В углу стояла этажерка с книгами. Майор подошел ближе. Там были преимущественно учебники по аэродинамике и штурманскому делу, несколько экземпляров "Вестника Воздушного флота", книги "Крылья истребителя" Александра Покрышкина и "Служу Родине" Ивана Кожедуба.
-- Это хорошо, что вы читаете такую литературу, -- похвалил молодых летчиков майор. -- Вообще надо следить за книгами по авиации, читать все новинки. А то в моей жизни был один весьма прискорбный случай. Я считал, что так называемый "соколиный удар", то есть атака сверху сзади, -- прием, который впервые применили немецко-фашистские летчики. Оказалось, однако, что таким приемом пользовались русские летчики еще в первую мировую войну. Они-то и являются творцами этого тактического приема. Я же об этом узнал значительно позже, будучи в академии. Случайно натолкнулся на книгу русского летчика Крутеня. Он детально описывал "соколиный удар". Вот и оказалось, что немецкие летчики читали Крутеня, а я, русский летчик, о таком и не слыхал. Прямо стыдно становится, когда вспоминаю об этом. Кстати, у меня есть кое-какая иностранная литература по авиации. Не все в ней представляет интерес для нас, советских летчиков, ибо наша отечественная наука ушла далеко вперед, но кое-что знать интересно. Отдельные бюллетени я перевел на русский язык. Могу и вам дать почитать.
-- Мы будем вам очень благодарны, товарищ майор, -- сказал Байрачный. -- Тем более, что я, например, готовлюсь в академию.
Поддубный посидел еще минут десять и вернулся к себе.
-- Всего доброго, товарищи! Завтра в два приходите в класс тактики, уточним вопрос о том, как надлежит сохранять свое место в строю. Надеюсь, вскоре вы все будете летать в паре, а затем и в составе звена.
-- До свидания, товарищ майор! -- хором ответили молодые летчики.
Глава четвертая
Прошел месяц после приезда Поддубного в Кизыл-Калу.
Беседы с офицерами полка, в частности с замполитом Горбуновым и комэском Дроздовым, знакомство с летной документацией, а главное, личные наблюдения окончательно убедили его в том, что Гришин -- перестраховщик и что это он тормозит нормальный ход летной учебы. Растерявшись после катастрофы и аварии, Гришин при планировании летной подготовки брал упражнения менее "рискованные", а более сложные откладывал на неопределенное время. Кроме того, он, где только мог и как только мог, упрощал полетные задания. Ночные полеты большей частью планировались на лунные, светлые ночи. И если, например, в том или ином упражнении предполагалась высота полета, скажем, двенадцать-четырнадцать тысяч метров, то Гришин давал указания -двенадцать и не выше! А чтобы какой-нибудь летчик не переступил границы дозволенного, на борт самолетов ставили бароспидографы -- приборы, фиксирующие фактическую высоту полета.
Все это применялось с целью избежать аварийности и маскировалось под методическую последовательность в обучении, ставилось в зависимость от тяжелых условий пустыни.
Некоторые свои мероприятия Гришин проводил втайне от командира полка. Если же тот замечал неладное и начинал высказывать недовольство, Гришин затрагивал наиболее чувствительную сторону характера полковника. Дело в том, что Семен Петрович очень заботился о своих подчиненных и болезненно переживал гибель одного из них. Когда Гришин напоминал ему о том, что прежде всего нужно думать о жизни летчика, командир сразу сдавался. Он понимал, что подлинная забота о воине -- это учение в поте лица, такое учение, которое позволяло бы летчику уничтожить врага, а самому остаться невредимым. Но получалось так, что, вопреки здравому смыслу, он скрепя серце всегда соглашался со своим заместителем. Поэтому-то и очутился полк на последнем месте в числе остальных полков соединения.
Возглавляя огневую и тактическую подготовку, Поддубный твердо повел свою линию. Стрельбы и воздушные бои стали проводиться по всем правилам. Но штурманская подготовка и особенно подготовка летчиков-перехватчиков, а также боевого расчета КП по-прежнему страдали упрощенчеством и послаблениями.
Гришин крепко держался своих взглядов. Обдумав все хорошенько, Поддубный решил поговорить с ним начистоту.
-- Давайте, Алексей Александрович, -- сказал он, -- вместе обмозгуем, что нам дальше делать. Скажу без обиняков: не нравятся мне ваши мероприятия, касающиеся бароспидографов и лунных ночей. Получается не учение, а, извините, черт знает что. Я говорю прямо -- не взыщите -- наушничать не в моих правилах.
Гришина всего передернуло при этих словах.
-- В атаку, значит?
-- В атаку, Алексей Александрович. Авиация поднялась в стратосферу, обогнала и оставила позади скорость звука, а вы бароспидографы подсовываете летчикам, чтобы они, как воробьи, под крышей летали.
-- Кто высоко взлетает, тот низко падает...
-- Чепуха.
-- Народная мудрость говорит...
-- Мудрость эта не касается авиации.
-- Допустим, но все ж смотрите, чтобы не пришлось и вам упасть...
-- За меня можете не волноваться.
-- Ну и вам не следует беспокоиться обо мне, -- вскипел Гришин, нервно хватаясь пальцами за пуговицы кителя. -- Я не лезу в ваши стрелковые дела, хотя обязан по долгу службы. Тем более вы не должны вмешиваться в мои.
-- Я хотел поговорить, Алексей Александрович, ведь дело касается не лично нас с вами, а всего полка...
-- На то есть командир! -- отрезал Гришин.
-- Ну что ж, в таком случае -- извините. У меня были самые лучшие намерения... Я понимаю: тяжело потерять летчика. Осторожность в нашем деле ох как нужна! Но ваши мероприятия не выдерживают никакой критики. Это знает и видит каждый летчик, не говоря уже о командирах.
Разговор этот происходил наедине. Поняв бесполезность своего мероприятия, Поддубный решил и впрямь не вмешиваться не в свое дело. В конце концов, не он ведь отвечает за полк. Есть командир. А он всего-навсего помощник командира по строго определенной службе. Добился того, что Гришин не препятствует ему организовывать и проводить воздушные бои по своему усмотрению -- и то достижение. Чего ж еще надо? Зачем требовать больше положенного?
Бывает так: уступишь однажды, войдешь, так сказать, в сделку со своей совестью, а потом всю жизнь внушаешь себе, что ты, дескать, человек маленький, свое дело знаешь и выполняешь его честно, чего ж еще? Пусть другие поступают по своему разумению. Такие люди часто преуспевают по службе, потому что никого из начальства никогда и ни в чем не беспокоят и во всем с ним соглашаются беспрекословно.
Но Поддубный не принадлежал к таким людям. Он всего себя отдавал службе и терпеть не мог тех, которые работали серединка наполовинку. Он никогда не заботился о своем личном благополучии. Был в летном училище -- душой болел за успехи каждого курсанта, а стало быть, и за общий успех. Прибыл в полк -сам ни разу не струсил в полете и не менее, чем врага, презирал трусов и хитрецов. Однажды его ведомый летчик, будучи поднятый по тревоге, побоялся летать над морем на предельную дальность и передал по радио, будто бы в самолете забарахлил мотор.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
