— Чукчи? — риторически спросил Врангель.
— А кто же еще! — хмыкнул Татаринов.
— Но почему они избегают нас? Боятся?
— Может, и так.
— Мне надо проверить, — помолчав, сказал Врангель, — куда дальше уходит берег — на север или на юг.
— Продуктов осталось дня на три, — напомнил Татаринов.
— Знаю, но этого требуют задачи, поставленные перед экспедицией.
— Тогда попробуем, — согласно кивнул сотник и тут же предложил для облегчения пути оставить на месте бивака одного из казаков с остатками их провианта.
Предложение было разумным, и Врангель очередной раз с благодарностью вспомнил Геденштрома, порекомендовавшего взять в спутники этого человека.
Вернувшись, вновь подняли собак и на двух нартах, оставив казака на привале, поехали дальше. Природа, словно поощряя отвагу путников, наконец смилостивилась над ними: вдоль берега открылась ровная полоса гладкого, покрытого снегом льда, и собаки, воспряв, набрали приличную скорость. Проехав около сорока миль, отряд достиг вытянутого в море мыса. В честь стойкости спутника, делившего все невзгоды похода, Врангель назвал его мысом Козьмина. И здесь обнаружились яма, наполненная китовыми ребрами, и следы пепелища. Поднявшись на холм, Врангель определил географические координаты места и с помощью казаков обозначил крайний предел их странствий на восток сложенной из камней пирамидой.
Обозрев в трубу продолжение береговой линии, удостоверился, что она имеет юго-восточное направление. Если бы берег от Шелагского мыса простирался на восток или на северо-восток, это могло бы подтвердить гипотезу английского ученого Бурнея о том, что Азия и Америка соединены далее Шелагского мыса перешейком. Но направление берега опровергало Бурнея. Открытие было важным, искупающим все тяготы пути.
Лишь поздним вечером добрались обратно до палатки, где оставили казака с припасами. Дабы занять себя полезным делом, казак соорудил в их отсутствие большой крест из двух бревен. Татаринов ножом вырезал на нем год, число и месяц пребывания здесь отряда Врангеля. Общими усилиями крест втащили на утес и крепко вбили там меж камней.
Теперь не мешало помолиться о том, чтобы сохранились припасы, оставленные в складах-сайбах на обратный путь. Все понимали: если склады разграблены зверями, их почти неизбежно ждет голодная смерть.
Завершение длившихся три дня ярмарочных торгов наконец позволило Федору Матюшкину встретиться для установления дружественных отношений с чукотскими старшинами. Через знавшего язык чукчей якута Мордовского Матюшкин пригласил старшин в дом, где располагался вместе с Джоном Кокрэном. Мордовскому было велено передать чукчам, что ежели они уважат гостеприимство русского офицера, их ждут богатые подарки.
На встречу явились четверо самых знатных чукотских старшин: Макамок и Леут — они обитали со своим народом в заливе Св. Лаврентия; Валетка, скитавшийся с принадлежащими ему оленьими стадами в тундрах района Шелагского мыса, и Эврашка, кочующий с возглавляемым им племенем близ Чаунской губы.
Поблагодарив за приход и стараясь сразу расположить гостей к задушевной беседе, Матюшкин одарил каждого пудовой сумой табаку. Кокрэна он представил как своего друга, русского купца.
— Государь император, — начал разговор Федор, — поручил мне и моим товарищам, морским офицерам, исследовать восточные берега Ледовитого моря, дабы изыскать пути, коими легче и удобнее доставлять чукчам кораблями все, что нужно вам, — железные вещи, табак, материи и другие товары.
После того как толмач Мордовский перевел эту фразу, Матюшкин продолжил:
— Нам придется приближаться к вашим берегам, выходить на вашу землю, и хотелось бы, чтобы прежние военные стычки между нашими народами никогда не повторялись, и мы рассчитываем на дружеский прием от подчиненных вам племен. Ваша дружба будет высоко оценена русскими, и все ваши люди получат от нас подарки.
Выслушав эти посулы, чукчи оживленно затараторили. Ответное слово взял Валетка, лет пятидесяти, сухой, с редкой бородкой и копной спутанных черных волос.
— Разве мы не подданные сына солнца? — важно сказал он, имея в виду русского императора. — Он дал нам это оружие, потому что уважает нас, а не для того, чтобы мы употребляли его во зло и несли гибель русским людям.
При этом Валетка вытащил за серебряную рукоять кортик, подвешенный в ножнах у его пояса, и с гордостью пояснил, что это оружие было подарено его отцу в царствование императрицы Екатерины II.
