– Да ты тоже извини, – она улыбнулась. – Просто сам виноват, стоишь под дверью, как страж из императорской терракотовой армии!
Ах, вот значит как, я же ещё и виноват в том, что она носится по зданию, как угорелая, и сшибает с ног нормальных людей!
– Так здесь же написано «Остановись и подумай». Вот я стоял и думал, – пробурчал я себе под нос, уткнувшись глазами в пол и продолжая разглаживать тонкий шёлк.
– А-а-а, тогда всё понятно, – протянула Тай, – и что написал? Поэму, роман или стихи?
– Ничего.
Я положил в стопку последний отрез и поднял на неё глаза. Ну, вообще-то, честно говоря, не на неё. До её лица мой взгляд не дошёл, застопорившись гораздо ниже, на уровне её коленей… вот это да!.. И что там наш злобный старикашка-бог смеет вещать в Библии о любодействе после того, как собственными же руками сотворил такое… такие… вот такие, как эти… круглые, чуть полноватые, персиковые, с ямочками по бокам… Я с трудом проглотил слюну и слегка подался назад, потому что почувствовал, ощутил всем своим мужским нутром, что было слишком близко, что уже готов был – да что там готов, мысленно уже сделал и это, и многое другое, куда мне угнаться за собственной похотливой фантазией? – так вот готов был вжаться лицом в эти коленки, забыть обо всём и вся, о всех своих поисках и сомнениях, об этом неуловимом профессоре с его дурацкими измышлениями на существующем разве что в его и моей голове третьем слое… В конце концов, может, не только миру, но и мне самому это нахрен не нужно, и я так давно не прижимался к тёплому женскому телу…
– Нравятся?
Тай насмешливо взирала на меня сверху вниз. А я наконец-то сумел довести взгляд до её глаз, улыбнулся ей в ответ и покачал головой:
– Не то слово…
Она чуть посерьезнела и продолжала молча разглядывать меня.
– А… а что ты делаешь сегодня вечером? Может быть, встретимся? Я хочу тебя куда-нибудь пригласить…
О, господи, Алекс, ну вот что это такое? Чего ты там бормочешь? Разве так разговаривают с красивыми женщинами, а? Школьник, десятый класс, не больше, ей-богу. Тай была права…
– Пригласить? Меня? – она с сомнением посмотрела на мою мокрую прилипшую к телу футболку и джинсы.
Ну да, вид не очень впечатляющий, согласен. Не мачо, чего там говорить, совсем не мачо…
– Не думай, у меня есть деньги. Я подрабатываю… переводами…
Ой, Алекс, ну и несет же тебя в твоем косноязычии, причем несет явно не туда…
– И мне нравится один старый ресторанчик на пике Виктории…
– О, даже так? Ну как же я могу отказать мужчине, который приглашает меня на свидание, стоя передо мной на коленях? – Тай почти откровенно смеялась. – Такое даже со мной случается нечасто. Сегодня я заканчиваю работу в семь!
Она проворно присела, подобрала с пола стопку шёлковых листов и через мгновение уже скрылась за ближайшим поворотом… Чёрт, а ведь мне даже не пришло в голову, что я всё это время разговаривал с ней, сидя у её ног…
Остаток дня я провёл, зарывшись с головой в старинный стихотворный трактат, написанный ещё на однослойном вэньяне и посвященный так называемой философии воды, который я купил тут же, в небольшой книжной лавке в хвосте дракона. Мозг, привыкший к неизменному второму слою, упорно выискивал скрытый подсмысл в вычерченной чёрной тушью на желтоватой бамбуковой бумаге иероглифике. «Будь водой, будь везде и будь всем, будь в этом Мире – Миру нужно не твое благо, но твое участие…» За стеклом снова шумел дождь, исхлестывая размашистыми струями воды университетские здания и парковую зелень. Да уж, хорошая фраза, прямо в яблочко. Я усмехнулся. То, что я пытаюсь сделать, до чего пытаюсь докопаться – принесет ли это благо миру? Как раз в этом-то я сомневался. Наверное, лучше было бы оставить всё, как есть – лучше и для меня, и для других…
Голова стала тяжёлой, в висках пульсировало. Я откинулся на спинку кресла и смотрел, как серые тучи превращают город за окном в смутный призрак. «Стань водой… признай, что любой из путей, что открываются твоему взору, иль даже скрыты от него, несут в себе истинность, коль существуют… и выбери лишь тот из них, что ты сочтешь истинным лишь для себя и лишь в тот миг, когда ты делаешь свой выбор…» Легко сказать. А как его выбрать, этот путь? Как понять, который из путей истинен хотя бы для тебя и хотя бы в этот короткий и единственный миг, когда в голове всё спуталось, переплелось и сбилось комками, как в тех ошметках старой паутины, что свисают с древней винтовой лестницы в ненавидимой мною Башне переводчиков?
