- Не бейся, Никитка, - прошептал со своего ложа Степан. – Полезай по лесенке на горище, а оттудова через оконце слухово ступи на застреху. С застрехи ужо спрыгнешь наземь. Откапываться надобно от снега-то. Иначе, не выйти…
Никита, закрыв глаза, спрыгнул с крыши и по пояс провалился в жесткий, колючий снег. Лопату под навесом пришлось выкапывать руками из-под снега, но он все же нашел ее.
Ветер дул со стороны степи и навалил на дверь столько снега, что она была едва видна из-под наноса.
Никита расчистил дверь и сделал дорожку к навесу. Снега было столь много, что к окончанию работы он уже не чуял рук.
Наносив дров, отрок присел на лавку к Степану.
- Дядь Степан, - сказал Никита. – Давно хочу поговорить с тобою…
- Так говори, сынок, - тихо ответил Степан.
- Ить весною за мной должон отец мой приехать? – полувопросительно молвил отрок и выжидательно посмотрел в глаза Степану.
- Должон!
- А только не хочу я домой, дядь Степан. Мне приютно здеся с вами в жизни лесной, хотя и опасностями всякими полненной да тревожной, а полной общением с Господом ясным и с людьми, коими дорожу я боле жизни.
- Не годится так, Никитушко, - Степан говорил едва слышно. – Ибо люб ты и отцу, и родове твоей, кои ждут тебя – не дождутся. Они ить провожали тебя сюда в надежде великой, что хворь твоя оставит тебя, и ты возвернешься надеждой отцу и опорой.
- И что жа? – отрок завозился на лавке. – Делами купеческими заниматься? С товарами ездить? Не по мне это! Хочу я воем стать, как ты, дядя Степан! Хочу, чтобы обучил ты меня, как сам могешь, с ворогами биться…
- На то не один месяц потребен, и даже не один год, - отвечал Степан. – Много надобно сил приложить да пота кровавого пролить, чтоб воем стать. Да и не каждому отроку дано это умение от Бога…
- Мне дано, дядь Степан, - Никита гордо вскинул голову. – Я чую это!
- Ладно. Ладно, Никитка, - Степан положил свою жесткую ладонь на руку отрока. – Вот одолею хворь свою и займусь тобою. Даст Бог, сделаю тебя воем… А сейчас ступай, сынок. Подремлю я маленько…
Морозы лютовали, оправдывая название, предками данное месяцу лютому. Дерева по утрам трещали от лютой стужи, и Никита, выходя за дровами, до самых глаз кутался в меховую накидку.
Всяка жизнь в лесу прекратилась… Все живое схоронилось от мороза в норах да берлогах до весеннего солнышка.
Лесовикам тяжко пришлось в эти суровые дни, ибо к концу подходили припасы, а идти в лес за дичью было бесполезно…
К концу месяца начисто подъели все, что было, и три дни уж сидели без пищи…
Настена похудела... Черты лица ее заострились, а пальчики на руках от долгого недоедания стали совсем прозрачными. Но девушка не жаловалась и не роптала, по-прежнему не отходя от Степана и радуясь каждому проявлению поправки его и возвращению к жизни.
А в первые же дни месяца березня пекучее солнце вдруг разом пригрело выстуженную за долгую зиму землю, и снег на глазах просел, провалился ноздреватыми кусами и стал походить на хлебный мякиш. Только серовато-белый и жгущий холодом…
В первый солнечный день березня Степан встал с лавки и, качаясь от слабости, шагнул за порог – в весну, в любовь, в битву…
Глава 14
Весна споро напирала на зиму, изгоняя ее из лесу, и с каждым днем отвоевывая все больше полянок и лесных прогалин у своей извечной соперницы, растопляя лучами ласкового солнышка снега. Сосны и ели, сбросив тяжесть снежных пластов, всю долгую зимы гнувших и ломавших их, облегченно расправляли ветви свои, подставляя их лучам согревающим, разгоняющим под корою соки целебные, дерева питающие от землицы оттаивающей... Березки белоствольные, ветвями тонкими подрагивая, зиму провожали, предвкушая наряд новый весенний из листочков изумрудных, для коих уж начали почки взбухать под корою тонюсенькой...
Лес вековой провожал зиму торжественно и строго, прострачивая посеревшие ноздреватые снега под деревами следами звериными да птичьими, голосами лесных обитателей разрывая мертвую зимнюю тишь, взывая к жизни все живое, что долгие месяцы хоронилось от лютой стужи в схоронах лесных...
Степан выходил на двор, недолго гулял по тропинкам, рука об руку с Настеной, потом подолгу сидел на пеньке у крылечка, подставляясь тихому, бережно ласкающему его тело солнышку. Силы возвращались к нему медленно, по капле отдавая дань его мужеству и воле к жизни...
Сделав на стволах берёзок треугольные надрезы, Степан выстрогал из полешек желобки, кои легонько вбил в стволы, и в подставленные чаши закапал сок живительный, силы лесовиков подпитывающий, бодрящий да освежающий.
Вечерами долгими стал он помалу занимать Никитку делами воинскими, сказывая о вещах, о коих не задумывается человек, не ступавший на тропу войны.
- Кто победу одержит в поединке смертном, не на живот, а на смерть сражаясь? - вопрошал он отрока, который в весну вдруг раздался в плечах, вырос, со Степаном ростом сравнявшись, силою мужской наливаясь...
- Тот, кто сильнее! - отвечал Никита. - У кого оружье лучше и сноровка воинска превосходит...
- Энто тожить имеет значение великое, - ответствовал Степан. - Но только тот победит, у кого духа боле. Кто с чистым сердцем на битву идет, ничтоже сумнящеся. Кто погибель готов принять за дело правое. Кто идет на поединок, чтоб победить! А чтоб победить, ты должен так на бой идти, как будто ты уже умер!
- А как же берендеи, дядь Степан?! Ить они-то духовиты! Ничего не боятся, на смерть идут, не думаючи...
- А вот потому что, "не думаючи", оттого и одолели мы их с тобою. Храбрость их - суть храбрость зверя, который за жизнь свою звериную, за пропитание стаи и детенышей своих бьется, храбростью своею бездумной ворога поражая. Зверя в них боле, чем человека. И в энтом слабость их... Человек, вой али кмет всегда бьется думаючи. Всегда смотрит в глаза ворогу, ибо в них все его замыслы читаются, аки по писанному. Никогда не гляди на руки иль на ноги ворога – всегда зри в глаза: там все увидишь. Учись по глазам видеть направление удара его али движения обманного…
