Трудности усугублялись еще и тем, что феномен, условно названный «эффектом города», так и не удалось привязать к каким-либо событиям, местам, действующим лицам или природным явлениям. Каково бы ни было его происхождение, он, очевидно, никак не был связан ни с деятельностью на планете людей (хотя энерговсплеск очень часто возникал именно в местах высадки на планете научно-исследовательских групп — в двадцати шести процентах случаев), ни с туземцами, представлявшими коренное население Тихой (хотя «эффект города» нередко давал о себе знать именно вблизи их поселков — восемнадцать процентов). Провалились и попытки согласовать этот феномен с другим, не менее странным и загадочным: биополе планеты, обычно имеющее на экранах орбитальных биорадаров вид окутывавшего Тихую со всех сторон тонкого слоя тумана всех оттенков красного цвета, вдруг начинало вибрировать, шло волнами, как поверхность воды, в которую бросили камень. Волны мощных возмущений обегали всю планету и возвращались к месту «падения камня». Ничего подобного ученые не видели ни в одном из населенных живыми существами миров, куда успели добраться люди к концу двадцать пятого века…
Левицкий очнулся, мельком удивившись, насколько глубоко он погрузился в раздумья. Обычно ему было свойственно совсем другое — меньше размышлять, больше действовать.
А если б наоборот, может, и не торчал бы сейчас в этой дыре, с ехидством заметил внутренний голос. Мог бы десять лет назад принять другое решение, остаться в армии, в которой нет и не предвидится сокращения штатов, в которой нет и не предвидится урезания жалования, офицеры которой дважды в год ходят в отпуск и могут себе позволить выполнить данное сыну еще три года назад обещание взять его с собой на самое настоящее сафари по Аквилее… Герман тряхнул головой, отгоняя невеселые мысли. Он также не считал нужным заниматься бесполезным самобичеванием по поводу когда-то принятых решений, даже если они и оказались не совсем удачными. А вот поохотиться с сыном на Аквилее, похоже, не получится и в этом году, это правда.
Левицкий еще раз окинул взглядом ангар. Мерзость запустения — вот как мог бы он охарактеризовать то, что видел. Станция функционировала, но едва ли при этом использовалась десятая часть рабочих объемов. То же самое, он знал, и на всех остальных двадцати трех станциях системы «СОЗ-Тихая». То же самое на станциях остальных трех заповедников А-группы. О рядовых природоохранных заповедниках и речи нет — там дела обстояли еще хуже.
Поднявшись на лифте из техблока станции в жилищно-хозяйственный блок, Герман первым делом прошел в душ. Чувствовал он себя не то чтобы плохо, но на сердце было прескверно, и ему не хотелось случайно испортить настроение жене и сыну. Подходило время обеда, Эвелин уже наверняка на камбузе, готовит что-нибудь вкусненькое. Повезло тебе с женой, смотритель, улыбнулся про себя Левицкий. Повезло гораздо больше, чем ты того заслуживаешь. И с женой, и с сыном. Эрик очень походил на Эвелин не только внешне, но и по характеру, и чем взрослей он становился, тем больше это бросалось в глаза. Где он сейчас? Да как обычно — сидит, наверное, на пункте наблюдения, или опять гоняет Пана, киб-мастера научного отдела, по интересующим его вопросам. «Эффект города» и прочее… Кажется информаторий — единственное, что у нас работает со стопроцентной нагрузкой, подумал Герман. И все благодаря Эрику. Его уже и научники из Центра[16] все в лицо знают, он не раз бывал у них в гостях в большом орбитальном комплексе, вращающемся вокруг Тихой по высокой экваториальной орбите, даже заслужил похвалу самого начальника-координатора научно-исследовательских групп Иванова. Всемирно известный ученый, совершивший за свою долгую карьеру десятки громких открытий, не поленился лично связаться с «Сектором-18».
— Ваш ребенок, по-моему, имеет все задатки талантливого исследователя, — сказал Иванов. — Не мое, конечно, дело вам указывать, господин Левицкий, но на вашем месте я приложил бы все усилия для того, чтобы по окончании общеобразовательной школьной программы направить Эрика учиться в Институт внеземных цивилизаций — или любой другой, который он выберет. Я лично готов дать свою рекомендацию, а по окончании учебы предоставить Эрику возможность пройти практику здесь, у нас — если только к тому времени все еще буду директором Центра.
— Спасибо, — выдавил удивленный и одновременно польщенный Герман.
— Не за что. Такой энтузиазм и прилежание, как у вашего сына, всегда приятно видеть. Что же касается дисциплинированности… — Тут Иванов метнул свирепый взгляд в сторону — на кого-то, кого Левицкий на экране видеть не мог. — Что касается вопросов дисциплины и корректности исследований, то у него могли бы поучиться многие наши сотрудники со стажем.
