Варварушку, утирая слезы, кутью на поминки сготовила…
— Добрая ты, Анюта, душевная, — плакал захмелевший Бизин, оставшись за опустевшим поминочным столом. — В час мой скорбный поддержала-то как… Спасибушко тебе, сердешная…
— Ну что вы, Ляксей Андреич, право слово, как же иначе, ведь надоть было, как водится, по-людски покойницу проводить. Слава тебе, Господи — по-православному, ладно проводили… Царствие ей небесное, Варварушке! — истово перекрестилась Анна.
— Да… Чистая была душа, — просветленно проговорил Бизин, цепким взором окидывая Анну.
Когда она, закончив прибираться во флигеле, где жил Бизин, накинула платок и напоследок скорбно повернулась к хозяину, тот неожиданно, трезво и тщательно разделяя слова, произнес, глядя куда-то в угол, за Анну:
— Ты меня не гнушайся, приходи… Завтра вечерком загляни, почаюем…
3
Да уж, тем вечером почаевничали…
«Ох, стыд-то какой, не по-христиански это, нельзя же так!» — металась душа Анны, когда прямо за столом старый Бизин навалился на нее, стал тискать за полные бедра и груди.
Она знала, что такое будет, когда он почаевничать позвал. Знала. Думала, забыться хочет. Ведь бывает такое от большой сердечной горести. Уж Варварушка-покойница так вокруг него хлопотала!
Уже после, не один день спустя, поняла: нет ее, горести, у Ляксея Андреича. Пакостник и охальник он не по годам своим. И к чужой смерти равнодушен. Без разницы ему все и вся. Вот и Варварушка, да успокоится душа ее в обители небесной! Капнул хрыч старый слезой да и тут же — из сердца вон.
Так и пошло. Когда снова позвал — снова пошла.
Но в приживалки не брал. Лишь каждый раз новый вечерок назначал.
А где-то сразу после Варварушкиных сороковин, на которых жалел покойницу столь искренней слезой, что Анна вновь поразилась подобному бесстыдству, хотя давно уже ничему не удивлялась, Бизин повел ее в недальний проулок на Новых местах.
Остановился у потемневших тесовых ворот, гримасничая, вытащил из кармана поддевки большой ржавый ключ. Долго возился с черным висячим замком на глухой калитке. Распахнув, наконец, кивнул во двор:
— Заходи, Анюта… Не робей, проходи. Хозяев тут нету, ягодка моя, не бойся…
Гаденько захихикал.
— Мда-с, обезлюдел домишко…
Продолжая похихикивать, зашагал через запустелый двор к невысокому крылечку. Уверенно поднялся по скрипучим ступенькам, второй ржавый ключ достал — от тяжелого замка на массивных дверях в сени.
Со скрежетом, не сразу, замок открылся. Бизин, держа его за дужку, поднял над головой и с размаха хряпнул о землю! Анна, вздрогнув, подалась назад.
— Ха-ха-ха, не робей, красна девица! — громко засмеялся старикан, широко разевая черный рот. — Это тебе все, за сладость твою, девонька, за сладость!..
Соляным столбом Анна застыла, от испуга и страха сердце зашлось.
— Чево ты, бабонька, забоялася, а?
Довольный произведенным эффектом, старый купчина потянул Анну за руку в дом.
— Владей, Анюта! Теперь ты тут хозяйка! И не бойся ничего. Не объявятся старые хозяева, знаю! А вот тебе будет, куда своих забрать. Доколе по чужим углам куковать вам, Анюта…
Не сразу пришло к Анне ощущение собственного дома.
Когда в августе восемнадцатого красным из Читы пришлось сматываться, Спешилова места себе не находила. А как вернутся бывшие хозяева?!
Но Бизин успокаивал с многозначительной усмешкой. Не трясись, мол. По его спокойно-покровительственному тону Анна поняла: не вернутся хозяева старые, нет их. И по уверенному тону плюгавого охальника, да и чутьем, приобретенным за былую тюремную жизнь, сообразила: не обошлось в истории с исчезновением хозяев дома без похихикивающего Ляксея Андреевича. Хотя… А ей на то какая забота?
И стала обустраиваться основательно. Тем более, что помощник в этом объявился у Анны солидный — опять же Ляксея Андреича «стараниями».
Это еще при Советах вышло.
Зазвал Бизин как-то к себе под вечер. Анна к обычному приготовилась: щупать, как курицу будет, юбки задирать, потом пристроится на минуту, пыхтя и кряхтя…
Но оказалось все не так.
У Бизина сидел огромный, заросший седой бородой мужик.
— Присядь-ка, Аннушка, — промурлыкал уже крепко пьяненький хозяин. — Вот, бабонька, квартиранта тебе уговорил… И вам облегченье — по хозяйству завсегда поможет; и ему дух перевести после дальней дороги необходимо… Так что, Анна, приголубь молодца, приюти…
В голосе хмельного Бизина, несмотря на все мурлыканье, металлом отдалась та же неумолимость, как и тогда, когда первый раз к себе вечером «почаевничать» позвал.
