— Хорош! — хрипло сказал Константин.— Конец базару! Я не теряю зря время. Сегодня же гарнитур будет у нас! Я понятно излагаю?
— Как это? — изумился Критский.
Константин бросил на меня суровый, металлический взгляд.
— Славик назвал мне имя оценщика. Оценщику покупатель известен. Сейчас мы со Славиком поедем в антикварный магазин.
Константин встал, настежь открыл низкую дверцу и вышел в кабинет. Мы с Критским последовали за ним. Константин уже сидел за своим столом.
— Игорь Михайлович, присядьте-ка… А ты, Славик, меня в приемной подожди.
Я сидел в приемной напротив элегантной Алины и не скучал.
С ней я не сказал ни слова. Я просто смотрел на нее. Она была очень занята и поэтому не обращала на меня никакого внимания. Это очень здорово, когда женщина занята. Настоящая красота женщины проявляется, когда она не замечает, что на нее смотрят. Я смотрел на сомкнутые в коленках стройные ножки в черных ажурных чулках между тумбами письменного стола, на склоненную над бумагами головку, гладко причесанную на прямой пробор, и не мог оторваться. Красота — это форма энергии! Она приковывает к себе, как пламя костра.
Запищал зуммер. Алина сняла трубку и зажурчала по-французски, как ручеек по камушкам:
— Бонжур, месье Леон, ля-ля-ля-ля…
И тут только я вспомнил сероглазую девушку-мальчика. Мне стало стыдно. Так стыдно, будто я уже успел
изменить ей с Алиной, которая на меня и не посмотрела ни разу… Но тут же я представил себе девушку— мальчика в смятой утренней постели в обнимку с белокурым красавцем…
В приемную вышел Константин, сказал в трубку всего одно слово:
— Сегодня!
И я понял, что это он сказал про гарнитур. Успокоил француза… Из кабинета вышел непохожий на себя Критский. Смущенный, ушел в глубь коридора. А Константин положил перед Алиной бумагу и показал пальцем на меня. Я опять понял, что это был приказ о моем назначении. Алина на секунду оценила мой китайский тренировочный костюм. Только на секунду…
Через пять минут мы были на Некрасова.
Мы боком прошли сквозь заставленный вещами магазин в кабинет директора. Тот встал навстречу, расцеловался с Константином.
— Показывай, что ты принес.
— Извини, Миша. Сначала Анатолию Самойловичу, потом тебе.
— Конспиратор,— покачал головой директор.— Анатолий Самойлович сейчас занят. К нему старикашка какой-то с брошкой Фаберже зашел. Сейчас он освободится. Брошки Фаберже не очень идут… Если бы колечко! А это кто с тобой? — уставился он на меня. — Охранник?
Константин улыбнулся ему:
— Это не охранник, Миша. Это мой советник по культуре.
— Это советник?! — директор оценил мой китайский костюм. — По культуре? Ну-ну…
Константин мне велел сидеть у дверей оценщика. А сам закрылся с директором в кабинете. Я думал уйти, честное слово. Но прямо у входа в магазин стояли наши машины с охранниками. И главное, мне уже не давала уйти мысль о спрятанном в гарнитуре сокровище. Я догадывался, что там могло быть…
За дверью директора раздался смех Константина.
— Имей терпенье, Миша. Как маленький, честное.слово. Сначала Анатолию Самойловичу покажу…
Константин вышел в тесный тамбур, кивнул на дверь за моим плечом:
— Старичок вышел?
Я покачал головой:
— Никто оттуда не выходил.
Константин для порядка постучал костяшкой пальца в фанеру, не дождавшись ответа, приоткрыл дверь:
— Можно?…
Минуту он молча стоял в дверном проеме, потом бледный повернулся ко мне.
— Это уже перебор…
Я все понял до того, как заглянул в дверь. В тесной комнатке никого не было. То есть труп, конечно, был. Куда ему деться? За старинным столом стояло высокое резное кресло. Спинка его кончалась, как рогами, двумя завитушками. За правую завитушку была привязана зеленая струна. На струне, склонив голову, висел седой оценщик. Гортань была перерезана острой струной, как бритвой. Бумаги на столе залились темной кровью. Я обернулся на Константина. Тот смотрел на меня невидящими глазами.
— Старичок… Дедушка… Вересковый мед… Ты даешь, советник!…
Константин закрыл фанерную дверь и вошел в кабинет директора. Директор прикрыл ладонью трубку телефона:
— Ну что? Анатолий Самойлович освободился?
Константин откинул полы плаща и сел:
— Навсегда!
— Ну и шутки у тебя, Костик, — директор хотел продолжить разговор по телефону, но Константин ребром ладони стукнул по рычагу аппарата, как по шее. — Костя, ты что?!
Константин зашуршал полами плаща, достал сигареты, закурил.
