«Н-да, вы самый настоящий безумец; и все ваши грезы совершенно тщетны, поскольку, будь вы хоть Вебером, или Байроном, или даже херувимом во плоти, вы не обнаружили бы у меня никакой исключительной страсти, которую вообразили. Я обыкновенная женщина, весьма заурядная, уже давно смирившаяся со своей долей — быть счастливой в посредственности. Как видите, все ваши мечты, так же как и нездоровые предположения, далеки от реальности».
«Вы правы, сударыня… И все-таки вы необычная женщина. Не знаю почему, но вокруг вас витает атмосфера какого-то утонченного очарования, неуловимая, быть может, для вашего окружения, но обворожившая мое сердце. Просто вас никто не знает по-настоящему, а может быть, вы сами себя не понимаете… Вы любили когда-нибудь?»
«О! Нет!»
Слова эти вырвались из глубины души госпожи Бюре как бы против ее воли; она произнесла их с таким ужасом, что стал очевидным ее вечный страх перед самой собой. Она хранила сердце в неприкосновенности, не в силах отдать его ни высокой любви, ни греховной связи. Своими словами она как бы говорила: «Я не любила, поскольку всегда на страже, — иначе я любила бы слишком много».
По крайней мере, так понял ее Эрнест.
«Ах! Так вы не знаете, что такое любовь! — воспрянул он. — Что ж, тем лучше! Вы полюбите — меня!»
«Это уже больше чем безумие».
«О! Вы полюбите меня, это я вам говорю. Я молод, богат, свободен; военная служба для меня только скучное и бесперспективное занятие, которое я могу бросить в любой момент, и все силы, что я отдавал набившим оскомину учениям и еще более приевшимся развлечениям, весь пыл моего юного сердца, всю мою жажду приключений я приложу к поискам вашей благосклонности; восторгаясь вами и обожая вас, я не отступлюсь, не добившись своего. Как видите, сударыня, я готов променять бесцветную жизнь, состоящую из шагистики, математики, смотров и кофе, на красивый рыцарский роман, может быть, единственный в наше время! В этой тесной отгородке вы — прекрасная незнакомка, случайно повстречавшаяся бедному рыцарю, который блуждает в дремучем лесу и который посвящает ей тело свое и душу. Через несколько часов мы расстанемся, причем мне неизвестно, где вас найти. Я честно дам вам уйти, будьте спокойны; но затем я легко найду дорогу и пойду по следу, руководствуясь не отпечатками изумительных ножек, а ароматом изысканности и счастья, который вы оставите после себя. Я не буду трубить в рог под стенами неприступных замков, но проникну во все салоны; не буду искать вас на пышных рыцарских турнирах, но буду ждать вас на всех приемах и собраниях; думаю, бесполезно высматривать ваш желанный силуэт в стрельчатом проеме какой-нибудь высокой башенки, но настанет день, и после долгих поисков я обнаружу его на балконе, полном цветов, или за двойным окном с тонкими стеклами, и тогда останется только добраться до вас. Вас будут защищать муж, отец и брат; придется идти в обход, делать подкопы и брать с бою крепостные валы, галереи с навесными бойницами, башни, заточившие мою милую; никакие редуты не устоят перед моим натиском, и я паду к вашим ногам, сказав лишь: „Это я; я люблю вас, люблю безумно; берите мою жизнь, дайте только поцеловать вашу руку“».
«Какое воображение! Какие безумные фантазии!»
«Однако я претворю их в жизнь».
«Оставим это; вы можете говорить здраво?»
«Как раз сейчас я произнес самые здравые слова; в любом случае, это серьезно».
«Уж не собираетесь ли вы убедить меня в этом?»
«Сегодня? Нет. Но очень скоро, когда я найду вас вновь, когда вы обнаружите меня на вашем горизонте, беспрерывно кружащим вокруг, как спутник, захваченный в плен ослепительной звездой, вот тогда вы поймете, что я не кривил душой».
«Но, сударь, даже если бы я была настолько безрассудна, чтобы вам поверить, то и тогда я сочла бы ваши проекты сумасбродными».
«Вы правы — сегодня. Но, увидев, что я их осуществил, вы скажете, что, пожираемый страстью, я и не мог поступить иначе».
«По правде, сударь, мы ступили на неизвестные мне земли. Неужели только потому, что я имела несчастье встретить вашу милость, я отныне приговорена к пожизненным терзаниям? И если, по вашему примеру, говорить серьезно, то по какому праву лишь ради придания своему существованию рыцарского блеска, своей праздности и роскоши романического интереса вы собираетесь взбаламутить всю мою жизнь с ее привычками и обязанностями? По какому праву вы хотите разрушить мою репутацию? Ведь никто же не поверит, что человек, которому не давали повода надеяться, преодолел столько препятствий только из недостатка развлечений. Вы же хорошо должны понимать, что если я вас слушаю, то только потому, что мне кажется, будто вы читаете мне вслух любовный роман, который я не без удовольствия слушаю, закрыв глаза».