– Лёшка, ты похож на бездомного брошенного кота, которого хочется прижать к себе и согреть, – Аля приглушено засмеялась, словно отдав на съедение ночной тьме все свои звонкие нотки, и нежно взъерошила мои влажные от пота волосы. Я склонился над ней ещё ниже, к её смутно светящемуся овалу лица, к её шепчущим губам, прижался щекой к исподней стороне её руки, туда, где вдоль нежной кожи вьётся едва уловимый бесстыже-сладостый аромат, и едва не застонал от удовольствия.
– …такты захотела заняться со мной любовью только потому, что я похож на уличного кота?..
По правде говоря, не очень-то приятно слышать подобные признания от женщины, с которой ты только что в первый раз занимался любовью и которую ты… ты… ну давай же, Алекс, давай, договаривай! Неужто слабо признаться в этом даже самому себе?., которую ты… любишь.
– Да… и поэтому тоже… Но ты ничего-ничего не понимаешь… Ты слышишь меня? Ни-че-го. Ничегошеньки… Потому что ты глупый и гадкий мальчишка с глазами, как у брошенного уличного кота… И я хочу сделать тебе хорошо… чтобы ты забыл обо всём-обо всём… и обо всех… И любил только меня… Иди ко мне… – её шёпот становился всё горячее, всё настойчивее, и я тонул в нём, и в ней, и в этой жаркой ночи, и слышал, как в ответ с моих губ срывается что-то такое нежное, что и вслух-то сказать было стыдно, и я задыхался от этой нежности, и чувствовал, как её тело становится моим, моим… моим…
Я встряхнул головой. Да что это за адское наваждение?! После твоего разрыва с Алей прошло уже больше года, так какого чёрта ты опять, в стотысячный, в треклятый миллионный раз об этом вспоминаешь? Ты должен понять, сказать себе раз и навсегда, что ничего уже не вернуть, не исправить, что о ней нужно забыть… Да-да, именно так, приказать себе забыть, запретить себе думать о ней – раз и навсегда! В конце концов, мужчина ты или слабак, тряпка? Так сотри ж её из своей чёртовой памяти подчистую!..
А хотя с чего вдруг ты так распсиховался? Неужели и впрямь из-за этих воспоминаний или… или причина гораздо проще? А именно в твоей потенции? Вернее, в абсолютном и беспардонном её отсутствии в данный конкретный момент времени, когда она так нужна, а у тебя, как ни старайся…
Я склонился над Тай и провел щекой между её грудей. Ничего. Полный, стерильный ноль. Мои поцелуи соскальзывали с её гладкой фарфоровой кожи, не оставляя на ней ни следа возбуждения, словно им попросту не было за что зацепиться. Я скользил руками по её безупречному телу, стараясь отыскать на нём хоть малейший изъян, хоть одну неудачно прилепившуюся родинку или даже царапинку, которые могли бы притянуть, закрутить вокруг себя тёмную воронку сладострастия. Но не находил ничего. Неужели для физической любви нам нужно несовершенное тело?!.. Наконец, я сдался. Бессильно откинулся на спину на громадной цветастой постели, стоявшей прямо напротив окна, за которым по чёрной глади залива мельтешили светляки джонок и прогулочных катеров, и закрыл глаза.
– Извини, малышка… Видимо, я сегодня устал. Сделай всё сама…
Почему-то она не обиделась, не оскорбилась на подобное моё хамство; оказалась опытной, несмотря на своё безупречно-совершенное тело, опытной именно так, как надо, теми едва уловимыми движениями бедер, от которых у мужчин пересыхает во рту и прокатывается по телу, уходит в самый низ живота мощная, вздымающая плоть волна наслаждения… и… и кто там говорил об отсутствии потенции в двадцать шесть лет?
– Ляо-Ша – какое странное имя, – Тай расслабленно водила пальчиком по моей груди. – А что ты всё-таки делал у нас на филфаке?
– Ждал тебя, – улыбнулся я.
– Я это уже поняла, – она потянулась вверх и нежно укусила меня за губу. – И всё же…?
– Искал одного человека.
– И на историческом тоже?
– И на историческом…
– И кого же?
Эх, была не была. В конце концов, о моих вчерашних розысках спецслужбам наверняка уже всё известно, тем более что я особо и не скрывался. Поэтому чего я теряю?
– Профессора Линга.
Тай отпрянула от меня так резко, что от неожиданности я сам едва не подскочил на постели. Ничего себе реакция на имя обычного преподавателя… Интересно, куда же я всё-таки влип?
– И зачем он тебе?
– Да я тебе уже говорил. Чтобы проконсультироваться. Мне на практике перевода задали перевести на русский одну его работу, а я никак не могу разобраться с некоторыми моментами, не могу понять, что именно он имел в виду. Вот и хотел спросить у него самого…
