Но данный текст не связан с таким условием. В действительности здесь говорится о том, что руда доставлялась из рудников на корабли на «их» («народов Атики») ослах и перевозилась оттуда в Египет вновь на «их» («народов Атики») кораблях.
Вопрос стоит об идентификации Атики, упомянутой в данном папирусе, с Аттикой, столицей которой были Афины, и проблема в том, были ли обнаружены в Аттике необычно твердые металлы или сплавы. В Большом папирусе Харриса металл из рудников Атики называется «ЬтЬ>, что переводится Брэстедом как «медь», хотя и с оговорками, поскольку «ЬпН» – это не вполне обычное название этого металла. В другом тексте это же самое слово «Ьпй» используется для обозначения трех различных разновидностей руды или сплава, ни один из которых не был идентифицирован, хотя подчеркивалась твердость этой руды или сплава1. Таким образом, это слово использовалось для обозначения металла (или минеральной руды) вообще. Ныне Греция не является производительницей меди, однако минеральная руда составляет значительную долю ее экспорта и лидируют среди ее разновидностей пирит и хромит.
Пирит внешне напоминает латунь; это бледно-желтый минерал, бисульфид железа; другими металлами, которые частично включают железо, являются кобальт, никель и медь. Пирит называли «золотом дураков» однако он нередко в действительности содержит золото.
Хромит состоит из железа и хрома. Последний элемент по твердости превосходят только бор и алмазы. При добавлении свинца хромит приобретает желтый цвет. Металлический хром получают путем извлечения посредством углерода оксидов. Он используется для покрытия других металлов из-за своей крепости и присущего ему свойства не тускнеть. При производстве стали хром широко применяется для укрепления сплава.
Закалка железа, которое наравне с хромом содержится в хромите, сделала бы его предпочтительным для производства оружия, а также инструментов для работы с камнем. Ведь так и не решен вопрос: с помощью каких инструментов египтяне Бронзового века, начиная с эпохи Древней Бронзы, высекали иероглифы в твердом граните, еще более твердом базальте и самом твердом из всех диорите (сплав бронзы, меди и олова притупился бы через несколько ударов), или высекали каменные скульптуры с исключительно четкими линиями век, губ и глаз? На этот вопрос можно ответить, 'если при изготовлении инструментов использовалась руда хромита, даже в качестве абразивного порошка. В древние времена, с начала эпохи строительства пирамид, эта руда могла привозиться из Родезии, которая богата ее залежами.
Представляется вполне вероятным, что Рамзес III говорил о хромите и пирите – рудах, которыми богата Греция, когда он писал о металлической руде, привезенной на галерах из Аттики в Египет в момент нависшей угрозы войны с Персией. Если это было так, то греческая руда была даже предпочтительней медной руды Кипра или Синая.
ГЛАВА IV
О ЯЗЫКЕ, ИСКУССТВЕ И РЕЛИГИИ
Семитское влияние на язык и религию Египта
Более двухсот лет, после падения Иерусалима, в Египте существовала еврейская колония. Влияние еврейско-сирийского языка, уже заметное в шестом веке, должно было стать исключительно сильным в эпоху Рамзеса III. Это действительно так. Во многих случаях семитскиеч слова заменили египетские, и писцы Рамзеса III «зачастую отказывались от вполне добротного египетского слова» в пользу еврейского эквивалента. В надписях Мединет-Абу – если взять наугад любой пример – семитское слово «ЬагекЬ» (благословлять) используется вместо соответствующего египетского слова1.
«Тексты Мединет-Абу крайне, непривычны с точки зрения выбора слов. Они демонстрируют склонность к необычным словам или фразам… У них особое пристрастие к использованию иностранных слов, заимствованных обычно из семитских языков. Здесь ясно виден расчет на изумление, детская игра эрудицией, а также усиливающийся интернационализм. То, что в Мединет-Абу в таком обилии представлены семитские слова, указывает на очень активный культурный обмен, который происходил в районе Древнего Востока в древности»2.
Эта особенность вполне понятна» если принимать в расчет влияние еврейской колонии в Египте. Она становится источником недоразумений, если считать Рамзеса III современником судей Гедеона, Иеффая и Самсона, а в особенности потому» что во всей Книге Судей нет ни одного упоминания о каком-либо контакте с Египтом.
Рамзес III писал: «Я на путях…, Всемогущего, моего царственного божественного отца. Властелина богов»1.
