власть вождей – военных предводителей. Однако не следует полагать, что военная, даже десятичная структура противоречила кочевнической племенной организации. Например, десятки тысяч, тысячи и т. д. монгольского войска по большей части соответствовали существовавшим ранее большим и малым племенам, а сотни – более мелким их подразделениям. Десятичная «структура» усиливала смешанность племен, но поскольку родственный принцип в организации кочевников играл лишь идеологическую, чисто формальную роль, то временная замена его централизованной организацией при сохранении скотоводческого экономического базиса принципиально ничего не меняла. Организацию скотоводов по этому принципу можно условно назвать «военно-кочевой».
Результатом усиления военной организации было возникновение кочевых империй, олицетворявших военную централизацию скотоводов. Объединение кочевников в целях грабежа и завоевания соседних народов происходило в первую очередь в интересах верхушки кочевого общества: военных и племенных предводителей. Новые условия жизни порождали соответственные формы субординации, и власть предводителей усиливалась. Но по мере распадения империи и децентрализации племен, по мере роста самостоятельности кочевых групп власть и влияние военно-племенных предводителей ослабевала, чему способствовало поголовное вооружение кочевников и многое другое. Одновременно усиливалось влияние зажиточной прослойки общества совместно с племенными старейшинами, образующей верхушку последнего. Кочевые империи – временные, эфемерные образования – не имели прочного специфического экономического базиса и во многом отличались от государств оседло-земледельческих областей[108].
Государства в оседло-земледельческих областях первоначально возникали на территориальной основе как формы общественной организации по мере разложения первобытнообщинных отношений и в процессе становления нового способа производства, возникали как следствие появления непримиримых классовых противоречий между группами людей, наделенных средствами производства и лишенных их[109].
В ходе исторического развития раннеклассовые государства сменялись рабовладельческими, феодальными и т. д. С гибелью населения государство могло временно исчезнуть, но если природные условия позволяли, новое население воссоздавало государство. Итак, до определенного момента истории земледельческое государство – явление необратимое. Видоизменяясь, государство не может исчезнуть, пока живы антагонистические классовые противоречия.
Что касается кочевников, то факты свидетельствуют: переход общественной организации из «общинно-кочевого» состояния в «военно-кочевое» и обратно – явления обратимые. После распада кочевых империй в подвластных им земледельческих областях появлялись новые государства, тогда как у подвижных скотоводов в том или ином виде возрождалась общинно-кочевая организация. Это объясняет, почему там, где ранее были древние кочевые империи, впоследствии встречались аморфные племенные образования. Характерно, что племенная и уж во всяком случае общинно-кочевая структуры с гибелью империи не разлагались, а функционировали до гибели кочевничества.
Рассматриваемые процессы отражались и в формировании этнических общностей Азии.
Архипова Марьяна Николаевна, Туторский Андрей Владимирович
Советская повседневность и соционормативные практики через призму автобиографии
Аннотация. Автобиография – это особый жанр повествования, который сам по себе достоин отдельного исследования в этнологии и может выступить в роли прекрасного источника по антропологии повседневности. Представленная статья – это первая попытка рассмотреть, как автобиография рядового жителя может послужить этнографическим источником. В автобиографии отражено то, что информант рассказывает не по просьбе этнографа, а то, что он сам посчитал нужным зафиксировать, то есть то, что для него было действительно важным в момент записи своей биографии.
Ключевые слова: советская история, автобиография, коллективизация, колхозы, голод, самосуд, межэтнические отношения.
Изучение повседневности и социнормативных практик – одно из важных направлений исследований кафедры этнологии МГУ имени М. В. Ломоносова на рубеже XX–XXI столетий [Карлов 2016]. Это первый подлинно научный проект отечественной этнографии, связанный с систематическим сбором информации о народной культуре. В 1860-е гг., в период председательства Н. В. Калачева в Этнографическом отделении Императорского Русского Географического общества [Александров 1984: 17] исследования народных юридических обычаев сменили поверхностные и написанные ненаучным языком описания крестьянской жизни, издававшиеся в первых выпусках Сборников РГО. Интерес к этой тематике возрождался в 1920-е и в 1990–2000-е гг. Последний этап связан с научной и организационной деятельностью А. А. Никишенкова [Право 1998; Никишенков 1999; Закон 2000; Никишенков, Перстнева, Туторский 2010]. Среди ученых, не работавших на кафедре этнологии МГУ, значимые работы по соционорматике опубликовали Б. Х. Бгажноков, А. И. Першиц, А. К. Байбурин и А. Л. Топорков [Бгажноков 1983; Першиц 1979; Отношения 1986; Байбурин, Топорков 1990].
Основной источник в этнографии – это устные интервью, которые дают информанты. Фактически они рассказывают впервые увиденному человеку свою биографию, со всеми переживаниями, радостями и горестями. Автобиография – это особый жанр повествования, который сам по себе достоин отдельного исследования в этнологии. В отечественной историографии существует множество автобиографий известных людей – деятелей культуры, реформаторов, учёных. В этнографической науке известны крестьянские дневники – особый жанр описания значимых для человека событий, но делались эти записи непосредственно «по горячим следам» (особенно этот жанр был популярен в начале XX в. [История 2011]). Автобиографии, то есть описания собственной жизни, сделанные рядовыми колхозниками, в историографии практически не встречаются. Не будем рассуждать о причинах такой непопулярности автобиографий среди обывателей. Возможно, их жизненные истории им самим не кажутся значимыми и интересными. Хотя эти воспоминания могут стать прекрасным источником по антропологии повседневности, особенно ушедших исторических эпох.
Категория повседневности является предметом целого комплекса научных дисциплин: социологии, этнологии, истории, психологии, психиатрии, лингвистики, теории литературы и философии. Повседневное – это упорядоченное, близкое, известное подавляющему большинству повторяющееся действие или явление. Как писал философ Б. Вальденфельс, «повседневное – это то, что происходит каждый день, что прорывается сквозь “упорядоченную суматоху” праздников» [Вальденфельс 1991: 40]. То есть повседневная культура включает в себя те нормы и традиции, которые становятся сами собой разумеющимися в социуме (при этом они, несомненно, могут быть представлены диаметрально противоположными явлениями в разных культурах). Повседневное является сферой, где, по выражению Б. Вальденфельса, собираются и хранятся своего рода «смысловые осадки», и процессом, в котором происходит формирование и организация человека и общества [Вальденфельс 1991: 40].
Жизненный путь и исторический процесс идут рядом, однако не всегда бок о бок. Зачастую человек продолжает жить в своём замкнутом мире. Однако бывают случаи, когда в повседневную рутину врываются глобальные перемены, и в жизни одного человека причудливо отражаются основные исторические события[110]. Через призму жизни такого человека можно не только посмотреть на быт и нравы конкретного времени, но и проследить историю целого государства от его становления до распада.
В августе 2009 года экспедиция кафедры этнологии исторического факультета МГУ в Краснодарском крае записала рассказ Александры Сергеевны Кодаш, 1921 года рождения, в жизни которой отразились основные культурные и социальные изменения советской истории. Имя героини намеренно сохранено, поскольку сама она не только охотно шла на контакт и рассказывала о своей судьбе, но и показала и позволила сфотографировать свою «тетрадь», как она сама