«Неужели вы думаете, я не дойду до развязки?»
«Я очень рассчитываю на это».
«Вы ошибаетесь, сударыня, клянусь честью: рано или поздно, но я дойду до конца».
Госпожа Бюре, открыв окошко, крикнула форейтору:
«Остановитесь! Остановитесь!»
«Что вы делаете, сударыня?»
«Я хочу немедленно покинуть отгородку, милостивый государь. Я пристроюсь в багажном отделении на чемоданах, там мне будет удобнее, чем здесь».
«Что ж, выходите, если вам угодно; но я принял решение и еще раз клянусь, что разыщу вас рано или поздно».
Госпожа Бюре закрыла окошко и с деланным облегчением, которому противоречил дрожавший голос, отозвалась:
«Признаюсь, вы меня заразили своим безумием. Я вам верю… Я перенервничала… Вы испугали меня… Я забыла, что все это не более чем шутка… Довольно, сударь, заканчивайте вашу волшебную сказку; она весьма меня позабавила».
«О! Не смейтесь, сударыня, все равно я уже люблю вас достаточно сильно, чтобы не обращать внимания на оскорбления и насмешки. Вы еще не верите, но у вас на сомнения осталась одна ночь, а у меня на доказательства моей любви впереди целая вечность!»
«Как, сударь, вы опять?»
«Сударыня, где бы и когда мне ни довелось повстречаться с вами, я буду говорить о тех же чувствах и на том же языке».
«Так вот, сударь, — вдруг решилась госпожа Бюре, — я тоже буду говорить абсолютно серьезно… хотя и стыжусь этого. Предположим, вы не преувеличиваете; предположим, вы и в самом деле так влюбились, а вернее — вам настолько нечего делать, что вы выполните все, что задумали; но неужели вы думаете, что я не найду защиту? Милостивый государь, я замужем за человеком чести; у меня есть брат, ветеран сражений за славу Империи; мне кажется, что будет несколько неосторожно с вашей стороны вынудить их встать между нами».
«О сударыня! Ищите себе какой угодно защиты, но лучше не чините мне препятствий, которые в мои годы и при моем состоянии только распалят меня. Угрожать любовнику мужем, офицеру Реставрации наполеоновским солдатом — значит только обострить борьбу и вызвать дуэль, это все равно что заставить меня наступать».
Эрнест произнес эти слова просто и естественно, и госпожа Бюре почувствовала, что все это не пустое бахвальство.
«Сударь, я не угрожаю, я не то хотела сказать. Вы вынуждаете меня обороняться, и я делаю это как могу. Не сомневаюсь, у вас хватит смелости и самолюбия, чтобы из-за одного слова поставить на карту свою жизнь; но столь легкомысленная любовь не стоит того».
«Конечно, она стоит больше, чем одно слово».
«Вы проворны; у вас на все есть ответ. Ну что ж! Сударь, я хочу задать вам вопрос; поклянитесь, что ответите от чистого сердца…»
«Честное слово дворянина — обещаю».
«Если я вам расскажу о себе; если наглядно разъясню, как юношеское сумасбродство может навсегда скомпрометировать уважаемую женщину; скажу, что ваше вторжение в наш маленький мир будет из ряда вон выходящим событием, а ваши преследования приведут к скандалу, после которого я, безусловно, погибну под градом насмешек и сплетен, — откажетесь ли вы тогда от своих намерений?»
После долгих раздумий Эрнест ответил:
«Нет…»
«Нет?»
«Нет, сударыня; вы похитили мою жизнь; выйдя из дилижанса, вы заберете ее с собой; а потому я имею право на вашу — это роковой закон любви; я буду страдать за вас, вы — за меня… Нас объединит боль — столь же священная связь, как и счастье. Я заставлю вас смириться с ней».
Госпожа Бюре содрогнулась от непоколебимой решимости в голосе Эрнеста; при мысли о том, что ее ждет, у нее закружилась голова: она мысленно представила полное тревог и страданий будущее, которое начертал ей этот безумец, и в полном отчаянии воскликнула:
«Ну как же мне избавиться от вас, сударь?»
Искренняя и глубокая безысходность, прозвучавшая в ее голосе, тронула Эрнеста, но только на мгновение.
«Честно говоря, — отозвался он, — я не могу выразить словами то необъяснимое чувство, что пронзило мне сердце, как только я вас увидел; но это чувство настолько непреодолимо, что просто невозможно, чтобы оно не было предопределено свыше. Это судьба. Вы должны принадлежать мне».
