В эту ночь я не сомкнул глаз. В области груди я испытывал странные, непривычные ощущения – пульсацию, подрагивание, – словно чужое сердце пыталось покинуть организм, в котором его держали насильно. Оно вибрировало у меня под кожей, обремененное секретами, воспоминаниями о прошлом, мне неизвестном, и тайной, меня завораживавшей.
Если бы только врачи пересадили мне сердце мужчины! Пусть бы это было сердце убийцы, священника, автогонщика, дворника, игрока в покер, оперного певца, садовника, безработного или министра – мне все равно! Но у меня было бы мужское сердце. И ведь тому, что случилось, я обязан своим метру семидесяти сантиметрам роста. Стефану, который вырос почти до двух метров, в отличие от меня, никогда бы не пересадили женский орган!
Выходит, первой жизнью я был обязан моей матери, а второй – двадцатидевятилетней незнакомке. Подумав об этом, я криво усмехнулся. Я, который всю сознательную жизнь насмехался над женщинами, обманывал их, дурачил, презирал, считал слабыми, нервными, упрямыми, безмозглыми, поверхностными! И вот теперь я живу благодаря сердцу женщины!
Мои воспоминания о женщинах стали всплывать в памяти одно за другим, разворачиваясь, словно длинная, овеянная ароматами лента серпантина. Первой была мать. Как она гордилась тем, что сумела произвести на свет мальчика после двух дочерей, да еще в том возрасте, когда женское лоно уже не способно к деторождению, а дерзко выставленный на всеобщее обозрение округлый живот вызывает скорее неодобрение, чем восхищение! Моя мать пахла розовой водой и лаком для волос, которым она обрызгивала свою сложную высокую прическу. Ее голос – ласковый, почти дрожащий, моментально терялся, стоило зазвучать тираническому баритону отца.
Следом шли мои сестры, Вероника и Анна. Первое обнаженное тело, которое я увидел, было тело Анны. В то лето мне было девять, и мы отдыхали в Бретани. Она не заперла на ключ дверь в ванной, и я столкнулся нос к носу с той самой наготой, которую от меня так тщательно прятали. Она пронзительно вскрикнула и ловким движением ноги закрыла дверь. Но было поздно: мои глаза порочного мальчугана успели все как следует рассмотреть. А мадам Бурже, учительница математики, которую я обожал так же пламенно, как и боялся? Под ее темно-серым твин-сетом дерзко торчали груди, похожие на артиллеристские снаряды, что выглядело не совсем прилично в ее солидном возрасте – ей было сорок пять. Над верхней губой у нее была темная полоска пушковых волос, которую она в задумчивости имела обыкновение поглаживать.
Одной из первых моих эрекций я обязан матери Стефана. О, это была весьма эффектная дама! В сравнении с ней остальные мамочки казались садовыми гномами – коротконогими, толстозадыми, с прилизанными волосами. Это случилось на ежегодном празднике, проводившемся под Новый год в нашей школе. Танцы были в разгаре. Присутствующие глаз не сводили с мадам Вирц. На ней было платье с круглым декольте, подчеркивавшем красоту ее бюста, как дорогой футляр подчеркивает красоту драгоценного камня. Она была намного выше меня. Сперва меня это смутило, но вскоре я понял, что наша разница в росте имеет свои преимущества: я буквально утонул носом в ее персях. Мадам Вирц улыбалась и словно бы не замечала моей неловкости. В отличие от ее сына, я танцевал прескверно. Сама же она порхала в моих объятиях с легкостью балерины. Я смотрел, как подрагивают ее груди, как при каждом движении приоткрываются их коричневатые ореолы. Я ощутил странный дискомфорт внизу живота. Непонятная сила сжала мои яички, а пенис вдруг стал твердым, как дерево. «Ты такой бледный! – сказала мне она. – Может, что-нибудь выпьешь?» Я предпочел спрятаться в туалете, где с удивлением обнаружил между своих ног стержень напряженной плоти.
Я вспомнил первую девушку, с которой целовался, – рыжеволосую канадку с зубной пластинкой, о которую я изранил язык. Мне пришлось долго дожидаться ту, которая согласилась отдаться мне на диванчике со скрипящими пружинами. Мне в то лето было уже семнадцать. Кажется, ее звали Виржини, но я могу и ошибаться… В восемнадцать я познакомился с Брижитт, и она от меня забеременела. Она хотела оставить ребенка, но ее мать – спасибо ей! – отправила бедняжку на аборт.
