– Извините. Я лишился рассудка. Хотите вызвать полицию? Как вы можете быть такой молодой, если мать у вас такая старая?
– Она бабушка. Просто зовет меня «дочкой». Я схожу в ванную. Сейчас вернусь.
– Еще бы.
Я подтерся трусами, а когда она опять вышла, мы еще немного потрещали, а потом я открыл дверь уходить и вошел в чулан с пальто и всякими вещами. Мы оба рассмеялись.
– Чертбыдрал, – сказал я, – совсем ополоумел.
– Вовсе нет.
Я спустился по лестнице, снова по улицам Сан-Франциско и обратно к себе в комнату. И там в кастрюле было опять пиво, опять вино – плавали в воде со льдом. Я выпил все, сидя на деревянном стуле у окна, весь свет в комнате потушен, глядя наружу, пил.
Мне повезло. Жопка за сотню долларов и бухла на десятку. Оно могло и дальше так продолжаться. Мне могло везти все больше и больше. Еще отличного итальянского вина, еще отличной итальянской жопки; бесплатный завтрак, бесплатное жилье, теченье и сиянье чертовой души преодолевает всё. Каждый человек – имя и путь, но какие же они по большей части кошмарное барахло. Я-то буду совсем иным. Я пил дальше и не вполне помнил, как лег в постель.
Наутро все было неплохо. Нашел полупустую и теплую квартовую бутылку пива. Выпил. Затем лег на кровать, начал потеть. Я пролежал так довольно долго, мне стало сонно.
На сей раз абажур превратился в очень злобную и крупную рожу, а потом снова в абажур. Так оно и продолжалось, как кино на повторе, а я потел потел потел, думая, что всякий раз эта харя будет мне совсем невыносимая штука, чем бы невыносимая штука ни была. А потом явилось ОПЯТЬ!
– ААААААААКККККК! АКККККК! ГОСПОДИ! БОЖЕ МАНДОЖУЙ! СПАСИ МЕНЯ О ГОСПОДИ ИИСУСЕ!
Стук в дверь.
– Мистер Буковски?
– Уммф?
– С вами все в порядке?
– Нупъ?
– Я спрашиваю, у вас все в порядке?
– А, прекрасно, просто отлично!
– Можно войти?
Вошла Мама Фаццио.
– Вы все свое уже выпили.
– Да, вчера ночью было жарко.
– Пластинки себе достали?
– Только «У Него младенчики в руках».
– Моя дочь хочет, чтоб вы опять пришли на ужин.
– Не могу. Занят кое-чем. Надо разобраться.
– В каком смысле?
– Сакраменто, к 26-му этого месяца.
– У вас какие-то неприятности?
– О нет, Мама, никаких неприятностей, вообще.
– Вы мне нравитесь. Когда вернетесь, приходите к нам снова пожить.
– Еще бы, Мама.
Я послушал, как старуха спускается по лестнице. Затем бросился на матрас. Как воет ветер в устье мозга; как грустно жить с руками и ногами, с глазами и мозгами, с хером и яйцами, с пупком и всем остальным, и ждать ждать ждать, пока все это не сдохнет, так глупо, но делать больше нечего, делать вообще-то больше нечего. Жизнь Тома Микса с недочетом запора. Я чуть не уснул.
– ААААААХХХХККККК! УИИИИИИ! МАТЕРЬ МАРИЯ!
– Мистер Буковски?
– Глаглаа$$$
– Что случилось?
– Чё?
– У вас все в порядке?
– О, прекрасно, просто здорово!
Наконец из Сан-Франциско пришлось сваливать. Они сводили меня с ума. Бесплатным вином своим, бесплатным всем. Теперь я в Лос-Анджелесе, где ничего не дают за так, и мне чуточку получше.
ЭЙ! А это еще ЧТО???…
Ночь, когда никто не поверил, что я Аллен Гинзбёрг
Я поехал аж в Винис повидаться с этим парнем, а его дома не было, а я немного выпил и сперва постучался не в ту дверь:
– Хэла ищу. Ого, ну у него теперь и сучка! Неплохая ты, детка, совсем неплохая!
Я пёр. Она выставила руку.
– Эй, хватит!
– Что хватит? Я Хэла хочу увидеть.
– Что с вами такое? Тут нет никакого Хэла.
– Норзе. Хэл Норзе.
– Он этажом выше. Вы не на том этаже.
– Ну а предположим, я зайду, и мы с тобой разомнемся, раз уж я тут? Что скажешь, детка?
– Эй, да вы спятили? Подите вон!
Суки. Всегда считают, будто киска у них – это что-то с чем-то. Я побежал вверх по лестнице под дождем. И нажал на кнопку Норзе. И его не было дома.
Я всегда хотел писать песни. А теперь мне было нечего делать, и я начал сочинять песенку (о себе):
О, тебя не стоит спасать, ди да дао, тебя не стоит спасать да да да да…
Ох черт. Это из «Кармен», а я «Кармен» терпеть не могу.
Я забыл, где поставил машину, и просто двинул пешком. Двигал и двигал под дождем. Дотопал до бара. Зашел. Для дождливого вечера там было вполне людно. Нашел я только одно место. Там сидела молодая женщина. Ничего особенного, но я решил попытаться.
– Эй, детка, я писатель, великий писатель!
Она повернулась ко мне всем лицом. Я видел, как под мясом у нее сгущается ненависть.
– ЭЙ, ДРУЖОК! – завопила она так, чтобы слышал весь бар. – БУДЬ ТАК ДОБР, ПРОШУ ТЕББЬЯЯЯЯ, ОТВАЛИ ОТ МЕНЯ!
