Они ходят среди нас, их не отличить от обычных людей. И лишь один признак надежен — они лишены права видеть солнце. Это ли не клеймо зла?..»
5
Пробуждение было мучительным. От холода ломило тело. Безумно болела голова. Давешняя боль по сравнению с этой казалась легким недомоганием. Затылок тяжко саднило…
С трудом раскрыв глаза, Ян попытался понять, что за бурелом его окружает. При некоторой фокусировке взгляда бурелом превратился в пожухшую траву. Ян валялся ничком, носом в землю.
Переворот на спину по трудности оказался сопоставим с акробатическим этюдом. Придерживая руками затылок из опасения, что тот отвалится (ощущение, что череп разломлен пополам оказалось сильнее здравого смысла), Ян утвердился на пятой точке, угрюмо озираясь.
Темнота разредилась, но пасмурные сумерки все еще прочно цеплялись за землю. Макушки деревьев наверху едва заметно ерошил ветер, зато вокруг стволов закручивалось дымчатое молоко тумана. Сильно тянуло сыростью от невидимой реки. Кажется, очень раннее утро… И, кажется, он все еще в парке… то есть вовсе не кажется, а так оно и есть. Замковые башни высятся над дубами и платанами на редкость неприветливые в такой час.
Что случилось?.. Он услышал крик, потом… Удар по голове. Под пальцами крошится запекшаяся кровь. Ага, а вот и куртка, все еще валяется поодаль. Куртка успела отсыреть, но Ян все равно натянул ее, стуча зубами от озноба. Потом кое-как поднялся. И сразу же заметил то, что видеть ему совершенно не хотелось.
Из кустарника торчали ноги в колготках. В дыре на правой коленке запеклась длинная ссадина.
…Эльза лежала на боку, прикрыв лицо ладонью. Потемневшие от влаги волосы были взъерошены, на виске бугрилась кровавая корка. Багровые пятна расплывались и по светлой кофточке. На заиндевевшей траве возле уха чернели бусины сгустившихся капель крови.
С минуту Ян тупо смотрел на тело девушки, содрогаясь то ли от холода, то ли от потрясения. Где-то за пределами сознания часы пробили несколько раз. И, спохватившись, Ян опустился на корточки перед Эльзой, осторожно касаясь уже ледяных рук. Глупо было надеяться, что она жива, но…
От прикосновения ладонь Эльзы упала с лица. Глаза ее были приоткрыты. И все еще оставались желтыми, хотя зрачок стал круглым и сжался в помутневшую точку. А на запястье явственно просматривались почти прозрачные чешуйки. Чуть выше руку обвивала полоска, показавшаяся Яну поначалу браслетом. Плотный, чешуйчатый рубец, словно скользнувшая змея оставила видимый след…
Прости, Эльза. Изменения можно было остановить, избавив тебя от участи змеиной невесты. Не только горелому это под силу, но и смерти. Кто успел раньше?..
Из ладони девушки выпал клочок оборванной бумаги. Ян машинально вчитался в ровные, аккуратные буквы: «Ты, как я». До этого момента он вообще плохо осознавал, что происходит. Голову ломило так, что требовалось изрядное усилие просто для того, чтобы держаться вертикально. Но тут словно нарыв прорвался — Ян вскочил, не обращая внимания на слепящую боль, и поковылял прочь.
Вызвать полицию? Подождать, пока появятся люди?
Он даже не колебался.
* * *
Как оказался возле своего дома он плохо помнил. Утренние, сумеречные улицы были пустыми и гулкими, полными холодного ломкого воздуха, словно битого стекла. Ян наглотался этого стекла вдоволь, потому что легкие резало. Дверь никак не поддавалась. Запоздало он спохватился, что второй замок тоже надо открыть. И лишь тогда провалился в теплое, надежное нутро дома. Все…
Все?
В голове глухо стучало. Ян только спустя несколько мгновений сообразил, что стучит не в голове, а сотрясаются часы. Почти прыгают.
— А ну, заткнитесь! — прошипел Ян сквозь зубы. — И так ясно, что все паршиво.
С чего он сбежал оттуда? Оставил бедную девчонку… «Что же я вообще наделал?! Пожалел ее…» Это равносильно приговору.
Все вещи пропахли сыростью и кровью, хотя на одежде вроде бы не было ни капли. Лихорадочно принявшись раздеваться, он вдруг похолодел и замер на одной ноге. А где телефон? Где выронил его? В парке? Пошатываясь, снова спустился в холл и набрал знакомый номер. Долгие, бесконечные гудки вспарывали тишину словно лезвиями.
— Слушаю, — наконец раздался заспанный и слегка осипший голос.
— Ева! Мне нужна твоя помощь.
— Ты спятил? Ты знаешь, который час?
— Ева… — Ян облизнул губы. — Это очень срочно.