Потом была Клер… Ах, Клер! Волосы, как у дикарки, а какая восхитительная круглая маленькая попка! Но она бросила меня ради другого парня. С тех пор я стал считать всех женщин мерзавками. Я вспомнил и о бедной Сандрин. Она была от меня без ума. Чем больше я ее отталкивал, тем сильнее она меня обожала. Потом появилась Элизабет, и я, как мне показалось, влюбился. Вот Элизабет в белом костюме в мэрии, вот она ждет ребенка…
Болезненное воспоминание: наша мертворожденная дочка, которая появилась на свет через год после рождения Матье. Я подержал ее немного на руках, потом передал безучастному доктору, а тот положил ее в маленький гробик и куда-то унес. Какой она была красивой, моя дочь! Изящная и розовенькая даже в смерти… Почему она умерла, так и не покинув материнского лона? Непонятно. Матка Элизабет превратилась в могилу. И она так никогда и не оправилась после этого удара. Наш брак, и без того ослабленный моими изменами, затрещал по швам. Отныне между нами всегда был призрак этого ребенка, которого я зарегистрировал в отделе записи актов гражданского состояния, чтобы ее жизнь, пусть и короткая, как траектория падающей звезды, фигурировала в истории семьи. Мы назвали ее Лара, Лара Бутар. Сегодня моей дочери было бы уже семнадцать…
В моей памяти запечатлелись и другие женщины. Я думал, что вспомнить их будет так же просто, как лущить зеленый горошек: точное движение ногтя вдоль шва на стручке, и горошинки послушно выскакивают на ладонь. Однако мои воспоминания текли неторопливо – так же неспешно мы перебираем четки…
Таня, мой первый адюльтер. Остальные почему-то казались теперь безвкусными, лишенными всякой остроты.
Моя первая проститутка. Вожделение и отвращение в одном флаконе. Я испытал стыд и благодарность, когда ее рот подарил мне предосудительное удовольствие…
Женщины, которых я страстно ненавидел. Соланж, подлая и хитрая, получила повышение, о котором я мечтал. Моя бывшая теща… Я презирал ее всей душой, а вид ее красно-каштановых кудрей и гнилостный запах изо рта вызывали во мне желание ее убить.
Но были и те, кем я втайне от всех восхищался. Доктор с ангельским лицом, оперировавшая Матье, когда он попал в больницу с острым перитонитом… Коллега, мать двух маленьких детей, у которой муж умер от рака, но ее душевная сила поразила меня до глубины души…
Некоторые женщины не внушали мне ничего, кроме презрения или отвращения. Например, супруга Стефана Сильви – полупрозрачная и всегда на шпильках. Или мадам Робер с воняющими подмышками и сиреневатыми от выступающих вен икрами…
И все те, кто сказал мне «нет». Их имена порождали во мне горькое ощущение бессилия.
Показался и конец этой длинной цепочки. Последней шла, сияя от счастья, моя прекрасная Жозефина. Но у нее за спиной вырисовывался еще один смутный силуэт, предпочитавший оставаться в тени. Женщина без лица. Констанция Деламбр.
Почему моя жизнь переменилась с тех пор, как в груди стало биться ее сердце? Наверняка профессор прав: болезнь, ожидание и операция изменили мое мировосприятие. Но что, если вместе с сердцем я унаследовал частичку характера моего донора? Разве такое вообще возможно? Но что, если Констанция Деламбр любила картины Паоло Уччелло и писала левой рукой? В темноте комнаты я принялся размышлять. Что еще я знал о ней? Прочертить границу между моей личность и личностью моего донора оказалось нелегко. Где заканчивается она? Где начинаюсь я?
Мне вдруг вспомнилась хохма Стефана о женщинах и артишоках. Неудивительно, что она показалась мне такой противной! Сам того не желая, я улыбнулся. Жозефина перевернулась на бок и пробормотала что-то нечленораздельное.
Я бесшумно встал, прошел в кухню и выпил стакан воды. Потом присел за стол и обхватил голову руками. Желание курить было непреодолимым. Я выпил еще воды, чтобы заглушить жажду табачного дыма.
Лучи восходящего солнца, проникнув в окно, наполнили комнату слабым, бледным светом. Во что верила Констанция Деламбр, чего боялась, чему радовалась? Какой была ее жизнь?
Любила ли она когда-нибудь, страдала ли, плакала, дрожала от наслаждения? Кто любил ее? Какое у нее было лицо? Была ли она блондинкой, брюнеткой или рыжей? Я сгорал от желания узнать о ней побольше.
В гостиной я снова принялся листать свою историю болезни, пока наконец не нашел страничку с информацией о доноре. Нет, я больше не стану терять ни минуты!
Теперь у меня на руках были все карты. Пришло время действовать, причем в полной тайне, никого не посвящая в свои планы. И мне плевать, если то, что я собирался сделать, кому-то показалось бы сумасшествием…
* * *
В тот же день я купил маршрутную карту, поскольку понятия не имел, где находится Бюсси-ле-Репо. Оказалось – в сотне километров от Парижа. Значит, можно успеть съездить туда и вернуться до наступления вечера…