Герман вышел из душа и тщательно растерся полотенцем. Мысли о том, что у Эрика, возможно, большое будущее, заметно подняли ему настроение. Сам он был человеком простым, можно сказать — ограниченным, из-за чего втайне страдал. Даже близкие друзья, он знал это, втихомолку над ним посмеивались. Левицкий пожал могучими плечами. Что ж, пускай он ограниченный человек. Но в этом мире пока еще есть место людям, подобным ему, простым и прямым, как ровная дорога, с такими же прямыми взглядами на жизнь. Он решал что-то — и делал, не заглядывая далеко вперед, да и не был на это способен. Просто изо дня в день выполнял свою работу. К счастью, Эрик пошел не в него, а в мать. Может, ему повезет в жизни больше. Надо подумать, где достать денег сыну на институт… И как, черт тебя возьми, ты собираешься отметить его день рождения, решил наконец? Попробуй устроить праздник — и Эрику… и Эвелин. Ей тоже… Уже три года Левицкий не был в отпуске, и три года они никуда не выезжали вместе. Эвелин отказалась ехать куда-то без него. Эрик первые два года летал погостить к родителям жены, но на этот раз не захотел и остался.
Герман прошел по коридору на камбуз. Последний год, когда Левицкие остались на станции совсем одни, они отказались от обедов в кают-компании. Просторное помещение казалось слишком большим, чтобы чувствовать себя уютно во время семейной трапезы. Поставили один из столов, взятых оттуда, прямо на камбузе, организовав «некое подобие семейного очага», как выразилась Эвелин. Она уже была там; робот-горничная расставлял на столе тарелки. Герман подошел к жене, обнял сзади, поцеловал в шею.
— Ну что, на участке все спокойно? — спросила она.
— Вроде да, — ответил Герман, опускаясь на стул.
Оба прекрасно понимали, что даже с помощью самого совершенного оборудования невозможно в одиночку контролировать территорию сектора, раскинувшуюся от полюса до полюса, с поперечником в две тысячи километров на экваторе, невозможно даже просто облететь ее за смену. Качество контроля и при полном составе персонала станции оставляло желать лучшего. В ближайших планах УОП до кризиса планировалось увеличение штатов, а вовсе не их сокращение, замена устаревшего оборудования на новое, чтобы полностью перекрыть несанкционированный доступ в заповедник. Браконьеры, правда, не особенно часто беспокоили, на Тихой им почти что нечем поживиться, но, случалось, заглядывали и они. Проблему посерьезнее представляли всякого рода экстремалы и просто любители острых ощущений, которым доставляло истинное удовольствие поиграть в прятки со смотрителями и ребятами из Службы внешнего контроля Комиссии по Контактам. Немало хлопот было и с научниками Иванова — несмотря на угрозу немедленной дисквалификации, после которой специалиста не приняло бы на работу ни одно уважающее себя научное учреждение, они постоянно нарушали все, что можно нарушить, и то и дело норовили сунуть нос в поселения туземцев. Дай им волю, они бы этих бедных аборигенов с ног до головы обвешали своими датчиками; запрет Комиссии на любые контакты с туземцами стоял у них костью поперек горла. СВК, как служба, находилась еще в зачаточном состоянии, ее команды не были пока толком укомплектованы ни в одном из заповедников А-группы, значит, препятствовать незаконной или неэтичной деятельности «очкариков» должны были опять-таки смотрители. Короче, забот хватало и раньше, а теперь, когда на каждого смотрителя приходился кусок планеты площадью двадцать пять миллионов квадратных километров, задача из сложной превратилась в нерешаемую.
— Послушай, Герман… — Эвелин на секунду замерла, стоя спиной к нему. — Неужели то, что говорят о сокращении четных секторов, может оказаться правдой?
— Я не знаю, Эви. — Левицкий устало вздохнул. — Теперь, по-моему, все может случиться. Этот наш новый директор, Василиадис — так, кажется, его?.. Это тебе не Абдулла Шах, он не будет отстаивать интересы охраны природы до последнего. Ты заметила, что он с самого момента своего назначения ни разу и не появился ни на одной из станций? Даже на главном узле управления сотрудники видят его от силы раз в неделю. Сидит в кабинете и со всеми общается по связи. Ему на все плевать кроме собственной карьеры. Я слышал, до кризиса он был всего лишь заместителем начальника подсектора в заповеднике Валленау, и подняться выше ему не светило, а уж стать директором заповедника А-группы… Он даже специфики нашей работы толком не знает, ведь Валленау — обычный природоохранный заповедник, С-группа… Так что если речь зайдет о пятидесятипроцентном сокращении штата и о консервации половины станций, я думаю, Василиадис вряд ли будет защищать в УОП чьи-то интересы, помимо своих собственных. Принципиальные люди, вроде Шаха, уходят, а их места занимают приспособленцы, наподобие Василиадиса.
