– Не убирай кулуз, Ашити, – велела мать, когда я сложила в опустевшую миску свой головной убор и собралась унести ее. – Так быстрей его надеть.
– О чем ты говоришь, мама? – спросила я, опустив миску на стол.
– За нами уже спешат, – ответила шаманка, глядя в белую пелену, взметнувшуюся за окном. – Орсун не справится.
– А это кто? – нахмурилась я.
– Знахарка, – Ашит направилась к сундуку. Оттуда она достала свои ритуальные одеяния, мое платье и кинула его мне. – Одевайся сейчас. Потом будет поздно. Будешь мне помогать.
Уже скинув меховой жилет, я подняла на нее взгляд:
– Что мне нужно делать?
– Что скажу, то и сделаешь. Но главное, ты будешь учиться.
– Чему? – спросила я с любопытством.
– Как принять дитя, – ответила шаманка, и я поперхнулась.
– Что? – опешила я.
– Ты хочешь посмотреть, как живут наши люди, – сказала Ашит. – Я не хожу в поселения без дела. Или ты остаешься, или идешь, как мой ученик. Иначе быть не может.
– Белый Дух, – гулко сглотнула я.
Рвение мое значительно снизилось, да и любопытство тоже, как и желание ехать к людям в поселение. Я даже с тайной тоской взглянула на свою лежанку, вспомнив ее удобство. Это было восхитительно – лежать и слушать вой ветра… Однако повела плечами, стряхнув оторопь и, решительно поджав губы, продолжила переодеваться.
Вскоре мою повседневную одежду, кроме штанов, сменило ученическое платье. Я просунула руки в прорези, поплевалась ядом и пришла к выводу, что работать руками рукава мне не мешают. Прорезь была ближе к кончикам пальцев, и они легко скользнули наружу, тут же попав под защиту ткани, нашитой сверху. Рукава не натянулись, и свисающая их часть оказалась даже незаметной. В общем, к платью я отнеслась милостиво.
Следом я накрыла голову красным покровом, легшим на лоб странноватым утолщением, назначения которого я сразу не поняла. Но когда надела кулуз, он прошел поверх утолщения, и башит свободно повисли над лицом, скрыв его плотной завесою. Завязки кулуза затянула шаманка, закончив с собственным одеянием. Я покрутила головой, фыркнула на перестук бусин, однако признала еще одну вещь – смотреть сквозь узкие щелочки было не так уж и сложно. Хотелось, конечно, отвести их в сторону, но этого я не стала делать – нужно было привыкнуть к новому видению мира.
– Наклонись, – велела Ашит.
Я послушно склонила голову, и она надела мне на шею ожерелье, собранное из тех же бусин, звериных зубов и бляшек, с похожей чеканкой, как на кулузе. Покров шаманка расправлять не стала, так и оставив его прижатым ожерельем, а я не спорила, понимая, что она лучше меня знает, как должен быть одет ученик.
– Может, скажешь, что мне делать? – спросила я.
– Слушать и подавать, что велю, – ответила шаманка. – Надевай шубу, они уже близко.
– Хорошо, мама, – согласилась я и вдруг ощутила сильнейшее волнение.
И это даже было хорошо, что я не должна разговаривать. Этакое безмолвное никто за спиной шамана. Просто замечательно! Если бы мне довелось разговаривать, мой голос бы, наверное, подрагивал. И, протяжно выдохнув, я взяла у матери мешок, который она мне протянула. В ее руках остались только собственное достоинство и надменность, в одно мгновение застывшее на добродушном лице Ашит. Я приосанилась за ее спиной. Шаман и ученик – это вам не с турымом в снегу валяться. Мы – сила! Ух!
И в то же мгновение в дверь постучали. Никто не ждал позволения войти – свет в окнах уже был приглашением. И когда на порог шагнул мужчина в шубе с длинным мехом, я невольно затаила дыхание, почему-то ожидая увидеть воина, хорошо знакомого мне. Однако это был не Танияр. Совсем незнакомый мужчина с широкоскулым лицом глядел на Ашит, и в глазах его читалась мольба и упрямство, словно он был готов утащить шаманку силой, если она вздумает отказать. Но моя мать не отказала.
– Идем, – сказала она и шагнула к дверному проему, который полностью заслонила фигура визитера. Он гулко сглотнул, кажется, только сейчас расслабившись, и Ашит сурово произнесла: – Что стоишь, Ильд? Или пришел спрятаться в моем доме, пока твоя жена борется за себя и сына?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
– Сын? – хрипло спросил Ильд.
