— Моя мама здесь?
— Она беседует с доктором Келлером.
— О чем?
Элеонор надела мне на руку манжету, собираясь измерить давление, и стала качать резиновой грушей. Манжета стала твердой, вдавилась в кожу, больно натягивая мелкие волоски.
— О чем? — повторила я.
Элеонор посмотрела на датчик.
— Давление в норме.
Я так крепко сжала руку, что ногти впились в ладонь — нельзя говорить ничего лишнего. Если все время буду задавать один и тот же вопрос, они сочтут меня истеричкой. Она меня услышала, это главное. Теперь можно и подождать. Элеонор убрала прибор для измерения давления, наклонилась, прижала к моей груди стетоскоп. От нее пахло кофе, пышная тугая грудь прижалась к моей руке. Мне даже удалось разглядеть, что на ее носу миллион красноватых пор, а серые кудри, убранные под шапочку, держатся с помощью крупных белых заколок. Она была слишком близко, и я вжалась в подушку.
Элеонор взглянула на часы, затем поднесла их к уху. Мое молчание понравилось ей, и она сказала:
— Твоя мать просматривает бумаги вместе с доктором. А вот и она! Наконец-то! — Произнесено это было столь укоризненным тоном, словно мама опоздала на свидание.
Мама вошла в палату и бросила на меня несчастный взгляд. Я почувствовала жалость, и в то же время стало неловко за нее. Странное ощущение, особенно если учесть, что во всем виновата именно я. Круги под глазами говорили о том, что мама этой ночью, скорее всего, не спала. Длинную косу она перебросила через плечо. На ней была надета крестьянская юбка и мужская футболка до бедер. Мама никогда не красила губы — наверное, ленилась поднести тюбик помады ко рту. Ее загорелое веснушчатое лицо выглядело усталым, и еще она почему-то нацепила на лоб кожаную ленту — такие носили хиппи, протестуя против войны во Вьетнаме, хотя шел уже 1974 год и война давно кончилась. Впрочем, она надевала эту ленту и в других случаях — к примеру, во время маршей протеста в Чикаго, где появлялись полицейские, или же когда приезжала ее мать. Я испытала все те эмоции и чувства, которые обычно испытывают тринадцатилетние подростки по отношению к своим старомодным родителям. Стыд. Грусть. Любовь. Гнев. Ненависть.
— Будьте добры, оставьте меня наедине с дочерью.
— Слушаюсь, мэм, — саркастически бросила Элеонор тоном, каким обычно офицеры высшего ранга обращаются к подчиненным. Горделиво подняла голову и выплыла из комнаты, точно огромный корабль под белыми парусами.
Мама положила руку мне на лоб. Я закрыла глаза, чтобы не встречаться с ней взглядом.
— Хорошо спала?
— Они накачали меня снотворным.
— Не может быть! Доктор Келлер говорил, что медикаменты здесь дают лишь в исключительных случаях. Слава богу, все анализы отрицательные!
— Я же тебе говорила! Почему ты не поверила?
— Пенни, у нас очень мало времени. Сейчас придет доктор Келлер.
— Лучше проверь, не подслушивает ли кто в коридоре, — шепнула я. — Эта Элеонор — типичная шпионка.
Мама подошла к двери, выглянула в коридор, потом плотно затворила ее.
— А теперь расскажи-ка мне поподробнее об этом кельтском короле.
— Ты лучше у Дейрдре спроси. Он ее муж.
— Не могу. Она сразу поймет, что является героиней.
— Значит, ты согласна, что Дейрдре существует!
Мама проигнорировала мое замечание.
— Это никуда не годится. Герой является за героиней! Хуже просто быть не может!
— Когда меня отпустят? Я должна была встретиться с ним сегодня.
— Ты больше никогда с ним не встретишься.
— Но ему нужна моя помощь! Он хочет вернуть Дейрдре.
— Я категорически запрещаю тебе приближаться к нему. И ты не выдашь Дейрдре!
— Тебя она заботит куда как больше, чем я!
— Глупости.
— Что ты собираешься делать? Навсегда запереть меня в комнате?
Мама сглотнула комок в горле, вытерла влажные ладони о юбку. Затем несколько раз кивнула как бы в подтверждение своих слов:
— Ты останешься здесь на несколько дней.
— В этой вонючей психушке? Я здесь не останусь!
— Слишком рискованно возвращаться домой, пока этот тип бродит по лесу где-то рядом.
— Тогда отправь меня куда-нибудь. К дедушке с бабушкой.
— Они во Франции.
— Но я не сумасшедшая! — закричала я как ненормальная.
— Лучше скажи мне вот что, Пенни, только честно. Они могут найти в твоей крови следы наркотиков?
