Поэтому она решила искать утешения у единственного непререкаемого авторитета, которого знала: Господа Бога.
— Иисус, дай понять, как мне поступить. Антонио кажется хорошим парнем. Но что, если я не права?
Иногда мама клялась себе держаться подальше от этого юноши, но в тот самый момент, когда требовалось скрепить клятву, чувствовала, что не сумеет ее исполнить. И вот однажды августовским утром женщина, которая потом родила меня, оказалась возле дома моего отца.
Волшебство знойного позднего лета, наполненного бесконечным треском цикад и жаром западного ветра, наконец услышало молитвы обоих. Моя мама не знала, что сделать и что сказать. Она считала себя сильной и дерзкой, но в тот момент ноги ее не слушались, как после ночных кошмаров в детстве. Антонио вышел из дома, погруженный в раздумья. Он заметил ее сразу, но не сразу осознал, что это действительно она, только со второго взгляда. Мама была невероятно красивой в легком платье с цветочным узором, которое открывало плечи и подчеркивало грудь. Из-под подола плиссированной расклешенной юбки до колена выглядывали сияющие от загара ноги. С такой кожей, как у нее, достаточно было немного побыть на солнце, чтобы превратиться в негритянку.
— Что это значит? — спросил он, и в голосе слышались опасение, ожидание, надежда и беспомощность.
Мама улыбнулась ему.
— Прошло много времени, — опять начал он, но любая попытка заговорить выглядела жалкой. Голос у него дрожал, будто в душе шла какая-то борьба.
Улыбка на губах девушки умерла, красивое гладкое лицо окаменело, между ними начала расти стена разочарования. Молодому человеку хотелось заорать, затопать ногами, пнуть подвернувшийся камень.
Именно так отец уже много лет реагировал на любую сложную ситуацию. Как бы это пригодилось теперь… Но он понимал, что сейчас таким способом проблему не решить. Надо действовать как мужчина и говорить как мужчина. И тут он вспомнил реплику, которая ему больше всего понравилась в фильме «Унесенные ветром» — отец видел его в кинотеатре, и в округе не было ни одного человека, который хотя бы раз в жизни не мечтал о такой любви, как у Ретта Батлера и Скарлетт О’Хара: «Одно я знаю наверняка: я люблю вас, Скарлетт. Хотите вы этого или нет и несмотря ни на что вокруг нас».
Как легко было бы повторить эти слова Терезе, но отцу не хватало смелости. Поддавшись неконтролируемой нервозности, он принялся почесывать шею, шаркать ногой и наконец сунул руки в карманы брюк и уставился на маму.
Его дальнейший поступок не был продиктован заранее продуманной стратегией или приступом внезапной храбрости. Папа просто сделал это. Вынул руки из карманов, сжал мамины плечи, а затем наклонился, чтобы подарить ей поцелуй, такой же страстный, как у Ретта и Скарлетт. Неуверенно и неуклюже, потому что ему уже случалось целовать девушек, но по любви — еще никогда. Он оторвался от губ моей матери на несколько секунд, чтобы увидеть ее лицо и убедиться, что все это происходит с ними на самом деле. У нее на глазах выступили слезы, и, кажется, ей отчаянно не хватало воздуха. Он снова наклонился над ней и на этот раз обнял так, как если бы собирался держать ее в своих объятиях вечно.
Там, где все начиналось
1
Стояла весна. Жара уже окутывала все вокруг наподобие савана. Надоедливые мухи поселились на рыбном рынке и без устали садились на рыбу, жужжали у лица, облепляли руки стариков, а в разреженном воздухе, подражая мухам, вились тучи мошкары. Иногда после школы мы с Микеле бежали к морю. Выходили к пристани, чтобы посмотреть на пришвартованные лодки, маленькие и разноцветные. Я знала: если мой отец узнает о нас, у меня будут неприятности. Мысль о его гневе пугала, но, кажется, страх лишиться компании Микеле был сильнее. Так что я предпочитала рискнуть.
— Твой отец когда-нибудь брал тебя в море? — спрашивал меня Микеле.
— Еще нет.
— Я тоже хочу сделать лодку, когда вырасту, но не для того, чтобы ловить рыбу, а чтобы уплыть далеко.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Куда далеко?