Бармен стоял, дожидаясь моего заказа.
– Двойной скотч с водой.
Сзади к ней подошел сального вида парняга в костюме и галстуке.
– О, Хелен, дорогая моя!
– О, Робби! Робби! Столько лет уже, столько ЗИМ!
Робби вытащил из петлицы розу и вручил ей. Затем поцеловал ее в щечку.
– О, Робби!!
Где это я, нахуй? В актерском гнезде? Все они вели себя так, будто сидят перед камерой. Это как у «Барни» сидеть.
– Это что за тип? – спросил он у нее. Имея в виду меня.
– Я Аллен Гинзбёрг, – сказал я, – а она не хочет со мной разговаривать.
Она снова обратила ко мне это свое лицо. Шпаклевка пыталась вылепиться в молнию небесную.
– ВЫ ЧЕРТОВ БОЛВАН! ДУМАЕТЕ, Я НЕ ЗНАЮ, КАК ВЫГЛЯДИТ АЛЛЕН ГИНЗБЁРГ?
– Послушайте, вы чего так орете? Мне от вас очень неловко. Так нечестно.
– ВЫ МЕНЯ ДОСТАЛИ! ВОТ ЧЕГО! ВЫ МЕНЯ УЖЕ ДОСТАЛИ!
– Слушайте, – я подался к ней поближе, – а чего б вам себе пистон не вставить?
– Робби! Ты слышал, что он мне сказал?
– Нет, дорогая моя, что он тебе сказал?
– ОН ВЕЛЕЛ МНЕ САМОЙ СЕБЕ ПИСТОН ВСТАВИТЬ! СВОЛОЧЬ!
Я допил свой стакан скотча.
– Послушайте, мистер, – сказал Робби, – я не знаю, кто вы такой, но мне кажется, вы напрашиваетесь на разбитую губу!
Разбитая губа? Боже, да это ж Джеймз Кегни. 1935?
Поэтому я засветил ему Кегни в ответ:
– Ладно, детка, захочешь станцевать – я буду ждать снаружи!
Я прикидывал, что выйду и пойду себе, пока не отыщу машину, но услышал, как он выходит следом.
И весь этот чертов бар поднимался и выходил за ним.
– ПРИКОНЧИ ЭТОГО СУКИНА СЫНА, РОББИ!
– ДАЙ ЕМУ ХОРОШЕНЬКО, РОББИ!
– МОЧИ ЕГО, РОББИ! А ЕСЛИ ТЫ НЕ ЗАМОЧИШЬ, ТО МЫ САМИ!
Ох, Господи, пощади мою бедную Душу, подумал я. 50 лет. В обмороки падаю. Даже нагнуться не могу шнурок завязать, в глазах темнеет, весь мир вокруг вертится. Мне пиздец. Ну почему Норзе не было дома? Почему я в такое вот ввязываюсь? В любом баре, в любом месте, в любое время…
Робби толкнул меня, и я покачнулся, руки по-прежнему висят. Потом он меня ударил. Прямо в нос. Приятно быть обдолбанным. Вообще не больно. Затем он трахнул меня по моей гнусной бороденке. Я не почувствовал. Я улыбнулся.
Затем ему двинул я. Очень замедленно. Паршивый удар. Без силы. Просто двинул для виду. Вообще не сильно. Жирным вонючим 230-фунтовым ударом.
Робби завопил так, будто у него зуб дернули без наркоза.
После чего изогнулся, сложился эдак назад, затем рухнул вперед, на оба колена. И бросился ниц, будто подныривал под волну. И плоско растянулся. На этом мокром и грязном цементе. На миг я почувствовал себя молодым Джеком Демпси. Только я знал, что все это неправда. Робби был полоумный. Что-то с ним не так…. Иисусе, ох могущий, да он трус больше меня! Мир в итоге – великолепное место!
Встав, он выглядел до странности изогнутым и конченным. Одна штанина разорвана, и я заметил мазок крови на колени сквозь прореху.
– Еще хочешь, мамашка? – спросил я, как полагается крутому парню.
– Твоя срань смердит! – прошипел он.
Я решил, что ответил он неплохо. Засветил еще раз. Он, казалось, только этого и ждал. Я не понял. У меня с барменшами случались драки пожестче.
Он снова рухнул.
– Он пытается убить Робби!
Затем:
– ОН ПЫТАЕТСЯ УБИТЬ РОББИ!
Затем:
– ХВАТАЙ ЕГО! ДЕРЖИ ЕГО! МОЧИ ЕГО! – завопила сука, знавшая, как выглядит Аллен Гинзбёрг.
Все равно никто не шевельнулся. Мы смотрели, как Робби перекатился лицом вниз, будто мертвый. Дождь дождил ему на спину на этой сраной стоянке машин. Я протиснулся мимо 2 или 3 человек, пробежал по стоянке и ринулся вдоль по тротуару. Бар стоял на самом берегу.
5 или 6 их кинулись за мной.
Я обогнул уголок с садовыми скамейками, мои ноги уже вязли в песке, а они за мною гнались, тявкая, как гончие на лису, и догоняли, и мне оставался лишь один выход – я побежал к воде (Гинзбёрг. С Гинзбёргом они бы так не поступили.) Я бежал к волнам, к сладкому притворному поцелую Смерти, выбрался на мокрый песок, оглянулся – вот они:
4 или 5 мужиков и 2 или 3 безумные бабы, включая ее:
– ДЕРЖИ ЕГО! МОЧИ ЕГО НАХЕР! ОН ПЫТАЛСЯ ПРИКОНЧИТЬ РОББИ!
Я стал отступать в море, вода уже затекала мне в ботинки, плескалась о мои штанины.
