Темнота гудит болью и шелестит страницами. Я умоляю затихнуть, замолчать и не дышать. Я слышу, как бьются сердца оборотней, а вместе с ритмичными ударами и сотрясается замок. Звуки пронизывают мое тело, стены, пол, землю и бегут волнами дальше, по лесу меж корней.
— Я тебя не прощу, если она не очнется, — шипит Эдвин.
— Да мне насрать на твое прощение. Ты мне кто?
— Внук!
Слышу в голосе младшего из братьев обиду и злость, но, похоже, старику и правда до звезды его досада. У него особое отношение к приемным внукам, и он отнюдь не теплое и не нежное. Да и в отношениях с дочерью прослеживается разочарование и недовольство. А ведь могла выйти замуж, а не устраивать игры в сильную и независимую.
— Да неужели? — охает Герман. — Что-то не припомню, чтобы у меня в роду были рыжие!
— Я надеялся, ты сдох уже, — вздыхает Крис. — Но нет. Ты живее всех живых.
— Хрена лысого я оставлю лес без присмотра!
— Ты знала, что он живой? — зло уточняет Чад. — Ма! Знала?!
— Подозревала.
— Сука! — раздается гулкий удар, от которого вибрирует бездна.
— Вырастила неблагодарных щенков, — скрипит ехидный голос. — О, давай, пупсик, кинься на старика. Я ведь достойный противник. Как раз тебе по зубам.
Очень любопытно, кто из трех оборотней решил бросиь вызов немощномму Герману, но, судя по злобному рыку и хохоту с кашлем, насилия над морщинистой обезьяной не состоится.
— Ласточка… — шуршит голос Эдвина.
О перепонки скребутся тонкие и острые коготки, и меня рвет на части боли, что эхом прокатывается по мраку. Замолчите. Заклинаю всеми богами, заткнитесь! Заметавшись с криками в чернильной пустоте, бьюсь мотыльком о холодные стены.
— Стой, Ласточка, стой!
Голоса, рык гонят меня прочь, как слепую и раненую птицу. Мне страшно. Я чувствую, как падаю, отбиваю бока о невидимые преграды и вновь бегу, оглушенная грохотом.
— И с хрена ли ты такая быстрая?! — меня накрывает рев Чада.
По вою, визгам, рыку и возне, я могу предположить, что за гранью моего кошмара идет нешуточная борьба. Тьма отдается на языке соленой кровью, а меня саму словно придавили сверху бетонной плитой, которая почему-то тяжело дышит и недовольно ворчит:
— Успокойся.
— Она просто не в себе, — шепчет Эдвин.
— Веревку неси!
Да что у них там происходит? Кого они собрались связывать?
— Да вашу ж мать! Крис! Ах ты, дрянь, больно! До кости! — рык, тишина, вкус крови и шепот Чада. — Зубы отрастила, сучка?!
— Охо-хоюшки-хохо, — с насмешкой скрипит вдали Герман. — Какие вы громкие, ребята. С одной сукой втроем не можете справиться.
— Папа!
И меня опять мотает в темноте из стороны в стороны. Шум такой, будто весь мир рушится.
— Не смей на меня кидаться, — шипит Герман. — Ты моей крови! Я тебя породил! Я, можно сказать, твой отец!
— Папа, это не смешно!
— Да ты глянь! Уши точно мои!
Меня заносит на крутой вираж, и что-то громыхает под крик Иды и дьявольский смех ее отца. Адский аттракцион с падениями, прыжками, столкновениями и ушибами заканчивается глухим ударом, головной болью и жуткими утробными звуками, словно кого-то выворачивает наружу.
Тишина. Теснота и холод. Из темноты выныривает тень на четырех лапах, с торчащими на макушке ушами и пушистым хвостом. Перетряхнувшись всем телом, скалит безразмерную пасть и крупными пружинистыми прыжками бежит ко мне.
— Отвали!
Желтые глаза мохнатой образины не обещают ничего хорошего: она возжелала меня сожрать и костей не оставить. Срываюсь с места и несусь во тьму, что обещает укрыть и защитить. Зверюга рычит и не отстает, подгоняя подвываниями.
— Свои не бегут…
Ох, как вовремя я вспомнила слова старого маразматика, который меня и утопил во всем этом ужасе. Захлебываюсь в криках, а затем, осознав, что я вновь трусливо удираю от врага, торможу, и разворачиваюсь, преисполненная гневом.
Да лучше пусть меня сожрут! Я устала! Надо признать, я проиграла. То я бегу от волков в лесу, то от Боба, то теперь от непонятной черной гадины с горящими голодом глазами. Всё, финита ля комедия. Раскинув руки в стороны и широко расставив ноги, с бесстрашием смотрю в очи смерти на четырех крепких лапах.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Ну, давай, гадина, сожри меня!
