Чиновник взял трубку телефона и набрал номер.
Марина побледнела.
«Он вызывает полицию!»
Ясное дело, странный тип дал показания против нее. В лучшем случае на фотографии «Дракон Хана» остались следы кокаина, а выдал их обоих немецкий пастор.
Марина сделала вдох и решила признаться. Всегда лучше опередить неизбежный ход событий. Признание серийных убийц учитывалось, и им смягчали приговор. В случае если она признается, ей даже бутерброд дадут, как в самолете, очень симпатичный, а еще много карамелек и чай…
Чиновник повесил трубку и поманил ее пальцем. Он хотел показать ей что-то в паспорте, что ему не понравилось. Ясное дело, как оно могло нравиться, если это мошенничество? Марина говорила об этом родителям, но те оставили ее слова без внимания. Они совсем не считались с ней, не пытались ее понять. Совсем.
— Хочу признаться, — пробормотала она.
Таможенник нахмурил брови и жестом попросил ее сказать то же самое громче.
— Хочу признаться, — повторила Марина более решительным тоном, от которого вдруг почувствовала себя нелепо.
Однако чиновник решил довести дело до конца и, не чувствуя пикантности ситуации, позвал своего товарища. Тот покинул свою кабинку, предоставив пассажиров самим себе.
— Хочу признаться! — отчаянно воскликнула Марина, едва не пав духом из-за вмешательства соседа, уверенная в своей виновности и оскорбленная тем, что оба таможенника ее не понимают.
Чиновники начали разговаривать по-английски. Когда один из них обратился к Марине с рядом непонятных вопросов, очередь стала проявлять нетерпение. Стоявшие в ней пассажиры заподозрили, что время их ожидания бесконечно растянется, и очередь, как раздраженная змея, участила свои извилистые движения, издавая глухой угрожающий ропот.
Марина забыла об очереди, также не догадываясь о присутствии проницательного наблюдателя, который все это время следил за ней сверху и уже раздумывал о приведении в действие второго, тайного, плана.
Итак, незнакомец решил перейти к действию, сделал шаг вперед и пересек барьер.
Миг спустя Марина почувствовала, как на ее плечо легла чья-то рука и до ее слуха донесся мелодичный, чисто ирландский голос, от чего волосы на ее затылке встали дыбом. У нее появилось предчувствие, что самый важный момент в ее жизни вот-вот наступит.
— Анхела!
Марина обернулась, и от увиденного у нее подкосились ноги. Таможенников будто не было вовсе, они были преданы забвению.
Перед ней стоял трехмерный Патрик, ирландец ее мечты, главный герой ее романтических снов, ее невысказанная любовь. Самый красивый парень, никогда не подходивший к ней столь близко, причем сейчас их не разделял целлулоидный экран.
Ростом Патрик был около двух метров и излучал столько света, что ослеплял. Если протянуть руку, его можно было потрогать. Это была правда. Марина даже почувствовала исходящий от него запах лаванды и темного пива.
Однако руку протянула не Марина, а Патрик, и когда рука ирландца коснулась ее, глаза Марины застлал туман, все представилось ей в красном, ярко-красном цвете, она растерялась и погрузилась в невероятную фантазию.
Перед глазами девушки мелькнула сцена с нападением акулы, когда экран окрашивается кровью и никто не знает, что происходит под пятном и кого пожирает хищник.
Марина чувствовала, что руки Патрика обнимают ее за талию, отрывают от земли и поднимают, будто мяч для игры в регби. Взлетев в воздух, она на мгновение заметила веснушки, украшавшие его руки.
Это был ОН. Тот самый, который, по словам Лилиан, должен был подойти к ней. Марина могла бы попасть куда угодно, это нисколько не встревожило бы ее. И если бы она действительно угодила в пасть акулы, то запомнила бы эти последние мгновения парения, как самые счастливые в своей жизни.
Однако Марина не догадывалась, что ближайшее будущее готовит ей куда как лучшую судьбу, чем зубы акулы: а именно нежные объятия, которые пленят ее, и самый страстный поцелуй, какой только могла себе вообразить в самых нереалистичных мечтах дебютантка в любовных похождениях.
Поцелуй, долгий и страстный, когда язык проникает в рот, поцелуй, от которого перехватывает дух и который, если верить журналам и ее гороскопу, бывает раз в жизни.
