Сейчас был у мени Дельвиг. Он опять поедет к Ольдекопу и будет требовать вознаграждения. Я поручил ему постращать его жалобою начальству, если он где служит и если он, хотя экземплярами, не согласится заплатить за убыток. Ольдекоп сам нищий. Что с него взять? Я велел сказать ему, что буду на него жаловаться. Авось страх подействует там, где молчит совесть.
В «Северных Цветах» будет много прекрасного и любопытного. Один северный цветок, и прекраснейший, вчера сорван графом Завадовским. Баронесса Строганова умирает или умерла в Дрездене. Два сына, граф и барон Александр, третьего дня туда поскакали. Прости! Я сегодня писал уже к тебе.
На обороте: Его сиятельству князю Петру Андреевичу Вяземскому. В Москве, в Чернышевом переулке, в собственном доме.
661.
Тургенев княгине В. Ф. Вяземской.
Le 6 novembre, midi. [Петербург].
Je n'ai pas le temps de répondre en bonnes et dues formes à votre charmante lettre, encore moins d'exhaler tonte ma furie contre la répartition égale des tendresses entre Sev[erine] et moi! Je laisse cela pour de moments calmes, car j'ai a peine celui de vous dire que j'arrive à l'instant même au Conseil, que j'y trouve Miloradovitch avec le comte Araktcheieff, que je prends le premier de côté, que je lui parle à la hâte sur Tchert. A peine je l'ai nommé, qu'il me demande: «Какой это?» Je lui réponds: «Votre compagnon d'armes et père de 9 enfants et mari d'un ange de douceur et de conduite». Il s'écrie: «Ah, это мой друг! Знаю, все знаю; он хочет быть при почте?» – «Нет», отвечаю я, «хочет служить для того, чтобы не жить в праздности и воспитывать детей, коих теперь едва питать может». – «Сделайте мне записку; я покажу государю, буду просить на коленях» etc., etc.– tout cela en fuyant et en cherchant les regards du c[omteJ Ar[ak-tcheieff] qui nous fixait et peut-être nous entendait. Je finis de mon mieux en lui promettant de lui apporter la note! Mais je ne sais, si je trouverai son послужпой список. Je ferai mon possible, et cela sans le moindre délai.
Je suis pressé. On m'attend au Conseil. Je baise vos deux jolies mains et j'embrasse votre mari. Ah! quels vers!
Глубок, могущ и мрачен… неукротим!
Adieu, après-demain je vais avec Sev[erine] à, Zarskoé-Selo. Adieu!
Каковы дети? Для чего ни слова о них? Я разве не люблю вас всех?
На обороте: её сиятельству милостивой государыне княгине Мере Федоровне Вяземской. В Москве, в Чернышевом переулке, в собственном доме.
662.
Тургенев княгине В. Ф. Вяземской.
7-го ноября 1824 г. С.-Петербург.
Всеподданнейший отчет её сиятельству княгине Вере Федоровне Вяземской, урожденной княжне Гагариной, от верноподданного Алексашки Тургенева.
Отправив к вашему сиятельству наскоро и под шумок Государственной канцелярии, в Зимнем дворце его императорского величества писанное донесение, я к вечеру начал обдумывать план новой атаки на генерала графа Милорадовича, и вследствие принятой мною резолюции составил я прилагаемую у сего в черновой копии, краткую и терпению его сиятельства сообразную записку, которую и намерен был сегодня поутру вручить ему. Из Итальянской слободки отправился я по образу пешего хождения в Морскую или на Мойку к его сиятельству, но уж выходя из Литейной на Фонтанку, остановлен был разлившейся из берегов своих Фонтанкой, а переправившись чрез Симеоновский мост, принужден был взять Ивана извощика и доплыть на дрожках до графа Нессельроде, ибо вся набережная по обеим сторонам, улица перед Михайловским садом и Садовая залиты водою, и от шумящего сильного ветра наводнение и теперь ежеминутно умножается. Но ни ветры («Honni soit qui mal y pense!»), ни волны не могли остановить стремления моего в исполнении предписаний вашего сиятельства, и я снова от одного графа начал перебираться поверх залитых водою погребов к другому, как вдруг узнаю, что и Морская, место его жительства, и набережная Мойки наводнены, и что нельзя иначе, как на ходулях или на лодке добраться до его сиятельства. Сие противоборствие и волнение матери-природы не остановило меня. Через наводневную уже Невскую перспективу и Литейную побрел я домой за экипажем, но и тут новое дьявольское навождение, которое доказало, впрочем, что
Ни вихрь, ни ветр не сломит быстротечный,Ни кирпичей полет меня не сокрушит.