На том конце послышалась возня, и глухо забубнил мужской баритон. Ева отозвалась невнятно, потом сердито вздохнула в трубку:
— Ладно, раз уж срочно. Говори, что там у тебя.
— Я потерял свой мобильник. Найди его. Пожалуйста.
Пауза. Потом озадаченное:
— Ты пьян, что ли?
— Нет.
— Тогда знаешь, что… — она явно утратила дар речи от негодования. — Тогда ты точно спятил!
— Ева, его нужно найти немедленно, пока ранее утро и люди не вышли на улицы.
— Если ты думаешь, что можно ни свет, ни заря звонить вот так вот, с дурацкими просьбами, то ты еще больший псих, чем я считала. Купи себе новый телефон. А меня оставь в покое. У меня дел по горло. У меня ребенок маленький!
— Все равно твоим ребенком занимается муж, а не ты, — огрызнулся Ян по привычке.
Ева снова задохнулась, но прежде, чем она бросила трубку, он сменил тон и попросил:
— Помоги мне, Ева. Это серьезней, чем ты думаешь.
Долгую минуту она молчала, звучно дыша в трубку. Потом ледяным тоном произнесла:
— Я найду твой телефон в обмен на обещание, что ты перестанешь выпендриваться и сделаешь все, чтобы остаться в этом городе.
Теперь настала его очередь молчать, раздумывая.
— Хорошо.
— Говори, где ты его мог потерять, — проворчала Ева зло.
— Начни от «Сломанного рога»…
Телефон запищал отбоем. Ощущение тревоги не уходило. Ян медленно повернулся, окидывая взглядом доступное обозрению пространство. Дверь на половину хозяев была плотно прикрыта, и за ней царила тишина. Замочная скважина там имелась, но для подглядывания не годилась. Осторожно отодвинув краешек шторы, он выглянул на улицу. Прямо напротив дома, на другой стороне уже высилась неподвижно скорбная фигура, закутанная в шаль.
* * *
Попытка согреться в душе ни к чему не привела, но кровь с затылка удалось смыть. Ссадина оказалась небольшой, однако кровоточила сильно, и волосы слиплись. Пару минут Ян пытался изучить повреждение с помощью двух зеркал, потом бросил. Какая разница? Очень хотелось лечь, но вместо этого он сел ждать появления Евы, жуя осточертевшее обезболивающее вперемешку с апельсинами.
Говорят, апельсины похожи на солнце… На кисло-горчащее жгучее солнце, которого ему не дано видеть.
Ева найдет телефон, Ян в этом даже не сомневался. Она — оборотень. Она может принять любой облик и перенять особенности любого существа. Действительно любого. В том числе и прирожденной ищейки. Но что она обнаружит кроме телефона?
Ян с силой сдавил виски, будто надеясь вытеснить из головы осточертевшую боль, вместе с памятью. Не помогло.
Таких, как он называют гореломами. Или Разбивателями. Иногда спасителями, чаще — проклятыми. Их зовут миа-д-наадами. Или ала`гор. Что в переводе с диалекта кочевников значит «избавитель от страданий». Вот всех смыслах. В том числе убийца или палач.
У горелома есть дар — отводить беду от одного человека или сотен тысяч людей. Неважно. Важно, что ничего в этом мире не исчезает бесследно и отведенная беда преобразуется в нечто другое, равносильное по воздействию, но, возможно, рассредоточенное по большей площади или в ином направлении.
Однажды один из гореломов спас от наводнения город. На следующее утро почти все жители спасенного города оглохли. Почему именно так? Может быть, по степени несчастья для города это равнозначно… Но чаще случается, что беда идет стороной. Или рассыпается на множество мелких неприятностей. Ребенок легко перенес болезнь, но погибла его любимая кошка. По степени страданий для него это сопоставимо… А какая мать не пожертвует кошкой?
А случается, что спасенные вообще не знают точно, где и кого ударило рикошетом.
Это словно разбивать ледяную глыбу — вместо одного крупного осколка будет много мелких, неопасных. Какой-то растает, не долетев. Какой-то выбьет глаз… Как повезет. Почти невозможно предсказать траекторию их полета. Невозможно сказать, как повернется судьба.
Человек не попал под машину, но множество людей расстроятся, пролив на себя утренний кофе. По степени переживаний сопоставимо событие, о котором они с огорчением прочитают в утренней газете и тут же забудут, и досада от пятна на одежде, о котором забудут так же быстро. Цинично? Но ведь так оно все и есть…
И лишь гореломы наделены проклятьем бесконечно взвешивать несчастья.
Странный дар менять все, кроме собственной участи. Потому что, чем ближе к горелому, тем опаснее. Они способны спасти тех, к кому равнодушны. И приносят несчастья тем, кто осмелится полюбить их. И особенно тем, кем дорожат сами.
