- Я не понимаю... Я была в пионерском лагере, в "Ласточке"... Взяла материал, уже дописываю, сейчас на машинку отдам...
Огурец: - Вот так, да? Вы, голубушка, когда врать отучитесь? Вы в "Ласточке" находились всего полтора часа: с двух до половины четвертого. А наш рабочий день, как вам известно, до половины шестого. Я сегодня утром побывал в пионерлагере - вот письменные подтверждения старшей пионервожатой и девочек из второго отряда...
Я вызываю огонь на себя:
- А вам не кажется, В. В., что вы позорите газету, собирая подобные бумажки? Как же после этого к корреспондентам пионеры относиться будут? Это - во-первых. А, во-вторых, два часа это не прогул, прогулом считается когда не менее четырех часов. И вы это отлично знаете.
- Вот так, да?..
Всё же Вале влепили устный выговор...
19 июля 1988 г. Планерка затянулась. Машинистка всего одна, другая болеет. Груда материалов срочных - в номер. Машинистка же по приказу Огурца печатает его рукопись "побасок" про рыбалку для издательства - в двух экземплярах, без единой опечатки. Я дежурю: придется сидеть сегодня до полночи..."
Читая записи, Карамазов всё полнее узнавал Фирсова и, одновременно, многое узнавал о Клушине. Парень этот определенно ему нравился.
- Да-а-а... - посочувствовал Карамазов, возвращая книжечку, - жилось вам здесь весело... А я, если откровенно, думал, что в редакциях все друг с другом стихами общаются...
Он засмеялся и неожиданно спросил:
- Александр, а как ты к выпивке относишься?
Журналист удивленно на следователя воззрился, но, видимо, дружеское "ты" и тон расположили его к откровенности.
- Это - вопрос или предложение?
- Ха-ха!.. Пока - вопрос...
- Вообще-то в общество трезвости не вступал и вступать пока не собираюсь.
- А как к этому относился редактор?
- Тут у него - пунктик: сам вступил и на нас давил, заставлял вступать. В молодости, еще до этого дурацкого указа 85-го года, ох и попортил я ему кровушки. Я, когда понял, что он меня одурачил с квартирой, махнул на всё рукой и начал жить беспечно. А тогда, кстати, все в редакции, кроме него, на работе пили. Так вот, Фирсова больше всего поражало и бесило, что я не скрываюсь. Другие ребята клюкнут и-с глаз долой или зажуют чем-нибудь, а я считал унизительным скрываться. Выпил так выпил! Тем более, что норму все мы знали, границ не переходили. Умора просто... Заходишь, бывало, после обеда к нему в кабинет по делу. Он начинает носом водить и посматривать подозрительно. Потом заволнуется, засуетится, примется книги на столе перекладывать.
- Александр Александрович, мне кажется, вы нарушили трудовую дисциплину...
- Никакой, - отвечаю, - дисциплины я не нарушал, а выпил за обедом бутылку пива. Если в буфете продают пиво, почему его нельзя пить?
А у нас, и правда, тогда в столовой Дома печати спокойно пиво продавали. И вот тут Фирсов багровел, начинал сопеть и хрипеть:
- Вот так, да? Вот так, да? Да как вы посмели после этого в кабинет редактора зайти?
Его почему-то вот это особенно и возмущало, что я не скрываюсь и не боюсь его...
Но в последнее время я посерьезнел, и время изменилось - поводов уже ему не давал. Самое интересное, я знаю мужиков, которые с ним учились в институте и раньше знали, говорят, он веселее был, в компании от стакана не отказывался. Да и сейчас слухи ходят о каких-то рыбалках с попойками, оргиями...
Впрочем, это уже в его стиле - слухи, сплетни собирать. Ну его к шутам собачьим!
- Скажите, - следователь, опять переходя почему-то на "вы", длинно посмотрел Клушину в глаза, - а у вас лично никогда не возникала мысль убить Фирсова?
- Вот это интересно! - слегка оторопел журналист. - Это вы каждого, с кем разговариваете, подозреваете?.. А впрочем, вы знаете... Вы знаете, если по правде, то была такая мысль. Да, да! Иногда, бывало, до того, он меня своей тупостью и подловатостью взбесит, что вот бегаю по своей конуре, кулаки сжимаю, сердце колотится... Думаю: эх, войти бы сейчас да стулом его по длинной голове или из пистолета - бах! бах!..
Клушин разгорячился, проговорил всё это нервно, как-то вглядываясь внутрь себя, видимо, все это представляя въяве. Потом взглянул на старшего лейтенанта, расслабился, усмехнулся.
- Фантазии... Я в своей жизни даже курицы не убил, это во-первых. А во-вторых, никогда бы не стал о такое дерьмо руки пачкать. Тем более, когда узнал, что он еще и с девочками баловался. Какая мразь! Я даже рад, что его убили...
- Ну, тут ты, Саша, не прав, - поморщился Карамазов. - Смерти никому желать нельзя...
