Марыля, чувствуя присутствие Зенека, повернулась к нему и спросила:
— Так этот мальчик — ты, а девочка, значит, я?
Зенек, молча, кивнул. Перед глазами Марыли промелькнула вся жизнь Зенека у деда, как болел он, как лечил его дед всякими снадобьями да отварами. Как помер Демьян, а что дальше с Зенеком было, то Марыля сама помнила.
Зенек всё ещё держал её за руку. Они снова оказались на той поляне, где Демьян нашёл младенцев. Она увидела Василя, Михая и Грица. Была ночь, но светло как днём. Мужики лежали возле костра и смотрели, разинув рты, как из земли вырастают два гладких, огромных камня. Как Зенек, прежний, подходит к камням, как из них выходят мужчина и женщина и что-то говорят ему. Слов она не услышала и повернулась к Зенеку. Он, предугадав её немой вопрос, поднёс палец к губам, давая понять, что бы ни о чём не спрашивала, а просто смотрела. Вся сцена на поляне прошла перед её глазами.
— Теперь ты всё видела. Нам пора, — Зенек прижал девушкук себе.
Они снова стояли по среди Марыленой избы. В её голове была мысль о том, что уголёк из печи упадёт на пол и до беды не далеко. Её взгляд упал на печку и, к своему удивлению, она заметила, что уголёк был в самом начале своего падения. Искрясь и потрескивая, он упал на пол, ярко вспыхнул и погас, подёрнувшись пеплом. «Как же так, а куда время подевалось, ведь столько я увидела?» она посмотрела на Зенека. Он улыбнулся и сказал:
— Теперь время и расстояние нам подвластны, — Зенек подошёл к иконе, достал из задней стенки медальон, разделил его на две половинки, как было на тех детях, одну половину одел на шею Марыле, а другую себе.
— Ну вот, это пока всё, что я могу тебе показать. Эти дети — мы с тобой, ты правильно догадалась. Обо всём остальном, пока сама думать будешь, а я устал сильно, мне ещё два месяца придётся сил набираться. Буду лежать в покое, как эти семь месяцев, разговаривать не смогу, но слышать тебя буду. А как день сорока святых придёт, тогда и встану я. А если в себе изменения находить будешь, не пугайся, так и должно быть. Теперь пойду лягу, силы на исходе, упаду ещё и придётся меня тащить, а надо тебя поберечь, голубку мою, — слабеющими руками Зенек обнял Марылю, и еле передвигая ноги, пошёл к полатям.
Марыля подхватила его, помогла лечь. Он вытянулся, улыбнулся ей, взял за руку:
— Ничего, милая моя, потерпи, чуть-чуть осталось и будем мы…
Его рука ослабела окончательно. Он глубоко вздохнул, закрыл глаза и выпустил руку Марыли. Она подоткнула ему одеяло, посмотрела на его изменившееся, но такое родное и близкое лицо и присела в ногах. Взяла медальон, что Зенек ей на шею повесил, разглядывала долго диковенную вещицу, а потом опять на спящего парня посмотрела.
«Господи, глазам не верю, что же это? Словно сон какой-то. А может, это и был лишь сон, отваром дедовым навеянный? Спросить у дяди Василя о том, что они на поляне видели или не надо? А вдруг они не помнят ничего да ещё за полоумную меня посчитают? Ведь просто волшебство, не иначе. Какого мы роду-племени? Откуда свалились? Что же всё это значит? А Зенек опять в беспамятство впал. Дождусь, пока в себя придёт, обещал же разъяснить мне всё. Так и решу, ждать надо. Как же он прекрасен, ладный да пригожий, а я? Обычная серая птаха, не то что барышни городские. Руки от работы как у старухи и глаза блёклые да выцветшие. Вот поправится, надоест ему жизнь деревенская и уйдёт от меня в город. Ну, будь что будет».
Глава 5
Эти два месяца тянулись невообразимо долго. Каждый день Марыля, делая обычные дела по хозяйству, по несколько раз подходила к Зенеку, но он лежал всё так же неподвижно, дыхание было еле уловимым. Он продолжал меняться, волосы стали совсем густые, чёрные и волнистые и в росте он заметно прибавил, ведь горб-то совсем пропал, уже и на полатях не помещался. Помня, говорил он, чтобы никто не заходил, да его не разглядывал, пришлось Марыле самой сколотить лежанку для него. Еле перетащила, таким он стал высоким да крепким. «Настоящий мужик уже, красивее да ладнее, чем наши парни. Вот бы мужа такого, да где уж мне, — смотрела она на Зенека и вздыхала с сожалением, — но ничего не поделаешь, а уйдёт если, то пусть будет счастлив, лишь бы ему хорошо было. Настрадался, намучился за жизнь свою, как никто другой счастья заслуживает».