— Почем я знаю.
— Ты же говорила, что бросила курить эту дрянь. Ты обещала!
— Знаешь, от пары затяжек травкой еще никто не умирал.
— Так вот оно что! — воскликнула мама. И всплеснула руками — в точности как бабка Энтуистл. — Тогда в том, что ты здесь, виновата ты, а не я!
Сама я была готова растерзать себя за то, что буквально позавчера до одури накурилась с Элби от скуки.
— Беседы со специалистами пойдут тебе на пользу. Мы все только выиграем от этого. Доктор Келлер сказал, здесь замечательные группы.
— Вот именно. Хочешь, чтоб я рассказала доктору Келлеру, что с нами жила госпожа Бовари? А может, про то, как ты влепила мне пощечину?
— Даже не… — Тут мама осеклась и потерла рукой лоб. — Тебе нужно пристанище, Пенни. Пока я не пойму, что делать с Дейрдре.
— Ее-то ты не предашь, верно?
— Я и тебя не предавала! Просто я узнала кое-что. — Она оглянулась на дверь, убедилась, что та плотно закрыта, затем склонилась надо мной и зашептала: — Если я подпишу бумаги и оставлю тебя тут, то смогу забрать домой в любой день. И еще доктор говорит, что если мы откажемся от медицинских услуг, то потеряем страховку.
Страховка мало что для меня значила. И я снова расплакалась — уже от злости.
— Но через две недели в школе начинаются тренировки! Зачем ты меня привезла сюда?..
Я почувствовала, что вспотела. Я не верила, что это происходит со мной. Мама меня бросила! Это настолько не совпадало с моим представлением об устройстве мира, что я впала в шоковое состояние, умолкла и втянула голову в плечи, а горячие слезы продолжали катиться по щекам.
— Шш… — Мама встала и с опаской посмотрела на меня. Возможно, боялась сказать что-то не то. Я жалобно застонала. Слез больше не было. Мама погладила меня по щеке. — Я нашла историю Дейрдре. Сходила в библиотеку прямо с утра, к открытию. Это древнее ирландское предание. Дохристианское.
Мне было приятно узнать, что Конор не сошел со страниц второсортного романа, а явился из народной легенды, причем очень древней.
— Так что же произошло с Дейрдре?
— Доктор может прийти в любую минуту.
— Ну и пусть. Какой он, Конор? Хороший или плохой?
— Очень плохой.
Мне не хотелось в это верить. Мешали чувства, захлестнувшие меня в ту роковую ночь. Больше всего на свете мне хотелось, чтоб он прискакал и увез меня на лошади из этой проклятой больницы — пусть даже в свои древние времена. Что будет с ним, если меня не выпустят?
— А копы все еще ищут его?
Мама покачала головой.
— Они отправились поговорить с твоим парнем. Ну, с Элби. Возможно, он единственная зацепка.
— Ты прекрасно знаешь, что он вовсе не мой парень.
У нас с Элби были своеобразные отношения. Встречаясь где-нибудь в библиотеке или на городской площади, мы полностью игнорировали друг друга.
— Его мамаша — самая настоящая истеричка. Уж она-то всем обо мне расскажет! Соседи будут судачить, пойдут сплетни…
— Сегодня же поговорю с его мамой.
— Очень мило с твоей стороны. — Я скрестила руки на груди. — Ты будешь шляться по соседям, а я торчать здесь, в психушке.
— Да уж, большая радость говорить с этой женщиной!
Мамаша Элби была светской дамой. Гораздо более светской, чем моя бабка, не говоря уж о маме. Впрочем, я понимала, что мама просто пытается отвлечь меня.
— Так что все-таки произошло с Дейрдре?
Дверь скрипнула и приоткрылась, в палату заглянул доктор Келлер.
— К вам можно?
— Доктор… — пробормотала мама, и в голосе ее прозвучало явное облегчение. Да уж, я неплохо научилась заставлять взрослых чувствовать себя неловко. — У вас выдалась нелегкая ночь.
— Ничего страшного, я даже немного вздремнул.
Доктор Келлер подошел к моей кровати. До чего же все-таки отвратительный тип, с кривой подловатой улыбочкой. Он похлопал меня по коленке. Я с отвращением покосилась на волосатые пальцы.
— Мама объяснила тебе, как обстоят дела?
— Меня запрут здесь?
— Надо подождать результаты анализов. А ты пока познакомишься с группой. И очень скоро тебе станет значительно лучше.
— Но через три с половиной недели начинаются занятия в школе! — взвизгнула я.
Я не была прилежной ученицей, всегда чувствовала себя аутсайдером в пансионе, где жили и учились богатые заносчивые девчонки. Но пропускать год ужасно не хотелось.