Грациозно прыгает, оттолкнувшись от смоляной глади, и с оскалом летит на меня, раскрыв пасть. Что-то я переоценила себя. С отчаянием наблюдаю, как монстр приближается, а затем обращается в вихрь черных листьев, что лезвиями погружаются в грудь, кроша ребра и внутренности в кровавое месиво.
Мой крик перетекает в волчий вой, а затем в тихий и неразборчивый бубнеж. Тьма расступается, обнажая мутные пятна. Они вздрагивают перед глазами и обращаются в мягкие складки балдахина над головой.
Глава 22. Трое для одной
Комната утопает в серости раннего утра. Кости ломит болью, а мышцы неприятно тянет, будто я всю ночь таскала тяжести и бегала, но меня заботит не это. У окна стоят Чад и Крис и смотрят на меня: в их глазах можно прочесть удивление, возбуждение, возмущение и растерянность.
Кроме этого, меня, кто-то, смею предположить, что это Эдвин, душит меня в объятиях и сопит в затылок, что-то неразборчиво бубня под нос. Мне и раньше было неловко в присутствии оборотней, а сейчас так совсем боязно. Осторожно выбираюсь из тесных и горячих объятий и сажусь.
— Проснулась? — хрипло спрашивает Эдвин и приподнимается на локтях, вглядываясь в лицо с ожиданием и восторгом.
— Почему вы так на меня смотрите? — отползаю в небольшом замешательстве от него, кинув затравленный взгляд на старших молчаливых братьев.
— Другой вопрос, почему ты на нас так не смотришь? — зло и глухо отвечает Крис.
— Да, соглашусь, — Чад щурит желтые глаза. — Почему, Полли?
Вздрагиваю от упоминания своего имени, которое звучит в гнетущей тишине приговором. Старик разболтал внукам наш с ним секрет? Эдвин подкрадывается ко мне и влюбленным щенком вглядывается в глаза:
— Посмотри на меня повнимательнее.
Но я игнорирую его просьбу и взираю на правую ладонь с кривыми розовым шрамом. В голове гудит хохот Германа, а перед глазами мелькают видения, как я в облике разъяренной волчицы сметаю на своем пути мебель и в животном ужасе кидаюсь с клыками на оборотней.
— О, нет… — сипло и сдавленно отзываюсь я и в следующую секунду спрыгиваю с кровати.
В панике отступаю в угол о Чада и Криса, которые надвигаются на меня хмурыми тенями.
— Вы ее пугаете! — Эдвин встает у них на пути.
— Отойди, — шипит Крис.
— Нет.
Загривок Эдвина покрывается шерстью, глаза Чада вспыхивают злобой к младшему брату, и оборотни вот-вот кинутся друг на друга в беспричинной ненависти.
— Да что с вами не так?! — выступаю вперед.
И тут-то понимаю, что оборотни и я стоим посреди комнаты голые. И братья ко всему прочему еще и возбуждены. Их эрегированные члены направлены в мою сторону и с угрозой, едва заметно, покачиваются от каждого движения. Решительность сменяется диким смущением: я окружена взвинченными до предела самцами. От густого, насыщенного и мускусного запаха их желания кружится голова и перехватывает дыхание.
Чад ловит меня за запястье, притягивает и грубо заламывает руки, развернув к себе спиной. Вспышку гнева тушит Эдвин, жадно присосавшись к моему рту. От неожиданности заваливаюсь на Чада, который закусывает резцами мочку, и, привстав на носочки, выгибаюсь в спине в желании вырваться из его захвата.
Но это ошибка. Эдвин, охваченный неконтролируемым вожделением, отрывает мои ноги от пола, просунув руки под бедра, и бескомпромиссным и глубоким толчком берет меня под громкий стон.
Меня затягивает в водоворот криков и рваных фрикций темное желание, что пробудилось вместе со мной от липкого сна. Пусть я его не осознала, но оно тлело внутри и вновь подчинило мой слабый разум в тот самый момент, когда меня коснулись губы рыжего стервеца.
Эдвин пожирает мои рот, с урчанием и в черном безумии вжимаясь в меня, разгоняя по телу кипящую едкой похотью кровь. В нем нет нежности, только слепое звериное влечение. Его конвульсии перетекают в меня сильными спазмами, и, выскользнув с болезненным мычанием, он уступает место нетерпеливо рыкнувшему Крису, который уверенно подхватывает меня под колени, отпихнув в сторону ослабевшего братца.
