Я рада, что она поехала со мной. По крайней мере, хоть какое-то утешение. В сущности, мое единственное утешение. Это замужество ужасало меня. По закону я уже его жена: Караччиоло, пожилой офицер, якобы влюбившийся в меня с нашей первой встречи в Урбино, но его лицо совсем не запечатлелось в моей памяти. (Мне показали портрет: седовласый, с военной выправкой мужчина. Его бледное тонкое лицо выражало исключительное самомнение. Он казался смертельным занудой!) Мой отец организовал венчание, заявив, что это для меня удачная партия. И, несомненно, меня ждет богатая и безопасная жизнь. Но как же не хочется тратить ограниченное время моей жизни, играя в карты и задыхаясь от разочарования и скуки в шикарно обставленных душных гостиных в окружении людей, слишком тупых даже для поддержания благопристойной беседы. Мне хочется жить…
Что там происходит? Очередной вопль. Я опять прислушалась, все мое тело напряглось, и я тихо вскрикнула, услышав звуки, похожие на свист и удар арбалетной стрелы. Наш экипаж содрогнулся, лошади прибавили шагу, и внезапно мир за деревянными стенами ожил, наполнившись мужскими возмущенными, угрожающими и испуганными голосами.
Стефания уже очнулась; ее лицо тускло маячило в лунном свете, глаза испуганно расширились:
— Что там происходит, моя госпожа?
— Не знаю, Стефания.
Всего пару месяцев назад она называла меня Доротеей, и мы вместе веселились. Мы были лучшими подругами; а теперь она стала моей придворной дамой.
Опять какой-то шум — крики и лязг металла, — и лошади, замедлив бег, остановились.
Тишина. Мы переглянулись. Мое сердце отчаянно забилось под слоями простеганного шелкового облачения. Три удара в дверцу — тихие, ровные, решительные, — дверца распахнулась, и в экипаж заглянул мужчина в маске, держа в руке фонарь.
— Доротея Караччиоло? — В голосе его слышался испанский акцент, рука, скрытая перчаткой, казалась громадной. По его щеке к шее наискосок спускался широкий синевато-багровый шрам.
— Да, — напряженно ответила я. — Кто вы такой? Чего вы хотите?
Он склонился ближе к нам и, обдав меня чесночным запахом, заявил:
— Не пытайтесь узнать, моя госпожа. Вы в надежных руках, а скоро попадете в куда более изысканное общество, где вас ожидают с горячим желанием.
Дверца вновь закрылась. Экипаж тронулся. Выглянув в окно, я увидела четырех всадников с поблескивающими у пояса мечами. Из другого окна я заметила еще четверых сопровождающих.
Спустя какое-то время карета вновь остановилась. Дверца открылась, и нам помогли спуститься на землю. Нас окружили мужчины в масках. Я не посмела спросить, что случилось с нашим эскортом. В полном молчании нас препроводили к ближайшему фермерскому дому. Он стоял особняком; вокруг простирались лишь бесконечные поля. Темные окна дома закрывали глухие ставни. Один из мужчин плечом толкнул входную дверь. Далее, насколько я поняла, он разбудил живших там обитателей, их сонные лица окаменели от страха, а один из мужчин в маске повелительно произнес:
— Разведите огонь! И приготовьте нам легкий ужин! Да поживей шевелитесь, и вам не причинят вреда!
Нас усадили за грубо сколоченный деревянный стол. Мне дали тарелку с едой. Я отказалась, сославшись на то, что не голодна. Украшенный шрамом испанец сказал, что я должна поесть:
— Мой господин не желает, чтобы у вас случился голодный обморок. Ему хочется, чтобы вас доставили в хорошем состоянии.
— Ваш господин… кто же он? — мой голос невольно задрожал.
— Довольно вопросов, моя госпожа. Не пытайтесь узнать больше.
Нас со Стефанией уложили спать на одном соломенном тюфяке рядом со старой фермершей.
— Не кажется ли вам, — прошептала мне Стефания, — что это дело рук… герцога Валентинуа?
Герцог Валентинуа печально известен на редкость дурной репутацией. Когда я жила при дворе в Мантуе, маркиза отзывалась о нем с ужасом и постоянно посылала к нему шпионов, нагружая их подарками и льстивыми надушенными письмами. В Урбино герцогиня Елизавета говорила о нем с отвращением, но при том не скрывала невероятного почтения. Он слыл самым красивым мужчиной в Италии, а также самым жестоким и хитрым. Стефании он снился все прошлое лето. Иногда она просыпалась в испарине и говорила: «Я видела очередной кошмар». Как ни странно, у меня создалось стойкое впечатление, что она втайне наслаждалась теми кошмарами.
Мне вспомнилась вчерашняя вечерняя молитва — я просила Бога избавить меня от скучных семейных уз. Хотя, конечно, я не имела в виду ничего подобного.
