испуг принять не стыд какой, – говорил Чжан-Хао совсем перетрусившей Ляо-Нюй.
У старухи, которая возилась над плитой, от одного слова «тигр» колени бились о стенку печки, и она никак нижней губой не могла подладить – поймать верхнюю, а не то чтобы выговорить что-нибудь, – куды там! Заговори старуха – так, кажется, вместо слов последние зубы перепутались и запрыгали бы изо рта…
* * *
Ну, и пошел Чжан-Хао на тигра.
К оврагу ближе, – непослушней в мыслях, что-то неладное, точно огляд какой-то!.. А то вдруг где шелохнется, померещится, – так все тепло, точно в муравейник, осядет, запутается, свяжет липко неладь неловкая…
Вдруг – тигр!! Чтооо такое?! Вот…
Как на ладони видно – у самого быстряка-ручья овражьего преспокойно лежит на самом деле тигр!
А что за тварь! Диво-зверь!
Как тигра не было – пугался Чжан-Хао, к шороху настораживался… Увидел – как рукой сняло!
Не испуг, а удивление дрожащее…
И губы и все лицо так и бросает в смех какой-то радостный, небывалый… так и косит и губы и все лицо.
Радость заскакала во всем теле молодого охотника…
Стал Чжан-Хао за дуб просторный и заглядывает, любуется, шепчет что-то несуразное, как малый парень.
Вот тигр, – ну, кошка большая, большущая! Как есть кошка… И свернулась-то как раз под солнышком – греется… глаз щурит…
– Ааах! И два уса болтаются… Разобрал – вздрогнул Чжан-Хао: точно прозрачные, два уса серебрятся насквозь в лучах, трепещут в чуть-чуточку!..
– Ооох!.. – Дух захватило при взгляде.
На солнце… а вокруг овражий сумрак густой-густой; все дремлет в тяжелых тенях, свежих таких тенях, будто сочных… все… только камень с тигром на солнце..
И выбрал же зверь! Умная тварь, суразная!..
– Умнооой, – думает Чжан-Хао и улыбается, улыбается за дубом, у себя…
Вдруг тигр изогнулся, потянулся лениво на изгиб, так все в теле и переливается… Высунул лапу, все желтое, а лапа одна – белая, пушистая… Ну, вот, совсем кошка, и только!
Вот лапу стала лизать; перебирает вытягивает, изгибает, подгибает, по-разному одним языком достает, моется…
Язык-то страшный, а зубы, – как брызнет на солнце всей пастью – один страх. Глядеть – жмуришься: боязно!..
Перевернулась вся… На спине извивается, точно что-то мешает, чешется… кошка…
Порешил Чжан-Хао.
Вскинул ружье…
Тигр, как почуял, – вскочит со спины вмиг на ноги и как заревет, заревет…
Головой водит, серьезно мотает, строго так, словно пересматривает, намечает что-то.
– Нууу!!.
И выстрелил.
Видит: тигр метнулся на месте, подпрыгнул и так посередь камня навзничь грохнулся!
Чжан-Хао аж показалось – с ручья взметнулось что-то, брызнуло. Разобрался: у себя с глаз слезы выбились от напряжения.
Подскочил от ручья к самому камню, а на камень – ноги дрожат: хоть и мертвый зверь – страшно еще.
Вдруг заметил: блеснуло под самой мордой.
Обмер Чжан, сердце сдержало, а потом как рассыпется, забьется, как птица малая, запутанная в рубахе.
– Никак оба уса, – метнулась радостная и, вместе с тем, почему-то испуганная мысль.
Так и есть: под мордой, еще трепеща, тщетно врываясь в упорный камень, блистали два тигровые уса.
– Нет, усики-голубчики, не уйдете, камень не земля!.. Быть вам у Чжан-Хао!
Нагнулся охотник, подобрал два уса и сам не сам в потной от напряжения руке сжимал два тигровых уса.
Вокруг выстилался овражий сумрак, все в тенях тяжелых, свежих, и даже камень с тигром миновало солнце проходящее.
Чжан-Хао показалось назойливым даже звонкое бренчание сбегающего ручья…
* * *
Чжан-Хао, тягучим фальцетом выводя какую-то древнюю нагорную песенку, возвращался иным, озаренным дао-человеком.
Через природу в него вонзилась и утвердилась в нем дао-мощь необычная.
В синем поясе с боков, отдельно друг от друга, он бережно спрятал оба уса…
Тем временем свояченица, старая Ляо-Нюй, выварила вчерашнего медведя зад и уже жарила, как след, по наказу Чжан-Хао, так, что сало растрещалось на все стороны от плиты, даже капля в старухин глаз угораздила.
Старуха взвыла, подошла к окну открыть его – уж больно чадно стало в комнате…
Как раз из-за леса вышел Чжан-Хао.
Старуха хоть и одним глазом, – другой зажмурила от боли, – заметила хозяина и, ну, кинулась к плите, заторопилась и про глаз забыла…
* * *
Немного спустя охотник съедал последний обед, приготовленный ему Ляо-Нюй – сочный окорок, и раздумчиво выпивал вино, вспоминая мысленно с страшной охоте и о счастливой удаче.
Он знал, что он теперь знаменитый охотник. Люди скажут с почтением:
– Чжан-Хао убил тигра! Чжан-Хао добыл тигровые усы!
За голубым трепангом*
Дальневосточная быль
Начался весенний лов трепангов[3]. Трепанголовные суда собрались на базу, близ Русского острова.
Это были крупные парусные кунгасы с азиатскими веслами – «юлами», которыми не гребут, а мерно вращают, как рыба хвостом.
Два сезона в году трепанголовы выезжают на подводную охоту: весной и осенью. С половины апреля начинается весенний лов и длится два месяца. Осенний лов трепанголовы открывают в сентябре и нередко заканчивают в декабре. Лишь суровые холода и штормы разгоняют разохотившихся ловцов.
Вожак кунгаса – главный ловец-водолаз – не боится холода: чем холодней, тем легче ловить. Капризный, чуткий морской червь не терпит тепла, его стихия-прохлада. И когда вода по побережью нагревается до 14 градусов, трепанг медленно передвигается вглубь, подтягивая мягкое тельце на брюшных бугорках – ножках. Водолазу трудно проникнуть за ним в большие глубины.
С наступлением холодов трепанг возвращается ближе к берегам, и ловец легко собирает на глубине 25–30 метров малоподвижных, жирных червей. Даже в декабре водолаз не боится холода. Он часами бродит под ледяной водой в поисках трепангов. Под водолазным непроницаемым нарядом на нем теплая шерстяная одежда. Холодно – над водой, на открытом кунгасе, когда целыми днями с горных берегов дует беспрерывный леденящий норд. Зябнет команда, часами настороженно выжидающая вожака на ловецких постах.
* * *
В конце апреля кунгасы были в полном снаряжении: на палубах змеились гибкие резиновые шланги, по которым подается воздух в шлем водолаза; на баке высились пирамиды кадушек для трепанга; в центре каждого кунгаса четко выделялся затейливый воздушный нагнетательный насос с торчащими боковыми ручками.
Каждый день, лишь занималась заря на востоке, кунгасы, как хищные птицы, разлетались на парусах в разные стороны по трепанговым «гнездам».
С 1923 года в заливе Петра Великого, в целях сохранения драгоценного червя от хищнического истребления, советскими властями введено «трехполье». Ловцы должны собирать «жатву» морского червя на подводном «поле» поочередно, меняя один из трех участков.
В то время, как на одном, среднем «поле» десятки водолазов спускаются
