И сразу нас окутал жар пылающего очага, а еще был запах – тянуло горящим деревом, жженой травой и немного потом. Сразу стало нестерпимо душно и захотелось поскорей избавиться от шубы, а лучше от всей одежды разом. Однако сделать это было невозможно, даже намекнуть, чтобы ненадолго открыли дверь и изгнали жар из дома – тоже. От меня требовалось стоять и ждать, что скажет Ашит.
Шаманка прошла к широкой лежанке, на которой лежала женщина, чье лицо лоснилось от пота. Ее белые волосы слиплись в неопрятные сосульки, губы кривились, и глаза покраснели, словно их изнутри заполнила кровь. Жуткие глаза, жуткая женщина… Но кроме оторопи я ощутила жалость. Она страдала.
Мой взгляд скользнул с лица Агыль на ее объемный живот, на котором собрался складками задранный подол рубахи. Женщина судорожно комкала сероватую ткань. Ее обнаженные ноги были разведены в стороны, и мне вдруг подумалось, что удовольствие и расплата за него приходят в одной и той же позе… Мысль была неуместной и пошлой, однако вызвала нервный смешок, который мне удалось подавить.
Рядом с лежанкой стояла пожилая женщина. На ее голове была надета матерчатая шапочка, похожая на перевернутую миску. Волос из-под шапки совсем не было видно. Название этого головного убора я вспомнить так и не смогла. От духоты уже начало подташнивать, а раздеться пока никто не предложил. Ашит еще оставалась в шубе, и я вместе с ней. Если честно, я чувствовала себя глупо. Даже порадовалась кулузу, за которым могла скрыть досаду и недовольство.
– Подойди, – не обернувшись, махнула рукой шаманка.
Я приблизилась, стараясь не смотреть на лежанку и на женщину, кривившуюся на ней. Мать скинула мне на руки шубу и велела:
– Готовься.
Нас ждал очередной ритуал, но я совершенно не представляла, что мне придется делать. Голова плыла от жары, мешая соображать. Я обернулась, держа шубу шаманки, и тут же увидела за своей спиной хозяина дома. Ильд протянул руки, и я с облегчением отдала ему верхнюю одежду: сначала Ашит, затем и свою. После выдохнула с облегчением и опять взяла в руку мешок, который мы привезли с собой.
– Орсун, накрой пол, – снова заговорила шаманка, надев свой головной убор. – Ильд, положишь туда жену.
Знахарка, послушно кивнув, поспешила к лавке, на которой лежало свернутое покрывало, сшитое из шкур. Ильд сдвинул всё лишнее, освобождая место, и Орсун споро расстелила покрывало на полу. Еще одна женщина, которую я не заметила сразу, шагнула из тени, откуда всё это время смотрела на нас. Она достала чистую простынь, такую же серую, как сорочка Агыль, покрыла ею шкуры, и Ильд перенес жену.
– Теперь уйдите, – велела Ашит.
Ильд и женщина послушно покинули нас. Они скрылись за полотняной занавесью, больше не мешая шаманке. Я проводила их взглядом, но больше смотрела на женщину. Судя по возрасту, она была матерью одного из супругов, но чьей, сейчас вникать не стала. Я посмотрела на Орсун, однако знахарка только отошла в сторону, а моя мать ее не гнала. Значит, она тоже нужна – поняла я.
– Разложи на столе, – теперь приказ относился ко мне.
Сообразив, что мать велит подготовить то, что мы принесли, я направилась к столу. Опустевший мешок я положила на лавку и теперь смотрела на то, что мы взяли. Передо мной стояли три деревянные фигурки. В них не было изящества – просто грубовато вырезанные человечки. Их явно делали даже не год назад. Мне подумалось, что они сменили уже не одного хозяина. Быть может, были старше самой Ашит.
Одной из фигурок была женщина с большим животом. Она сидела, скрестив короткие ножки, ступни которых едва выглядывали из-под объемного чрева. Женщина накрыла его руками такими же короткими, как и ноги. А вот голова ее была почти такой же большой, как и живот. Непропорциональное и не особо приятное создание. Но когда Ашит взяла его и поставила в голове Агыль, Орсун почтительно поклонилась фигурке, и я осознала, кто это. Дух, покровительница женщин – Илсым.