И тут Марина, уже готовившаяся к тому, что на нее наденут наручники, станут пытать и вернут назад, даже не имея склонности к драматическому искусству, вспомнила слова феи, прошептавшей, что она должна заменить Анхелу. А поскольку до этого Марина постоянно твердила себе, что она и есть Анхела, то (раз она была Анхелой) она ответила на поцелуй с большей страстностью, чем это было прилично.
А после поцелуя глупо улыбнулась и произнесла на ужасном английском:
— It’s fantastic.[18]
Судя по выражениям лиц Луси и Антавианы, сцена, видно, действительно получилась потрясной.
Марина парила на облаках своей мечты. Мир стал чудесным, и второй раз за последние пять минут, глядя в глаза цвета эвкалипта и нежась в объятиях сильных рук, она инстинктивно почувствовала, что жить стоит.
Марина триста тридцать пять дней вздыхала над фотографией, а теперь ее мечта материализовалась перед ней телом, обладая голосом, ароматом и устами. И она ее поцеловала.
Марина была влюблена. Безумно влюблена.
Такова была природа Марины, она была влюбчива.
Оонаг
Светловолосая и белокожая королева хмуро следила за неудачными попытками своей камеристки Эмер удержать копыто ее кобылы Айрмид.
— Отойди, — приказала она. — Я сама все сделаю. Ты неуклюжая.
— Она думает, что я кузнец, — оправдываясь, заявила камеристка.
Оонаг, вооружившись терпением, погладила губы Айрмид и прошептала ей на ухо успокаивающие слова:
— Я почищу твои копыта, сладкая Айрмид, и ты позволишь мне вытащить занозу, которая тебя мучает. Я сделаю это осторожно, не причинив тебе боли.
Эмер и Миа, другая камеристка, удивились, когда кобыла вдруг подняла ногу и протянула королеве копыто.
— Очень хорошо, Айрмид, ты хорошая лошадка. Миа, принеси щипцы.
Твердой рукой Оонаг аккуратно вытащила занозу, одна маленькая капля крови упала на сено конюшни.
— Вот и все, все кончилось, больше больно не будет. Миа, Эмер, накормите ее, почистите и оседлайте. Вечером прогуляемся по холмам.
Вдруг королева замолкла, жестом приказав хранить молчание своим камеристкам. Она напрягла слух и улыбнулась.
Они приближались, она слышала топот копыт.
— Они уже здесь.
И действительно, вскоре король Финвана и Дианкехт появились на своих вспотевших скакунах. Королевский конюший подбежал к его величеству и помог ему спешиться.
Оонаг открыла огонь едким замечанием:
— Держи его хорошенько, а то в последнее время у него появилось странное желание парить в воздухе.
Финвана, не теряя ни капли спокойствия, и бровью не повел.
— Сплетни парят куда проворнее, чем король. Насколько я вижу, королева собирает из них самые злые.
Оонаг приподняла длинную тунику, чтобы не испачкать ее, и сделала несколько шагов к Финване и Дианкехту. Опытной рукой она погладила коня его величества.
— Вы его совсем загнали. Наверно, спасались от врагов?
— У короля Финваны нет врагов… за пределами двора.
Оонаг сочувственно вздохнула.
— В таком случае вам следует сменить скакуна, этот уже не выдерживает вашего веса.
Финвана заскрежетал зубами и сам отстранил белую ручку королевы.
— Уберите руку, миледи, мой конь питается такими же бездушными существами, как вы. Он вполне может перепутать вас с морковкой.
Оонаг встретила слова короля пренебрежительным смехом.
— Меня очень радует, что ваши мозги не заплыли жиром, лишив вас способности язвить. Это самое лучшее, на что вы способны, а может быть, вообще единственное.
Финвана пропустил ее слова мимо ушей. Он знал, что королеву можно задеть больнее всего, если ей не отвечать.
— Уважаемые дамы, если я вам не нужен, я удалюсь в свои покои.
Однако Оонаг остановила его.
— Подождите. Я хочу узнать ваше мнение в одном деле чрезвычайной важности.
Разумеется, Финвана отнесся к ее словам с подозрением.
— Я намерена появиться рядом с вами на своей кобыле Айрмид во время выезда. Как вы думаете, это достойная королевы лошадь?
Финвана молчал. Оонаг только что публично оскорбила его, сообщив о своем намерении возглавить рядом с ним конный выезд. Перед королем возникла дилемма, но не ему решать ее. Для этого у него есть верный гофмейстер.
— Дианкехт! — позвал он.
Дианкехт стоял рядом с Эмер и смеялся, показывая той, как следует протягивать сено его коню. Льстивые слова красивого гофмейстера смущали юную и неопытную Эмер.
