Кэтрин Уильямс
Рассказчица
THE STORYTELLER © 2022 by Kathryn Williams
Translation rights arranged by The Van Lear Agency, LLC and Gillian MacKenzie Agency LLC
Изображения на обложке Credit Line
© Rebecca Stice / Trevillion Images
© ООО «Клевер-Медиа-Групп», 2023
* * *
Грэгу и Тедди
Назвать рассказ правдивым значит оскорбить и искусство, и правду.
Владимир Набоков
Лганье перед самим собой у нас еще глубже укоренено, чем перед другими.
Ф. М. Достоевский
Пролог
Не знаю, когда я стала притворщицей. Это не было осознанным решением. Скорее плавным, постепенным соскальзыванием в состояние, в котором, честно говоря, жилось легче. Возможно, это началось в шестом классе, когда я сказала маме, что хочу научиться играть на пианино, а она убедила меня заняться спортом, потому что так проще завести друзей. И я шесть лет играла в футбол. Терпеть не могу футбол.
Или, может, это началось в девятом классе, когда мисс Эмери, школьный психолог, сидящий в крошечном – не больше кладовой – кабинете, наклонила голову и спросила: «У тебя все нормально, Джесс?» – на что я с улыбкой ответила: «Да, все отлично». Сказать это было проще, чем пускаться в объяснения, что Дженни Глок вдруг перестала со мной общаться без какой-либо на то причины или что перепалки моих родителей за дверью спальни становились все более эмоциональными. Или, может, это началось, когда мы только приехали к бабушке с дедушкой во Флориду. Бабушка, прищурившись, спросила:
«Как дела дома?» – а мама холодно ответила: «Отлично».
Или когда Райан Харт спросил, нравится ли мне кататься на лыжах, а я опустила взгляд на хот-дог в своей руке и ответила: «Да, нравится». Это был День труда[1] в 2003 году, мы пришли к Хартам на барбекю. Они недавно переехали в Кин из Бостона. Наши родители дружили с колледжа и надеялись, что я и Райан, оба восьмиклассники, тоже подружимся.
Мы с ним сидели на уличном столе под дубом с еще не опавшими листьями. Райан, с загорелой медовой кожей и прической как у участника бойбенда, однозначно и беспрекословно был Красавчиком, именно с большой буквы. Таким очаровательным парнем, слегка отстраненным, в которого была бы влюблена героиня фильма 1980-х годов. Вечернее солнце проглядывало сквозь ветви, светлые волосы на его руках отражали сияние. Он казался золотым.
Даже его имя идеально подходило для того, чтобы рисовать его в сердечках на полях тетради или мечтательно шептать, будто пробуя на вкус каждую букву: Райан Оливье Харт. Следующие полтора года все мои учебники, дневники, любые клочки бумаги – все было исписано его именем.
В школе хватало одного его «привет» мимоходом в коридоре – по вторникам и четвергам после второго урока, иногда по пятницам, если он бывал у миссис Кардинетти, – чтобы совершенно вскружить мне голову. Каким тоном он сказал «привет»? Он посмотрел мне в глаза? Мельком или реально посмотрел? А когда он спросил, приду ли я к ним на праздник, он сделал это из вежливости или надеялся, что я в самом деле приду? Обдумывая все детали, я сама себя пытала вместе с лучшей подругой Кэти.
Райан был таким, какой хотела быть я: уверенным в себе, популярным, спокойным, расслабленным. Где он сиял, я терялась. Мне было тяжело завести и удержать узкий круг друзей, а он будто без труда собирал вокруг себя толпы. Наши круги общения едва ли пересекались, но Райан Харт был ко мне добр. Иногда мне казалось – я этого хотела, – что он ко мне тянулся.
На самом деле я не катаюсь на лыжах. Я вообще не переношу мороз. Никогда не понимала, какой смысл кутаться в шесть слоев одежды, чтобы под наклоном спускаться с горы, пока напарник, перекрикивая шум ветра, что-то рассказывает тебе о пицце или картошке фри. Но тогда, когда Райан, сидя под дубом на столе, спросил, нравится ли мне кататься на лыжах, ответить: «Да, нравится» – было так просто. Всего лишь два слова. Но каждое слово имело вес.
Следующей осенью Райан уехал в академию «Маунтенвейл», школу-интернат в штате Мэн для подготовки профессиональных атлетов по зимним видам спорта. Там была хорошая программа, а Райан, как выяснилось, талантливый лыжник.
Я так и не сказала ему правду – что на самом деле не люблю лыжи. Даже когда наши семьи отправились в Шугарлоуф на Рождество, я притворилась, что у меня болит живот, чтобы Райан не увидел, как ужасно мне дается то, что он любит больше всего на свете. Пусть лучше Райан думает, что у меня жуткая диарея, чем поймет, что я ненавижу кататься на лыжах.
Даже когда мы стали встречаться той же зимой, я ничего не сказала. Он поцеловал меня у входа в зал игровых автоматов на лыжной базе. Это был мой первый поцелуй, который я, как утверждают, запомню навсегда, и это правда – в тот момент мое сердце разорвалось на миллион ярко-красных кусочков.
На следующей неделе он позвонил мне с общего телефона в общежитии, потому что в школе не было связи. Мы говорили обо всем и ни о чем: обсуждали ужастики, смешные видео, плюсы фастфуда, невероятный талант братьев и сестер нас раздражать, тренера Райана, который когда-то руководил олимпийской командой. Я даже его рассмешила. Мы говорили около часа, хотя к нему трижды подходили соседи по общежитию с просьбой уступить телефон.
Наше первое свидание прошло в «Афинской пицце V», родине знаменитой пиццы в форме сердечка. Миссис Харт нас подвезла, с ее лица не сходила улыбка.
– Она наверняка уже звонит твоей маме, – смущенно сказал Райан, пока его мама выезжала с парковки в своем «вольво».
Райан придержал передо мной дверь и заплатил за пиццу. Это было так по-взрослому, настоящие ухаживания. Два месяца спустя невзначай, во время обсуждения наших любимых хлопьев, Райан Харт назвал меня своей девушкой. Я с радостью ею стала.
Я так и не сказала ему, что мне не нравится пицца с грибами. Или что на концертах мне страшно, потому что я не люблю большие скопления людей, да и маленькие тоже. Я не говорила ему, что видеоигры, в которые мы играли у него в подвале, кажутся мне слишком громкими и слишком жестокими, что мне от них тревожно, – но, с другой стороны, мне тревожно почти