— Иди взгляни.
— Да в чем дело, наконец?
— Иди взгляни! — сурово настоял Константин, будто это директор убил оценщика.
Маленький розовый директор выкатился из-за стола в тамбур, взялся за ручку фанерной двери и испуганно посмотрел на меня. Я подумал, что ему сейчас будет плохо, и решил ему помочь — сам открыл дверь и встал за ним, чтобы поддержать.
Но толстячок не потерял сознания. Он только вскрикнул жалобно:
— Бог ты мой! — и бросился к сейфу.
Повторяя про себя: «Бог ты мой! Бог ты мой!» — он открыл своим ключом сейф и успокоился.
В комнату вошел Константин, отодвинул тяжелую занавеску на окне за креслом. Пыльное окно со стороны двора было надежно прикрыто ржавой витой арматурой.
Директор осмотрел залитый кровью стол и покачал головой.
— Все цело… Он ничего не взял…
— Кто? — спросил Костя.
— Ну этот…
— Дедушка?
— Старичок.
— Он один был?
— Конечно… — Директор подошел к креслу, закрыл глаза рукой. — Бог ты мой!… Зверь! Отморозок!
— Кто?
— Ну этот…
— Дедушка?
Директор опять испуганно посмотрел на меня, схватил трубку и начал набирать номер.
— Ты куда? — спросил его Константин.
— Как куда? В милицию! Дежурному по городу!
Константин ребром ладони утопил рычаг.
— Подожди!
— Чего ждать? — директор попытался вырвать аппарат у Кости. — Каждая минута дорога! Они ответят! На кого они подняли свои грязные руки! Бог ты мой!…
— Кто это «они»?
Директор печально посмотрел на Константина.
— Когда он успел?… Когда он только успел, мерзавец?
— Ты знаешь этого старичка?
— Я?! — директор прижал ладони к груди. — Зачем он мне нужен? Зачем он мне со своей брошкой?
— Откуда ты знаешь, что он брошку принес?
— Толя мне сам сказал.
— Когда?
— Утром. Сказал, что придет старичок, принесет брошку Фаберже. Мы с Толей вместе каталог «Кристи» смотрели. Брошки сейчас не в цене… Вот если бы колечко…
— Анатолий Самойлович заходил до моего звонка или после?
— А это важно?
— Очень. Вспоминай.
— Одну минуточку… Бог ты мой!…
Они разговаривали быстрым полушепотом. Я поражался хладнокровию Константина и точности его коротких вопросов.
Я старался не смотреть на труп. Меня мутило. А Константин вел себя как заправский ментяра, сверлил толстячка глазами цвета «металлик», присев на край залитого кровью стола.
— Ты мне позвонил…— задумался директор,— часов…
— В половине десятого, — напомнил Константин.
— Ну да, — кивнул директор, — мы еще не открылись…
— Значит, Анатолий Самойлович после моего звонка к тебе пришел?!
— А это важно? — спросил директор неуверенно.
— Очень! Значит — после! — задумался Константин.
— Подожди! — бодро зашептал директор. — Я не помню, Костик. Точно не помню. Он мог и раньше подойти… Раньше…
— До открытия магазина?
— Конечно. Толя же — фанатик! Ты же знаешь, — директор обвел руками пыльную, заставленную веша— ми комнатку, — здесь вся его жизнь! А если попадется интересная вещь… Толя ночами не спит. Он здесь с ней и ночует. Первая брачная ночь его… Это он так шутит…
Константин пододвинул к директору телефон.
— Вызовешь ментов после нашего ухода! Только так! Нас проводишь до двери. Вернешься и через пять минут шум поднимай. Зови продавцов, покупателей, с улицы зови свидетелей, чем больше, тем лучше… Я понятно излагаю?
— А ты?… И твой советник?…
— Мы ничего не видели. Мы у тебя в кабинете сидели. Я понятно излагаю?
Директор понимающе закивал.
— У тебя с Толей какие-то дела?… Были?
— А ты разве не в курсе?
— Ах, с гарнитуром? — поморщился директор.
— Вот именно,— кивнул Константин.— Мы пошли, Миша. Провожай.
Директор проводил нас до входа. Константин громко, чтобы слышали и продавцы и два покупателя, попрощался с ним. Пока мы садились в машину, директор махал нам рукой из витрины, заставленной дорогим антиквариатом, махал рукой и улыбался жалкой, приклеенной улыбкой.
Мы с Константином сели на заднее сиденье. Он спросил сидящего впереди охранника:
— Игорек, кто выходил из магазина?
— Недавно вошли два жлоба, — повернулся к нему охранник, готовый на все.
Он видно чувствовал себя виноватым за упущенного Мангуста и только ждал приказа искупить вину.
— Я спрашиваю, кто выходил?
— Никто.