- Может, вы и правы, но мне кажется, что из-за таких вот фарисеев, рвущихся и прорывающихся к власти, мы все и тонем в болоте...
* * *
Карамазов пошел почти через весь город пешком в управление.
Центральная улица Баранова - Советская - бурлила и кипела. На всех остановках собрались толпы отупевших от трудового дня горожан. Они терпеливо и не очень ждали автобусы и троллейбусы, с криками и толкотней втискивались в них, вдыхая концентрированные пары пота и перегаров, тряслись несколько остановок, чтобы сэкономить для чего-то несколько жалких минут. Для чего? Куда торопятся? Почему не живут?..
Особенно Карамазова удивляли дородные женщины и оплывшие жиром мужчины. Им бы, оторвав зады от своих служебных кресел и стульев, пройтись пешком по такой чудесной погоде, размяться, но нет - рвутся в железные коробки на колесах, вальяжно расщеперившись, покачиваются в легковушках.
Однажды Карамазов, будучи слегка подшофе, шел по Коммунистической улице. Из кондитерского магазина вывалились две тетехи в пуленепробиваемых атласных бюстгальтерах, просвечивающих сквозь кофты, закосолапили рядом с ним и, с хрустом развернув по шоколадке, принялись смачно хрупать. Родион Федорович не выдержал и с возмущением упрекнул:
- Что же вы делаете? Ведь на вас и так уже одежда трещит!..
Дамочки враз окрысились:
- А тебе чего? А ну вали отсюда, хамлюга! Еще оскорбляет!..
На них начали оборачиваться.
- Это я оскорбляю? - зло и одновременно весело изумился Карамазов. - Да это вы оскорбляете мое эстетическое чувство своими телесами!..
Вспомнив это, Родион Федорович вдруг подумал, что Клушин, наверное, тоже не любит расплывшихся жирных людей с самоуверенным наглым взглядом...
В свой кабинет Карамазов вошел, когда по радио пропикало шесть часов вечера. И в ту же секунду раздалась трель телефона. Звонил Шишов.
- Родион? Полдня звоню. Слушай сюда. Важные новости. На похоронах Быков был.
- Быков? И там? - вскрикнул Карамазов.
- Не перебивай. Я заинтересовался. Стал вдову расспрашивать. Хотел завтра. Оказывается: Крючков, Быков, наш Ивановский и твой Фирсов - вместе рыбачили.
Было слышно, как Николай, выпалив эту длинноватую для себя фразу, перевел дух.
- В ту ночь тоже вместе. Когда палец.
- Тю-тю-тю-у-у-у!.. - присвистнул Карамазов. - Вот это новость! Ладно, вечером подробнее расскажешь. Я уже бегу на вокзал.
Он промчался мимо магазина "Нептун", даже не повернув головы.
6. Две семьи
На следующее утро старший лейтенант Карамазов, предварительно позвонив, отправился к Фирсовым.
Открыла ему Анна Андреевна. Она сразу объяснила, что мешать им никто не будет - дети у бабушки. Родион Федорович ожидал увидеть в квартире следы вчерашних поминок, но не увидел - чистота и покой. Он вспомнил, что дедок-поэт упоминал о кафе "Рябинка".
"Странные похороны, - мелькнуло в голове, - гроб в дом не заносится, поминки - на стороне..."
Следователь заранее предположил, помня вчерашнее, что слез он увидит мало или не увидит вовсе. Так и случилось. Анна Андреевна на вопросы отвечала охотно, деловито, ей словно хотелось поскорей развязаться с прошлым, забыть его.
"Она, наверное, думает, что впереди еще целая жизнь. А ведь ей уже под пятьдесят... Она еще не понимает, какое жуткое одиночество ее ждет, размышлял Карамазов, пока хозяйка готовила на кухне кофе. И вдруг неожиданный зигзаг в мыслях: - А сам-то что делаю? Без Марины разве проживу?.."
Из разговора с Анной Андреевной узнал он очень многое о Валентине Васильевиче Фирсове и его жизни. Особенно заинтересовал следователя денежный вопрос. Когда Фирсов пришел из армии, он, оказывается, перетащил овдовевшего отца к себе в райцентр. Дом в Нахаловке удалось продать за двенадцать тысяч, а в райцентре он купил себе и отцу домик поскромнее - за четыре. В то же время он завладел "Москвичом" отца - тот стал всерьез попивать. А в прошлом году Валентин Васильевич перевез совсем одряхлевшего папашу в Баранов, продав в райцентре дом уже за восемь тысчонок, а здесь купив избушку на окраине опять за четыре. "Москвич" ему удалось продать тоже выгодно, так что на "Ладушку" добавил всего три куска.
А позавчера, узнав о смерти мужа, Анна Андреевна обнаружила совершенно случайно, разумеется - его вторую сберегательную книжку с шестнадцатью тысячами рубликов. Она поняла, что от отца Фирсова остались отнюдь не жалкие три тысчонки, как уверял ее супруг...