От дома В. С. Шереметева вдруг сорвало (с кровли или с трубы, в точности донести не умею) груду кирпичей, кои, ударившись об мою шляпу (к счастью она была поношеная), то-есть, о конец оной, нагнули ее на мои красные очи, и потом ингерманландский зефир, в ту минуту неосторожно подувший, свеял ее в черную грязь (не в ту, что близ Белокаменной и следовательно Чернышева переулка: тогда бы я ей позавидовал), но в ту, что в Литейной, и заставил меня бежать за нею до самого будущего законодательного жилища моего, пред которым и ветр, и шляпа остановились, как труды самой Коммиссии. Смиренно очистив грязь с шляпы и остерегая народ, как волны стремившийся смотреть другие волны, от кирпичей Шереметева или его соседа, я опять побрел на свой бивуак в Итальянской слободке. Но здесь, или еще дорогой, узнал, не скажу как и чрез кого, что домогательство наше об одесском градоначальстве должно пока отложить, а искать кое-чего другого, о чем в течение сего дня и буду стараться, для чего и открою чрез час новую кампанию, а вам буду иметь честь о последствии оной донести.
Помня правило пословицы: «Мешай дело с бездельем» и привычку моего почтенного начальника не писать и записки без пословицы, честь имею вследствие оной приложить у сего для вашего супружника две пиесы слепца-поэта: первое, посвящение «Черпеца» его, которого Жуковский называет прекрасным, жене своей, и исправленную его же «Ирландскую песню». А. Тургенев.
2½ часа по-полудни.
Вода усиливается. Апичковский мост залит. В Литейной из нижних этажей убираются. Нельзя доехать и до Английского клоба: к счастью, у людей моих славные щи! Не знаю, как отправить и это письмо, ибо венецианских гондолей не успели завести, а иначе, то-есть, по сухому пути, до почты не доберешься.
Князь Никита Волконский три дни уже как уехал в Киев. Недель через пять будет в Москве.
В Михайловском замке, ci-devant, лошади едва выплыли; едва ли не было хуже. Но я пишу еще из своего ковчега в Итальянской слободке и знаю чужую беду только еще но слуху.
Четыре часа по-полудни.
Сейчас возвратился от Аничковского моста. Далее ни на лошади, ни пешком нельзя, и только две или три лодки плавают вдоль по перспективе, совершенно покрытой водою. Будку и караульню у Аничковского дворца снесло. По Фонтанке, на набережной, и перил не видео. Нижние этажи все залиты. По Фонтанке и по перспективе плавают дрова, овес, и ловят яйца с барок. Сказывают, что во дворце дошло до второго этажа. Теперь направление ветра переменилось, и оттого мы дошли до моста, но прежде и он, и за ним было в воде. Отважные мореходцы пускались по тротуарам перспективы, но не всегда удачно. Увы, какой обед в Английском клобе, и я должен довольствоваться из Невской ресторации! Это письмо пойдет к вам, вероятно, уже завтра я о последствии потопа, так как и о голубе с масличною ветвью, узнаете уже вы от других. Нижний этаж прежнего моего жилища потоплен. Издали Фонтанка с набережными кажется Невою. Екатерина Федоровна Муравьева также в воде. И сколько водяных разговоров и у нас, и у вас после сего потопа! Et pourtant on ne fera que de l'eau clair и после.
1825.
663.
Тургенев князю Вяземскому.
17-го февраля. [Петербург].
Третьего дня, в седьмом часу вечера, приехали мы сюда, следовательно, менее, нежели в трое суток. Ввечеру в тот же день был я у Жуковского и пил чай у Карамзиных. Главным предметом беседы нашей были вы. Вчера уговорились мы с Севериным и приехали к Карамзину по утру толковать о предмете письма моего к нему. С[еверин] не едет никуда, да и речи о сем не было. Поручат поздравление, вероятно, Штакельбергу. Сестра его сказывала мне вчера же, что он будет скоро в Москву. Вообще о службе в Иностранной коллегии говорили много. О сем после более. Ввечеру опять речь была о тебе же. Карамзин хочет сам писать к тебе. Он готов всех и одного просить, но надобно чтобы ты решил, чего желать и домогаться. Мы разбирали многое, ни на чем остановиться не могли.
Подумай сам и пиши ко мне или к Карамзину. Других поручений твоих еще не успел исполнить. Постараюсь сегодня, хотя спешу в Совет и к Олен[ину], которого вчера не видел. Передо мною рукопись «Онегина». Брат поэта сказывал мне, что завтра будет он весь отпечатан. Пришлю. Ко мне есть письмо старое. Сегодня получу.
Беру с собою твою памятную записку и в среду надеюсь уведомить, что сделал и кого видел.
О князе Четв[ертинском] спрашивал князя Гол[ицына]. Ему еще ничего о сем неизвестно, но вероятно, что пойдет прочь, ибо К. Д. на него жаловался особым письмом к государю за его отлучку из Москвы без позволения К. Д. (между нами). Если увижу Мил[орадовича], то переговорю с ним, не говоря о том, что слышал в Москве, а как бы желая наведаться по прежней моей просьбе.
Здесь Евгений. На место князя Якова Лобанова президентом моего департамента – Пашков, а Лобанов просто член общего собрания et pour cause.
Княгине свидетельствую душевную привязанность и благодарю за приятные минуты в Москве, особливо в первую половину нашего там житья.
