«Ненавижу его, — пробормотала я про себя. — Ненавижу папу».
Винченцо с Джузеппе мирно спали, и это меня злило. Я остро нуждалась в братской поддержке, тайном союзе, который сделал бы мою борьбу против отца нашим общим делом. Однако я завидовала их невинной беззаботности. Может, братья просто были лучше меня.
Без лишних слов папа сообщил нам о своем решении.
— Мария отправится в Пресвятое Сердце, — сказал он, залпом выпив бокал вина. И продолжил: — Но денег у нас нет, и раз уж такое дело, Тере, твоя мать должна помочь нам.
Мама улыбнулась мне. Она знала, что бабушка Антониетта с радостью внесет свой вклад в мое образование у монахинь.
— И хорошо… Моя мать даст нам денег.
— Молодец, Мария, — сказал Джузеппе, касаясь моего плеча. — Ты станешь образованной, как брат Магдалины.
Магдалина… Монахини были моей местью. Теперь Магдалине придется уважать меня.
— Ну и ладно, — заявил Винченцо. — Если Малакарне поедет к этим клобучницам, я куплю мопед.
Папа повернулся и ударил его, оставив красноватый отпечаток пятерни на щеке. Возможно, отцу просто требовалось выпустить пар, а Винченцо всегда оказывался в неподходящем месте в неподходящее время. Я же была и напугана, и счастлива. И с нетерпением ждала новой встречи с Микеле. Я больше не злилась на него из-за признания на празднике Магдалины. Я не могла долго дуться на друга, и, кроме того, мне не терпелось рассказать ему, что, несмотря на свои сомнения, вскоре я тоже буду учиться в респектабельном районе Бари.
Там, откуда нет возврата
1
Винченцино смеялся нечасто, и обычно это случалось, когда он полировал свой подержанный мопед «Чао», купленный на зарплату за два сезона работы мойщиком посуды в пиццерии. В конце концов ему удалось убедить папу в необходимости мопеда. Винченцо любил колесить по району, частенько вместе с Карло, товарищем по приключениям. Да и сам мопед тоже превратился в его близкого друга, и Винченцо, намывая свое величайшее сокровище сверху донизу, вполголоса называл каждую деталь. Фара — улыбка, головка цилиндра — улыбка, глушитель, карбюратор и так далее — улыбка. Пока Винченцо полировал мопед, я проводила много времени в компании Микеле, который несколько странно воспринял известие о моем официальном зачислении в школу Пресвятого Сердца.
— Я счастлив за тебя. Ты всегда была умной, и тебе там будет хорошо, — сказал он, как только узнал новости.
Но я хорошо изучила Микеле: когда он действительно чему-то радовался, глаза у него загорались, как у маленького ребенка. Однако я не стала требовать объяснений. У меня хватало забот, которые поглощали мое внимание. В нашей семье ждали перемен, и мысли о них не давали мне спать по ночам и приводили в трепет днем.
Одного моего предстоящего отъезда к монахиням оказалось достаточно, чтобы ввергнуть в панику всех женщин нашего района во главе с матерью и бабушкой. Эта новость дошла до бабушки Ассунты, которая отправила мне из Чериньолы щедрую посылку с карандашами, ручками и тетрадями, как у настоящей молодой синьорины, потому что — бабушка заставила тетю Кармелу написать это — не могла позволить мне появиться в таком месте со скудным набором школьных принадлежностей, который купит мне мама.
Другим событием, которое глубоко затрагивало всю семью, был отъезд Джузеппе на военную службу, назначенный на сентябрь. С тех пор как пришла повестка, мамино лицо не покидала тревога. Мать с недоумением смотрела на сына, не находя в себе сил поговорить. Джузеппе же казался счастливым от возможности пережить новый опыт. Он был из тех, кто не чурается никакой работы, и, думаю, не возражал против того, чтобы на целый год покинуть рыбный рынок. Кроме того, он нашел невесту, Беатриче, дочь своего нанимателя, торговца рыбой, которая неплохо зарабатывала, обходя с лотком все местные рынки. Об этом мне сообщила Магдалина: она всегда первой узнавала любовные истории нашего района. Когда стало известно о помолвке Джузеппе, я начала смотреть на брата по-другому. Мне хотелось разглядеть какие-нибудь внешние проявления любви, а точнее, тот пыл, который всегда разгорался в сердцах, если верить литературе: муки Паоло и Франчески, тайные и сильные чувства Гвиневеры и Ланселота. Однако, к своему великому сожалению, я заметила только, что брат стал тщательнее бриться и обильно пользоваться папиным лосьоном после бритья, но это было вполне нормально для парней его возраста. Мама наблюдала за Джузеппе, когда он надевал куртку, причесывал волосы то на правую сторону, то на левую, перед тем как отправиться в путь по темным переулкам.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Мой сын стал мужчиной, — бормотала она, сдерживая наворачивающиеся слезы.