' Однако «Всемогущий» – это выражение, уже встречавшееся в одной надгробной надписи начала Среднего Царства:
Влияние еврейских поселений в Египте могло также наложить определенный отпечаток на египетскую религиозную мысль,
Рамзес III часто упоминал о Ваале, и это тоже подчеркивает, что культ Ваала, прежде почти неизвестный в Египте, стал чрезвычайно заметным в это время. Расцвет этого культа в Египте должен быть увязан с влиянием нееврейского населения Палестины в эпоху, последовавшую за изгнанием, и его контактами с Египтом.
Совершенно очевидно, что влияние еврейской религии на египетскую идею Верховного Божества не было ни глубоким, ни постоянным. Храм в Мединет-Абу заполнен изображениями богов с человеческими телами и головами птиц н животных, которым царь приносит дань. Он также стоит перед богом Амоном, который изображен в состоянии непристойного возбуждения. Но больше всех их Рамзес III почитал собственную персону. Храм Мединет-Абу был построен как место почитания его собственной божественной сущности. Утомительно читать бесконечные самовосхваления. Самое простое из них – это скромное заявление; «Мой характер превосходен».
Можно задать вопрос: имеет ли литературный стиль изучаемого нами периода, т. е. периода двадцатой династии, близкое сходство со стилем двух непосредственно предшествующих, согласно установленному летоисчислению, династий? Ответ на этот вопрос может стать аргументом за или против представленной здесь реконструкции, а также за или против установленного летоисчисления, в соответствии с которым Рамзес III жил в первой половине двенадцатого столетия.
«Культурный египетский писец двенадцатого века до н. э., весьма сведущий в классических образцах своей литературы, может скорбеть по поводу выродившегося стиля храмовых писцов своего времени. Вспоминая о чеканных военных анналах Тутмоса III, он бы содрогнулся при виде цветистых преувеличений, которыми заполнял Рамзес III свои летописи…Его бы привела в уныние сознательная искусственность, выражающаяся в обилии иностранных слов и избыточных метафор. Вспомнив, если бы он был на это способен, о более строгих правилах грамматики, которые отстаивал» чистоту классической литературы, он бы испытал жалость к тем писцам, которые трудились над созданием древней грамматики, но чьи усилия были уничтожены невежеством, торопливостью и лепювесностью разговорного языка»1.
Но существовал ли этот «культурный египетский писец» при Рамзесе III? Если и существовал, то не оставил никаких следов своего умения или вкуса для потомства. «Храмовые надписи его дней, судя по текстам в Мединет-Абу, напыщенны, небрежны и грамматически неправильны». Кроме того, они «до нелепости помпезны». Более длинные тексты заполнены «всевозможными восхваляющими сравнениями и превосходными эпитетами, какие только могли изобрести самоуверенные писцы», а короткие тексты, сопровождающие барельефы, «состоят из нарастающих в темпе стаккато восхвалений царя, комплиментарных диалогов между царем и богом или хвалебных песнопений греческого хора придворных льстецов и пленников»2. (Слово «греческий» было употреблено автором этого отрывка не для указания на возраст текстов или на национальность придворных и пленников: оно лишь передает впечатление от подобных хоровых вставок).
Это «постоянное выпячивание величия и значения фараона» могло означать то, что «средний правитель должен был возвыситься до стандарта своих предшественников, или, что более вероятно, пресытившийся вкус его народа требовал более изысканной и очень пряной пищи». Эти напыщенные излишества подобны «звучанию духовых инструментов и звенящих цимбал».
Что касается грамматики, письмо Рамзеса III «стремилось к стилю, который вышел из общего употребления». В нем использовались архаизмы, указывающие.на то, что не так уж мало оборотов уже вышли из употребления. «Некоторая расплывчатость» свидетельствует о том, что «столь же неточной была и разговорная речь, или о том, что она уже тоже подверглась общему процессу сокращения окончаний (суффиксов)».
Если судить с позиций палеографии, то «усечение знаков было грубым и безжалостным… Налицо какая-то всеобщая поспешность». Писцы, которые готовили тексты для граверов по камню, были гораздо лучше знакомы с иератическими знаками, употреблявшимися на папирусе, а не на камне, чем с иероглифами, и потому искажали последние. Их иероглифы «полностью утратили признаки первоначальных знаков»1.