– Никто, – сухо ответила шаманка. – Если не отойдешь с дороги.
И мужчина очнулся. Он развернулся и первым вышел туда, где бушевала метель. На меня он, кажется, совсем не обратил внимания, словно я была лишь тенью матери, а не новым для него человеком. Хотя… так оно и было. Ученик – это тень шамана, без лика и голоса.
– Идем, – это уже относилось ко мне, и я поспешила за Ашит.
Уруш даже не поднял головы, когда мы выходили, лишь перевернулся на спину и блаженно заскрипел. Турыму было хорошо, а вот мне не очень. Стоило шагнуть за порог, как порыв ветра взметнул все башит разом, застучал ими друг об друга и швырнул мне в лицо колючий снег. Ледяной воздух мгновенно сковал легкие, и, наверное, остаться бы мне лежать в сугробе, сбитой с ног яростью Белого Духа, ослепленной и обездвиженной, но крепкая рука древней старухи ухватила меня за запястье. Она потащила меня за собой к возку, который ожидал нас всего через несколько шагов.
Разглядеть его я не смогла бы, даже если бы мои глаза вылезли из орбит, – мешал проклятый снег и не менее проклятые башит, мотавшиеся из стороны в сторону, словно взбесившиеся змеи. Они лупили меня по лицу, по макушке, по шее, и весь мой путь в несколько шагов был полон брани и борьбы с собственным кулузом. Так что про возок я узнала только тогда, когда Ашит, схватив меня за шиворот, втолкнула в него, будто котенка.
Я еще какое-то время отфыркивалась, пока шаманка не толкнула меня кулаком в плечо. После этого я обернулась в ее сторону, но не увидела в кромешной темноте возка. Недовольство матери было понятно, я нарушала правила. Впрочем, голоса тени за воем ветра не было слышно, однако тычок был необходим – я опомнилась и прикусила язык.
А после этого ощупала пространство вокруг себя, так я поняла, что возок совсем небольшой. Ашит сидела впритык ко мне, а упиралась плечом в стенку коробки, в которой мы находились. Или ящика, что будет ближе к истине. Спереди нас закрывал полог, и, похоже, он был закреплен, потому что ветер шевелил ткань, бился в нее, но внутрь прорывался лишь сквозняком. Хотя и этого хватило, чтобы прижаться к шаманке еще сильней.
И все-таки любопытство проснулось, как только бешеный стук сердца унялся и дыхание выровнялось. Стены возка внушили чувство безопасности, а это пробудило желание подглядеть в щелочку. Однако стоило мне податься вперед, как Ашит одернула меня.
– Сиди, – велела она.
Фыркнув, я застыла, больше не проявляя любопытства. Оно никуда не делось, но было оставлено до поры, когда мы выберемся наружу. Так мы и ехали весь путь: в тишине и почти не шевелясь. Не могу сказать, сколько времени заняла дорога, мне казалось, что мы ехали целую вечность. Даже думала, что когда сани остановятся, метель уже стихнет и забрезжит рассвет. Ошиблась.
Я начала клевать носом, а после и вовсе задремала под монотонный вой за стенами возка, потому пропустила момент, когда движение прекратилось, и вздрогнула, ощутив толчок в плечо. Открыв глаза, я услышала вой метели, и он был столь же силен, как и в начале пути. Полог откинулся, тут же впустив в нашу темноту ледяной ветер и снег, и Ильд прокричал:
– Вещая, приехали!
Мать первой выбралась из возка, я последовала за ней, но в этот раз прижала россыпь башит ладонью к шее. Так оказалось намного удобней. Они больше не извивались и не лупили меня по лицу, даже дышать, кажется, было легче, чем у дома шаманки. Впрочем, здесь метель и вправду была потише. Она бушевала, но не ревела с таким остервенением. Должно быть, причиной тому были дома, стоявшие преградой на пути ветра.
Дверь дома, открывшаяся нам на встречу, стала спасительным маяком и тем пламенем, на который летят мотыльки. И я была таким мотыльком. Мне невозможно сильно хотелось оказаться подле огня и протянуть к нему свои крылышки. Но позволить себе такой вольности я не могла, сейчас писалась моя будущая жизнь среди этого народа, потому опозорить себя несдержанностью было недопустимой роскошью. В дом я входила за шаманкой, с той же надменностью и степенностью, правда, за кулузом их совсем не было видно.