Поздним вечером, когда Джузеппе со счастливым видом бежал к своей красавице, в нашем районе было тихо. Уже не слышалось ни отголосков разговоров тетушек, ни громких выкриков продавцов, ни гомона детей. Мне запрещали выходить из дому в такое время, папа считал это слишком опасным. По его словам, в тишине вершатся сомнительные сделки и процветает торговля Бескровного, а улицы становятся средоточием греха.
Мы с Микеле по-прежнему встречались по утрам. Иногда к нам присоединялись Магдалина, Роккино Церквосранец, а изредка даже Паскуале. Нам нравилось гулять по набережной. Роккино и Микеле ныряли с волнорезов, даже если вода казалась мрачной и угрожающей, грязной от водорослей и пены, которую вздымали лодки. Несмотря на неуклюжесть и полноту, Микеле очень хорошо прыгал со скал любой высоты. Его округлое неловкое тело легко взлетало в воздух и вонзалось в воду, поднимая редкие брызги.
— Микеле смотрит на тебя томным взглядом, — как-то сказала мне Магдалина своим обычным кокетливым тоном.
Я пожала плечами и не ответила. Прогулки позволяли сбежать от домашней рутины, но мне не нравилась компания Магдалины и не интересовали те любовные перепалки, которые я иногда наблюдала между ней и Роккино.
— Он поцеловал меня однажды, — призналась мне как-то утром Магдалина. — Роккино поцеловал меня прямо в губы.
Меня передернуло, когда я подумала о чужой липкой слюне, которая проникает в рот, заполняет твое личное пространство, только твое, тайное, интимное.
— Разве это не отвратительно? — спросила я исключительно из любопытства.
— Что ты такое говоришь? Отвратительно?! Видно, что ты мальчиков совсем не интересуешь.
— А знаешь, даже лучше: это они меня не интересуют.
Однако Магдалина возобновляла подобные беседы с ангельским коварством, и это ранило меня. Когда мальчики выходили из воды, мы шли по набережной, и ветер трепал нам волосы. Мы доходили до Торре Кветты, исследовали заброшенные пустыри, примыкающие к дороге. Годы забвения, сорняки, чахлые кустарники, ежевика, плющ, вьюнки, выгоревшая от солнца земля, ящерицы, мухи и осы. Это было наше королевство. Мы возвращались домой, когда желудки уже сводило от голода.
Я помню, как однажды днем Микеле пригласил меня прогуляться с ним.
— Я тебе кое-что покажу, — сказал он.
Стоял июль. Мы пересекли площадь Меркантиле, до краев наполненную солнцем и мухами.
— Куда мы идем?
— В одно место.
Я несколько раз пыталась протестовать, но все мои возражения или подавлялись в зародыше, или заглушались нервным смехом моего спутника.
— Хорошее или плохое место?
— Место, и все тут.
Мы шли по обычному маршруту, пока не добрались до Торре Кветты. Море было спокойным и тихим.
— У меня нет купальника. Я не могу нырять.
— Мы не собираемся плавать, Мария, купальник тебе не понадобится.
Перед глазами выросли клинья сероватых домов, раскинулся простор бесплодной земли, измученный треском цикад, а рядом с морем — остатки голой пустынной лачуги, которая, казалось, собиралась обрушиться в воду. Микеле присел за развалинами.
— Подожди здесь, — шепнул он. — Сейчас покажу.
Я скорчилась у него за спиной, и внутри стало зарождаться чувство, что сейчас мы совершим нечто недозволенное.