— Далеко, туда, где кончается море.
— Там, где кончается море, есть и другие земли.
— Да, но, может быть, это и хорошо, — заключал он.
И мы молча стояли, наслаждаясь плеском воды. Каждая волна приносила мне какую-то мысль или вопрос. Море так умеет. Незаметно заставляет глаза сиять и формирует твердый ком прямо в животе. Когда это чувство приходило, я пыталась сбежать от него. И Микеле следовал за мной, не сказав ни слова. В то время я усердно занималась, и мама всегда меня подбадривала.
— У тебя хорошая голова на плечах, Мари. Я займусь домом, а ты думай о школе, — говорила она, освобождая меня от тех или иных домашних обязанностей.
Даже учитель все чаще и чаще одаривал меня похвалой. Он почувствовал мою страсть к истории и итальянскому языку. Пару раз вызывал меня к кафедре, чтобы прочитать вслух некоторые из моих сочинений. Удовлетворенно кивал, а затем говорил:
— Вот так, ослы, вот так надо писать.
Сначала меня поражали собственные хорошие оценки по итальянскому, ведь дома я слышала только диалект и часто сама им пользовалась — не только в разговоре с родителями, но и с Винченцо, Джузеппе и тетушками. Диалект казался мне оружием наподобие отравленных стрел; я пользовалась им, в числе прочего, когда была чем-то раздосадована, и не раз рисковала ляпнуть парочку крепких ругательств даже в школе. Некоторые одноклассники привыкли дразнить меня за маленький рост; фигура у меня все еще оставалась неженственной, торчащие волосы обрамляли лицо, как пучки салата, кожа была слишком темной, а ноги — такими тонкими, что сложно и представить. Я знала, что оскорблениями в свой адрес обязана тщательно разработанному плану Магдалины, которая, завидуя моей успеваемости, задумала эту подлость, чтобы я все равно считала себя хуже нее.
Сегодня, после стольких лет, мне трудно честно признаться, какие именно чувства вынудили меня начать сражаться с издевками и оскорблениями в мой адрес. Я помню только грусть почти летнего дня, одну из немногих вечеринок по случаю дня рождения, на которых побывала в детстве. Начальная школа подходила к концу, и воздух дышал искрящимся ароматом лета, каникул, дней, проведенных в безделье, без домашних заданий, проверок и школьных обязанностей.
Был одиннадцатый день рождения Магдалины. Она надела легкое бирюзовое платье, которое трепетало при каждом движении. Широкий вырез подчеркивал ее округлый бюст и уже заметные формы. Магдалина пригласила весь класс, чтобы показать новое платье, новую мебель, которой мама обставила сад, новый телевизор, а также видеопроектор, на котором все будут смотреть новые серии «Детей рок-н-ролла»[11]. Хорошо сложенная, с грацией канатоходца, Магдалина тщательно выверяла свои жесты, позы, покашливания, зевки, как фокусник выбирает нужные карты. Она мастерски владела языком тела. Другие девочки смотрели на нее с восхищением, подражали ее уверенным манерам, вились вокруг, как пчелы вокруг меда, подпрыгивая от удовольствия, когда она в нарочито кокетливой манере отпускала смешные комментарии.
Мы ели фокаччу, панцеротти, канапе и прочие божественные яства, аккуратно расставленные на большом столе, накрытом скатертью. Мы играли в «классики», и Магдалина старалась не слишком растрепать длиннющие косы. Все шло гладко несколько часов. Пару раз, развеселившись, я звала Микеле, который изо всех сил пытался удовлетворить свой ненасытный аппетит и поглощал сласти и майонез в неограниченных количествах. Я даже пришла к выводу, что стоит пересмотреть свое мнение о Магдалине, почувствовав вину за все то время, когда ошибалась в ней. Однако вечер принял неожиданный оборот. Магдалина расположилась в центре двора и призвала всех к порядку.
— Теперь давайте поиграем в правду, — начала она, внимательно изучая нас своими живыми глазами.
Мы сели в круг, послушные, как хорошие ученики перед учителем. Даже Миммиу и Паскуале уподобились дрессированным зверюшкам, боясь испортить момент.