Беседа завершилась уверениями старшин в дружбе к русским и обещанием оказать принявшему их офицеру и его друзьям всяческую помощь, когда они достигнут чукотской земли. На прощанье гости выпили по штофу поднесенной им водки, и угощение еще более возвысило превосходное расположение их духа.
Провожая старшин, Матюшкин спросил, не знают ли они что-либо о большой земле или островах, которые могут находиться в море к северу от их владений. Валетка, когда якут-толмач перевел вопрос, взял в руки прут, наклонился к снегу и начертил береговую линию в районе Чаунской губы, обозначил на берегу два мыса и к северо-востоку от одного из них нарисовал большой остров.
Якут Мордовский перевел слова Валетки:
— Много гор на нем, и он велик. Там живут люди, и летом Валетка с родичами ездит к ним на кожаных байдарах торговать.
Перевод несколько разочаровал Матюшкина. Он не сомневался, что Валетка имеет в виду не остров, а противоположный берег Америки.
Неплохо сложились переговоры со старшинами и Джона Кокрэна. Пообещав щедрые подарки в виде табака и вина, Кокрэн просил Леута довезти его до залива Лаврентия и помочь перебраться вместе с родичами старшины на американский берег. Леут согласно кивнул головой и заявил, что приглашает русских друзей посетить завтра его юрту. Там обо всем и договорятся.
В назначенный час Матюшкин вместе с Кокрэном подошли к большому, в форме шатра, крытому шкурами оленя жилищу Леута. Хозяин, толстенький, лоснящийся от жира, встретил их у дверей и пригласил следовать за ним внутрь. По его примеру Матюшкин, согнувшись, вполз под полог. За ним — и Кокрэн. В нос ударила малоприятная смесь из запахов горящего китового жира, прелой одежды и испарений обнаженных человеческих тел. Леут тотчас разоблачился и, голый до пояса, сел на устилавшую пол шкуру, представив гостям пышнотелую жену и взрослую, лет семнадцати, дочь, одетых столь же необременительно, как хозяин. Полуобнаженные женщины весело переглядывались, хихикали и, стремясь привлечь гостей, кокетливо вплетали бисер в намазанные жиром волосы. По приказу мужа супруга Леута скользнула в кухонное отделение и принесла в немытой, со следами сала, чашке вареную оленину и в придачу миску с горьким на вкус китовым жиром, приглашая отведать и то, и другое. Леут проворно доставал из чаши куски мяса и набивал ими рот.
Хозяйка, обратив внимание, что гости как будто позабыли про китовый жир, широко улыбнувшись, сама взяла миску и сделала попытку влить дурно пахнувшее варево в горло Кокрэну. Англичанин выпучил глаза, его горло произвело несколько отторгающих пищу спазмов, и, прикрыв рот руками, он на четвереньках полез из душного жилья на спасительный свежий воздух. Проводив его осуждающим взглядом, Леут скорбно покачал головой. Гость, кажется, совершенно не понимал, что, выразив пренебрежение к предложенной пище, нанес хозяину несмываемую обиду. Набравшись мужества, Матюшкин, по примеру Леута, обмакнул оленину в китовый жир и принялся сосредоточенно жевать. Потом с довольным видом постучал себя по животу и, выразив лицом полное восхищение, в знак высоких достоинств северных яств поднял вверх большой палец. Когда долг вежливости был исполнен, мичман раскланялся с хозяевами и с облегчением полез из шатра наружу.
Для Кокрэна же преждевременный уход имел самые плачевные последствия. При новой встрече Леут хмуро объявил ему, что за доставку на американский берег купец должен заплатить не менее тридцати пудов табака. Цена была чрезмерной, и Кокрэн отказался от услуг старшины. Матюшкину он заявил, что возвращается обратно на Колыму и попробует добраться до Америки через порт Охотск.
— Ты сам видел, Федор, — сказал англичанин, — как тяжело находиться в одном помещении с чукчами. Их еда, эти запахи... Я еще недостаточно дик, чтобы путешествовать вместе с ними. Нет, это невозможно. Я не смог бы привыкнуть к ним. К тому же не знаю их языка.
Назад отправились с общим караваном — вместе с колымскими купцами, комиссаром и сумевшим все же окрестить нескольких жителей тундры священником.
Ничто, казалось, не изменилось в Нижнеколымске, когда Врангель, Козьмин и трое сопровождавших их казаков вернулись сюда в середине марта после завершения похода на восток. Разве что солнце повыше вставало над горизонтом и еще больше снега навалила зима вокруг домов.