Но однажды, штопая старенькую кофточку, глянула на свои руки и увидела, что стали они мягкими да гладкими. Вспомнила она про старенькое, потрескавшееся зеркальце, ещё отец, покойный из города привозил. Дорогой подарок он матери сделал, сказал, чудом выторговал на ярмарке у старика одного. А старик тот сказал, что когданибудь принесёт это зеркальце счастье. «Когда-нибудь посмотрит твоя дочка в него и увидит красоту свою, от всех скрытую». Мать подивилась диковинной штуке и сказала, что ей смотреться некогда, да мол, старая она уже. Пусть девчата перед зеркалом крутятся, у них вся жизнь впереди. Но сёстры Марылины сколько не смотрелись, себя такими же как в жизни видели и слова старика позабылись. А перед тем, как отцу помереть, лопнуло то зеркало на две половины. Одна вдребезги рассыпалась, а другая целым кусочком осталась. Мать сильно горевала, говорила, вдруг старик тот колдуном был, да стекло это проклятое, и велела выкинуть осколки с глаз долой. Но Марыля, как сердцем чуяла, ту половинку целую унесла, да в сарайке спрятала, а когда мать умерла, и все разъехались, кто куда, достала его и в дом принесла. Но сколько не смотрела, ни чего не менялось. Давно забросила его в сундук, не считая себя красавицей. Ведь с Касиной красотой не сравниться, так что в зеркало таращиться. А теперь почувствовала непреодолимую тягу посмотреть. Достала забытый за ненадобностью осколочек и краем глаза посмотрела. На неё, из мутноватого стекла, смотрела удивительной красоты девушка, с белокурыми волосами, струившимися крупными волнистыми локонами. Ярко-голубые глаза, в обрамлении пушистых, густых ресниц, как два маленьких озерца, отражающих блики солнца, блестели на лице. Кожа была матово-бархатистой, нежно-розового оттенка. «Вот тебе на, как же это получилось? Может это зеркало такую шутку надо мной шутит? Не верю я, что так может быть». И отложила зеркало, проверить ведь все равно невозможно. Только однажды, шла от колодца и встретила Милоша. Он, с охапкой дров шёл из лесу. Остановились поздороваться.
— Давно тебя не видно было, совсем ты со своим Зенеком умаялась. Когда ты всё делать успеваешь, по ночам что ли, за водой да дровами ходишь. Вроде как специально, что бы, не видится ни с кем да не разговаривать. Как дела-то у твоего хворого? Скоро ли поправиться или всё лежит как бревно?
Марыля подняла на Милоша глаза, посмотрела долгим взглядом:
— Ничего, уже скоро выздоровеет.
Подняла вёдра и пошла.
Как водой студёной обдало Милоша. Оторопел он, и слова не смог вымолвить ей в ответ, как язык проглотил.
«Господи, что случилось с ней! Чудо, как хороша стала! Одни глаза чего стоят. Как два бездонных чистых озера, так и манят. И лицом как-то светлее стала. А губки-то, губки, алые, влажные, так и кажется, что сладкие на вкус, как мёд. Боже мой, вот так красавица, аж сердце захолонуло. Куда Касе до неё?!». Так и стоял, ошалевший от Марылиной красоты, не чуя под собой ног. И долго ещё, не мог он прийти в себя от увиденной красоты. Вечером, на гулянке, у Ганны, Кася льнула к своему любимому, заглядывая ему в глаза.
— Что ты, мой коханый, на себя не похож, тихий, молчишь, слова мне ласковые не говоришь? Али разлюбил свою Касю? Неужели нашёл лучше меня, скажи, кто разлучница, уж я с ней поговорю по душам, ни кому тебя не отдам! Мой ты, только мой. И я тебя ни на кого не променяю.
Милош отмалчивался, обнимал Касю, на поцелуи отвечал без былого жара. Придя домой, долго лежал без сна в постели. Стояли перед ним прекрасные глаза Марыли, их бездонная, манящая глубина. С той поры, ловил он момент, что бы встретиться с ней, хоть словом обмолвиться. Но будто, избегала она его, завидя, переходила на другую сторону улицы или вовсе, забегала к кому-нибудь в хату, и долго не выходила оттуда. Не выдержало сердце, пришёл он как-то к её избе, долго ходил возле, не решаясь постучать. Но пересилило желание увидеть её ту робость, что незнакома была до этих пор, постучал в дверь. Не вышла, только ворохнулась шторка в окне. Ушёл домой, тоскуя и печалясь. На следующий день, подкараулил её возле колодца, схватил за руку, не в силах сдержатся, прижал к себе, задышал жарко в её, уже любимое и желанное лицо: — Словно, прячешься от меня. Не могу больше, полюбил тебя, сил нет терпеть, хочу видеть тебя, прикасаться к телу твоему желанному. Выходи за меня, любить тебя буду так, как ни кого, доселе, не любил. Ненаглядная моя, ласточка.
И начал целовать её глаза, щёки, потянулся к губам. Но почувствовал, как напряглась Марыля, кулачками в его грудь упёрлась, отстраняя от себя.
— Что, что желанная, али не люб я тебе? — ловя её взгляд, с горьким вздохом, спросил Милош.
