тебя с деньгами? — мне хотелось вывести её из прострации, перейдя на прагматичные темы.
Надэж, молча, жевала свой ломтик хлеба. Затем до неё начал доходить смысл моего вопроса. Она сглотнула.
— С деньгами? — в глазах появилась осмысленность.
— Да с деньгами, — повторил я.
— Хорошо, — она говорила как-то медленно, растягивая слова. — Поменяла все франки на фунты. У меня теперь их много, — она кивнула на тумбочку.
— Тогда ты продержишься до восстановления сообщения с Францией, — ободряюще заявил я. Потом добавил: — Дам тебе на всякий случай ещё двадцать пять фунтов, — и полез в карманы.
— Нет, не надо. Мне надо попасть к Жоржу, — Надэж покачала головой и снова отломила кусок хлеба.
Я выложил несколько банкнот и монет на стол. Она равнодушно посмотрела на них.
— Убери, они тебе нужнее. Давай лучше выпьем, — Надэж кивнула на бутылку, я снова разлил вино по кружкам.
Откровенно говоря, мне не нравились перепады её настроения от веселья к тоске и наоборот. Да и кому это может понравиться? Хотелось хоть как-то её поддержать, оживить. Мы выпили. Опять она поставила на стол почти пустую кружку.
— Тебе надо возвращаться в Тулон, — я опять взял деловой тон.
Отрезав кусок хлеба, намазал его маслом и положил бутерброд ей на тарелку.
— Мне надо вернуться к Жоржу, — она упрямо замотала головой, глядя на бутерброд в своей тарелке.
— Ну, пойми, Надэж. Все дипломаты после объявления войны будут депортированы во Францию, в том числе твой муж. Ты встретишься с ним только во Франции. Ты меня понимаешь?
От неё не было никакой реакции.
— Домой пароходы уже не идут, — наконец, произнесла Надэж. Она подняла на меня глаза.
— Ты можешь договориться о транспортировке на военном борте, — попытался предложить выход из ситуации.
— В Ла-Валетте нет французских кораблей, — Надэж сложила руки на столе и положила на них голову, упёршись подбородком. Взгляд отстранённый. Затем она снова заговорила: — Ты знаешь, Викто́р, кроме французской литературы я ещё изучала в Парижском университете сестринское дело.
Я молчал, ожидая продолжения: «К чему это она?»
После паузы парижанка продолжила:
— Литература здесь никому не нужна, особенно французская, — я протестующе замахал руками, но она не обратила на это никакого внимания. — Поэтому должна устроиться в клинику или больницу. Мне надо на что-то жить.
— Нет, не надо так, Надэж, — я придал голосу ободряющие нотки. — У тебя всё будет хорошо. Ты скоро вернёшься домой. Там тебя встретят муж, родители. Поверь мне. Ты будешь вспоминать Мальту как весёлое приключение.
Она покачала головой как китайский болванчик.
— Налей вина, пожалуйста, — она смотрела на свою пустую кружку.
— Думаю, нам достаточно, — попытался урезонить её.
— Тогда я сама. Это не вежливо с твоей стороны, — Надэж протянула руку к бутылке. Потом встретилась с моим укоряющим взглядом. Вздохнула, уронила руку на полпути. — Ты прав, — она взяла бутерброд и начала его жевать. Понемногу её глаза снова заблестели. — Куда уходит ваш корабль?
Несмотря на величайшую тайну, окутывающую наш маршрут, я ей рассказал всё, что знал: только бы отвлечь её от упаднических мыслей.
— Скорее всего, мы идём в Александрию, перевозим имущество штаба командования в Египет.
— В Египет? — озадаченные глаза бегали по моему лицу. — Значит, остров будет сдан? Флот уходит? Скажи правду, Викто́р.
— Нет. Успокойся, Надэж, — я уже начал раздражаться от нервозности, исходящей от неё. — Никто не бежит. Просто уходит запланированный конвой: группа транспортных судов и кораблей сопровождения. Это необходимость. Только в стратегических интересах.
— В стратегических интересах уже сдали Париж, — глаза парижанки требовали хоть какое-то опровержение её страхов, но не находили их на моём лице. И пока я собирался с мыслями, её взгляд упал на чемодан.
— Поплыву с вами. Не хочу попасть в плен, а потом в концентрационный лагерь.
— Но с нами нельзя, — я растерянно смотрел на Надэж, — мы не берём на борт пассажиров.
— Спрячусь и буду сидеть в трюме, как мышь, до самой Александрии. Ты же двигателист — значит, хозяин трюма. Ты мне поможешь пробраться на корабль? — теперь её лицо было полно решимости. — Или бросишь здесь на милость фашистов? — она вскочила, схватила чемодан и, открыв его, поставила посередине комнаты.
— Прекрати, пожалуйста, Надэж. Это просто смешно, — попытался её урезонить.
Девушка вскинула голову.
— Смешно? Ждать, когда они придут и расстреляют нас как твоих родителей, — её прищуренные глаза с вызовом смотрели на меня.
Я не знал, как её успокоить. Оставалось только с сожалением вздохнуть: «Лучше бы она напилась и заснула».
— Викто́р, так ты будешь мне помогать?
Она стояла около чемодана, держа руки на талии. У меня появилось несколько секунд полюбоваться ею: горящие глаза, высоко поднимающаяся грудь — с неё можно было лепить Марианну. Несмотря на её столь завораживающий образ, первым позывом было желание выкрикнуть: «Нет, помогать не буду!» Однако благоразумно пожал плечами: «Её надо успокоить». Мой мозг лихорадочно искал соответствующие доводы. Наконец, попробовал:
— Что тебе даст Александрия? Это же не Париж. Это ещё дальше от Франции, чем Мальта, — я откинулся на спинку стула, она не слушала меня, открыв шкаф, где была развешена одежда, начала там копаться. Я продолжил: — Если ты покинешь остров инкогнито, то никто не будет знать об этом. В том числе твой муж, — подчёркнуто громко сказал я последнюю фразу. Женщина остановилась и повернулась ко мне, прижимая к груди тёмную блузку из шкафа: она начала меня слушать. Вдохновлённый этим эффектом снова продолжил: — А он, между прочим, и я в этом уверен, знает, что ты задержалась на Мальте. И куда, как ты думаешь, он бросится на поиски тебя? А ты исчезнешь в неизвестном для него направлении.
Она молча уставилась на меня, потом сделала пару шагов назад и села на кровать, так и прижимая к груди кофточку.
— Дева Мария! Как я могла забыть о Жорже? Ведь он, действительно, будет меня здесь искать. Я уверена, что он уже плывёт ко мне. В портовом управлении телеграфировали в Тулон. Родители и Жорж знают обо мне.
Её руки опустились на колени, пальцы сжимали