Ашит описывала ее прекрасной, как летнее утро, но неизвестный резчик по дереву явно имел свои взгляды на красоту. Единственное, что не расходилось со словами шаманки – это вечная беременность Илсым. По рассказам моей матери, этот Дух-женщина рожала всё, что видит взгляд: деревья, траву, облака, реки… Совершенно сумасшедшее верование, но я его приняла, раз приняла и свой новый дом. Помимо этого, она была сестрой Белого Духа, а высмеивать родню своего Покровителя было бы дикой неблагодарностью. Потому я преисполнилась трепета и благоговения перед Илсым.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Впрочем, рожала она не только природу, но и детей. Отца у них не было, по крайней мере, о нем Ашит не сказала. Вроде как сама решила, сама родила и отправила беречь другие свои создания. Ее детьми были менее значительные в своей грандиозности духи. Один приглядывал за растениями, другой за животными, третий за реками, ну и так далее.
Что до людей, то тут легенда не оставила пробелов. Первого человека Белый Дух слепил из снега, а чтобы он наполнился жизнью… правильно, его выносила Илсым. И это не было кровосмешением. Кстати, первой была женщина. Но, в отличие от Богини, она не смогла самостоятельно продолжить человеческий род, и тогда Белый Дух слепил мужчину, а его сестра дала ему жизнь. Эту легенду я тоже приняла безропотно. Из снега, так из снега. Зато понятно, почему все дети Белого Духа беловолосы и светлокожи.
Но вернемся к ритуалу. Вторая фигурка была мужской. Его руки были пусты: ни оружия, ни предметов обихода. Только на плече можно было угадать в странном наросте птицу. И это подсказало, что я вижу Духа, повелевающего сменой дня и ночи – Нушмала. На его плече сидел арзи – остроглазый гонец и мудрый помощник. Об этих птицах Ашит мне тоже рассказывала. На время зимних холодов арзи перебирались за Каменную стену – скалистую гряду, где не выли такие суровые ветра, и, по словам шаманки, правил младший брат Белого Духа – Илгиз, но о нем не стоило говорить в темноте. Эту статуэтку мать поставила по левую руку от Агыль.
Третьей фигуркой оказалось нечто жутковатое и недружелюбное с виду. Лицо его казалось месивом. Это был Дух добрых снов – Увтын. Он был уродлив до безобразия, но лишь потому, что должен был стать страшней ночного кошмара. Только так можно было отогнать ужас недобрых сновидений. Увтын, добрейший из всех Духов, имел самую жуткую наружность и светлую душу. Когда Ашит мне рассказала про него и предложила поставить в изголовье, я отказалась. Статуэтку мать тогда не показала, но мне хватило ее рассказов. И сейчас я его легко узнала. Увтын встал по правую руку от женщины, продолжавшей стонать и кривиться от боли.
Следующим шаманка взяла небольшой, но туго набитый мешочек. В нем оказалась трава. Какая, я не поняла, потому что она была перетерта почти в труху. Бормоча себе под нос, Ашит неспешно шагала вдоль подстилки Агыль, по пути рассыпая траву, и когда она закончила, роженица оказалась внутри круга.
Последним предметом из мешка была глиняная лампа, наполненная пахучим маслом. И поработать с ней пришлось уже мне, когда шаманка велела:
– Зажги.
Я отошла к очагу, зажгла лучину от огня, а после и фитилек лампы. И сразу же ее плотный запах пополз по дому. Он не был неприятным, просто въедливым, но скрыл под собой все остальные запахи. И это было даже неплохо.
– Дай, – Ашит протянула руку, и я отдала ей лампу.
Больше приказов не было, и я осталась стоять в стороне, наблюдая за тем, что делает мать. Шаманка опустилась на колени между ног Агыль. Продолжая что-то бормотать на древнем языке, Ашит водила лампой над животом женщины. Голос матери то набирал силу, то вновь превращался в едва слышное монотонное бормотание. А потом она встала, вознесла над головой сосуд и начала раскачиваться из стороны в сторону. Кажется, теперь она пела, но не могу сказать точно, просто звучание вдруг стало напевным.
Я перевела взгляд с матери на Агыль и увидела, что лицо ее больше не скривлено, словно на женщину снизошло успокоение. Она задышала ровней, даже немного расслабилась. Похоже, боль, терзавшая ее, уходила, подвластная воле шаманки. А потом Ашит обошла женщину, опустила лампу к травяному крошеву, и я охнула, потому что трава загорелась. Однако никто не спешил ее тушить, только Орсун сделала шаг ближе.
