империй в некоторых случаях приобретали характер сословий, а при разложении кочевничества становились классами.
Весьма сложен и еще далек от окончательного разрешения вопрос о характере общественных отношений у кочевников. В литературе широко распространено представление о том, что у кочевников господствовали либо недоразвитые патриархально-феодальные отношения, либо развитые феодальные.
Рассматривая эту проблему, необходимо подчеркнуть, что совокупность фактов, накопленных наукой о кочевничестве, полностью подтверждает выводы классиков марксизма о характере собственности на основные средства производства у скотоводов-кочевников и не дает никаких оснований подвергать эти выводы пересмотру. Последнее подчеркивается еще и тем, что, неоднократно останавливаясь на проблемах кочевничества, классики марксизма ни разу не называли господствующие у кочевников социальные отношения феодальными. Наиболее наглядно с этой точки зрения высказывание Маркса по поводу института тарханов у монголов: «…этот вид феодальных прав возникает у всех полуцивилизованных народов в результате воинственного образа жизни»[89]. Таким образом, даже у монголов эпохи Чингиз-хана К. Маркс находит лишь отдельные элементы феодальных отношений, происхождение которых он связывает не с производственными отношениями, а с условиями военной жизни.
Анализ фактического материала показывает, что у кочевников отсутствовала феодальная собственность на средства производства и по большей части отсутствовали феодальные производственные отношения.
Вместе с тем нельзя не подчеркнуть, что общественные отношения у кочевников на разных этапах истории отличались значительной сложностью и многоукладностью, что было, в частности, и следствием тесных и разносторонних связей с оседлыми народами. Эти связи в определенных условиях способствовали значительному развитию феодального уклада в среде кочевничества. Особенно заметно этот процесс проявлялся, когда кочевников подчиняли земледельческие государства или скотоводы покоряли оседло-земледельческие области. Однако преувеличивать степень феодализации не следует, ибо некоторые сходные внешние признаки, свойственные, кстати, не только обществам феодальным, но и всем народам, у которых имущественная и социальная дифференциация развивалась в рамках военной организации и в условиях относительно постоянной войны.
Вот почему самого серьезного внимания заслуживает критика взглядов о наличии феодальных отношений у народов Центральной и Южной Америки: «Испанцы (писатели), – указывал К. Маркс, – оставили нам по вопросу о землевладении у южных племен неимоверную путаницу. В неотчуждаемой общей земле, принадлежавшей общине, они видели феодальное владение, в вожде – феодального сеньора, в людях – его вассалов…»[90].
С этой точки зрения чрезвычайно важна характеристика общественных отношений у кочевых или бывших кочевых народов Средней Азии и Южной Сибири в партийных документах X съезда РКП(б). В резолюции съезда по национальному вопросу отмечается, что помимо населения промышленно развитых районов страны «…остается около 30 миллионов, по преимуществу тюркского населения (Туркестан, большая часть Азербайджана, Дагестан, горцы, татары, башкиры, киргизы и др.), не успевших пройти капиталистическое развитие, не имеющих или почти не имеющих своего промышленного пролетариата, сохранивших в большинстве случаев скотоводческое хозяйство и патриархально-родовой быт (Киргизия, Башкирия, Северный Кавказ) или не вполне ушедших дальше полупатриархально-полуфеодального быта (Азербайджан, Крым и др.), но уже вовлеченных в общее русло советского развития»[91]. Из резолюции следует, что наличие патриархально-феодальных отношений констатировалось лишь у некоторых земледельческих народов, но не у кочевников.
Итак, все показывает фактическую и теоретическую несостоятельность гипотезы о так называемом «кочевом феодализме», выдвинутой Б. Я. Владимирцовым и повторенной в ряде работ его последователей. Ни факты, ни теоретические выводы в пользу этой концепции не выдерживают научной критики. Для обоснования этой гипотезы ее сторонники прибегали к необоснованным аналогиям между социальными процессами у кочевников и земледельческих народов средневековой западной Европы; неверно подбирали и интерпретировали факты; пользовались позднейшими данными для реконструкции событий более ранних эпох; произвольно обращались с высказываниями классиков марксизма о западноевропейском феодализме, употребляя последние применительно к кочевым обществам. Впрочем, эта методика доказательств была принята и многими сторонниками концепции развитых феодальных отношений у кочевников. Такая гипотеза, по сути, не что иное, как попытка «конструирования» особой социально-экономической формации у кочевых народов всех эпох, попытка доказать извечность феодализма у кочевников.
Гипотеза «кочевого феодализма» подвергалась в научной литературе очень серьезной и обоснованной критике. Так, С. Е. Толыбеков считает эту концепцию немарксистской, повторением реакционной теории Дюринга[92]. Автор, пожалуй, несколько преувеличивает, однако критика им «кочевого феодализма» не только совершенно справедлива и убедительна, но и позволяет сделать окончательные выводы по этой проблеме.
Теоретическое наследие классиков марксизма помогает выяснению характера общественных отношений у кочевых народов. Особое внимание при этом следует обратить на понимание К. Марксом и Ф. Энгельсом эпохи «военной демократии», на учение В. И. Ленина о социально-экономических укладах и в частности на его выводы о патриархальном укладе. Эти и многие другие теоретические положения помогают воссоздать историю развития социальной структуры кочевничества от «военной демократии» к патриархальному социально-экономическому укладу, а по мере разложения последнего – к современным социально-экономическим отношениям. Такой путь, однако, не исключает наличия в рамках одних господствующих отношений и других, порой очень сильных укладов.
«Военная демократия» была эпохой, когда родовые отношения разлагались или уже разложились, когда существовали отношения имущественной и социальной дифференциации и происходило сложение классов. Подобные общественные отношения Энгельс находил у греков в классическую эпоху и у римлян в период «так называемых царей…»[93]. Как отмечал Маркс, «греческие тирании были деспотиями, основанными на узурпации, представлявшими зародыш, из которого развились позднейшие монархии; так называемые монархии гомеровского периода были не чем иным, как военными демократиями»[94]. Общества, определяемые классиками марксизма как «военные демократии», во многом напоминают общества кочевников. В этой связи весьма интересны и высказывания А. И. Неусыхина об общественном строе германцев до формирования у них феодальных отношений: «…это тот политический строй племени, который Ф. Энгельс обозначил термином «военная демократия»[95]. «Дофеодальный период» А. И. Неусыхин рассматривает как понятие не хронологическое, а стадиальное и не выделяет его в самостоятельную общественную формацию[96]. Судя по всему и по наиболее существенным признакам, общественные отношения у кочевников сходны со структурой общества в «дофеодальный период». Но по мере оседания германцев на землю, завершения этого процесса и складывания у них феодальных отношений это сходство постепенно исчезало. Связано это в известной мере с тем, что имущественное и социальное расслоение в кочевничестве не приводили к развитым классовым отношениям, так как большая часть непосредственных производителей-скотоводов, лишенных средств производства, вынуждена была искать приложения своим силам вне скотоводства.
По мере социально-экономичского развития кочевничества, разложения кочевых империй, подчинения последних земледельческим государствам, постепенного появления и развития черт оседлости в хозяйстве, социальные отношения в кочевничестве начали принимать характер патриархальных. О патриархальном укладе в России В. И. Ленин писал: «…патриархальное хозяйство, это когда крестьянское хозяйство работает только на себя или если находится в состоянии кочевом или