Предостережение на будущее: будь осторожна в своих желаниях, Доротея.
14 февраля 1501 года
ЧЕЗАРЕ
Лицо со шрамом маячило в полумраке. Микелотто тихо кашлянул. Я поднял голову:
— Итак?
— Она здесь, мой господин. Ожидает вас в зеленой гостиной.
— Ну и как она выглядит?
— Я готов забрать ее, если вам она не глянется.
Я усмехнулся, выдал ему кошель золотых дукатов и отпустил с миром.
— Надеюсь, она того стоит, — покосившись на меня, заметил Агапито.
— Я не обеднею от нескольких дукатов.
— Вы понимаете, что я имею в виду. Зачем вы затеяли это, мой господин?
— Просто захотелось, Агапито.
— Это неразумно. Вы рискнули вашим союзом с Венецией, возможно даже добрыми отношениями с Францией, ради удовлетворения прихоти.
— Венеция мне больше не нужна. В том-то и дело… Я сам достиг могущества. К дьяволу Венецию.
— А если король переметнется на их сторону? Ему-то как раз, в отличие от вас, нужна Венеция.
— Во мне он нуждается больше. В любом случае я тут ни при чем. Неужели пропала Доротея Караччиоло? Ведь мы дали ей надежный эскорт для проезда по нашим землям. Вряд ли меня можно обвинять в том, что приключилось с ней в Венеции.
— Можно, так оно и будет, мой господин. Но вам это и так известно. Да ладно… — Он пожал плечами, явно успокаиваясь. — Можете наконец пойти и насладиться вашим трофеем. А я сам все здесь закончу.
Я направился в зеленую гостиную. Стражники в коридоре встречали меня поклонами. Я отпустил стоявших у двери часовых и вошел в гостиную.
Она стояла у окна. Я заметил, как она вздрогнула. Ее волосы в беспорядке, платье испачкано и разорвано. Она притворялась, что смотрит в темноту… но следила за моим отражением.
— Добрый вечер, моя госпожа.
— Как посмели вы задержать меня?
Она повернулась. Большие темные глаза. Белые груди размером со средний кулак. Если бы еще она была блондинкой, я счел бы ее совершенством.
— Разумеется, потому, что я смел и бесстрашен.
— Мой супруг — пехотный командир Венеции, и мне…
Я направился к ней. Присел на край стола. Спокойно снял перчатки — сначала левую, потом правую.
— Диего говорил мне, что вы красивы. Он многое порассказал о вашей натуре.
Белые щеки вспыхнули румянцем. Белые пальцы переплелись. Она смущенно крутила обручальное кольцо:
— Меня возмущают ваши намеки. Ваши действия преступны, и я требую встречи…
— …с представителем венецианского правительства? Один из них заявится сюда утром, уверяю вас. И вы, разумеется, свободно сможете уйти с ним. Если пожелаете…
— Естественно, именно этого я и желаю! Но что вам…
Соскользнув со стола, я приблизился к ней. Заметил, как напряженно бьется жилка на ее тонкой, изящно изогнутой шейке.
Я знаю, чем вы занимались. Я понимаю, чего вам хочется…
— Моя госпожа, вы примете решение завтра утром. А пока… я прикажу принести в вашу комнату кое-какие вещи. Дабы вы могли чувствовать себя более удобно. Если вам еще что-нибудь понадобится, просите без колебаний.
Я опустился на колени. Ее взгляд опустился за мной. Она нахмурилась и судорожно вздохнула.
Глядя на меня, женщины всегда выглядели испуганными. Я говорю о почтенных дамах. И я знал причину. Они желали меня… но сознавали греховность таких желаний. Они были очарованы… но не смели признаться. Они хотели увидеть во мне мерзкое, отталкивающее существо… и не могли. Бедняжки.
Я завладел ее рукой. Кожа подобна нежному шелку. Прижал к своим губам. По ее телу пробежала волна дрожи. От отвращения… или от вожделения?
Я встал. Поклонился. И направился к выходу. Она вновь устремила взгляд в окно. Но что она могла видеть там, во мраке, кроме ее собственного потрясенного отражения?
15 февраля 1501 года
ДОРОТЕЯ
О боже, что со мной происходит? Уже вечер, я опьянела, и мое сопротивление слабеет. Последние несколько часов оказались на редкость неожиданными, даже ошеломляющими. Я просто не знаю, что и думать.
Едва он покинул комнату после нашего первого разговора, меня охватило страшное волнение. Я досадовала на себя: этот наглец не только пробудил во мне такое сильное желание, что я еле устояла, но очевидно, что он сам это сознавал. Я старалась выглядеть сердитой и возмущенной, намереваясь обойтись с ним с той холодной надменностью, какой он заслуживал; но после упоминания имени Диего у меня возникло ощущение, будто я стояла перед ним обнаженной. Я возненавидела его за столь очевидную грубость. Но вскоре он покинул меня и начал присылать дары.
