Хорошо бы Такыров — так, кажется, назвался этот азиат — больше не появлялся! Если поймут, что он, Соболев, не имеет связи с людьми Пепеляева и не стремится к этому, то чекисты могут оставить его в покое. На вопрос, зачем заходил Такыров, он мог бы ответить, что выгнал его, не дослушав. Досель в бога не особенно верующий Соболев помолился про себя: великий боже, если ты есть, заставь их меня забыть, сделай так, чтобы меня не трогали.
Вечером на пятый день его, только что вздремнувшего после службы, разбудили:
— Эраст Константинович, добрый вечер.
Он открыл глаза и прямо над собою увидел ненавистную удлинённую физиономию, украшенную на этот раз усиками.
Соболеву страсть как хотелось вскочить и пинком в зад выпроводить этого навязавшегося на его голову наглеца, но он почему-то продолжал лежать, бездумно уставившись в потолок.
Не раздеваясь, Аргылов присел на стул.
— Вставайте! — распорядился он.
Сам дивясь своей покорности, Соболев послушно сел на кровати.
— Почему в постели?
— Простыл…
— На работу, однако, ходите аккуратно!
«Дикарь! Как смеет он на меня, дворянина, повышать голос!..» Но этот протест, возникший краткой вспышкой, тут же угас, и Соболев слабо пробормотал:
— Ломит в груди…
— Ладно, хватит. Я за условленным. Достали?
— Н-нет…
— Почему?
— План ещё не составлен…
Соболев говорил, что в голову придёт, шло бы только время.
— Не составлен? План операции составлен и утверждён. Одна копия плана к вам, в военкомат, должна уже поступить. Даю вам ещё два дня сроку, это уже окончательно. Дальше тянуть нельзя. Послезавтра я должен получить требуемое.
— Я…
— Повторяю… послезавтра вечером копию плана я должен держать в руках. С воинскими частями связь установлена?
— Нет, то есть да… Переговоры велись, результаты пока неизвестны.
— Торопитесь, время не ждёт. И нечего притворяться больным, в любом случае задание с вас не снимается. И ещё запомните: станете вертеть хвостом — пеняйте на себя!
После ухода Аргылова Соболев битый час сидел на кровати не шевелясь. Голова его была тяжёлой, мысли неуправляемо плыли, ни на чём не останавливаясь. Лампа задымила, кончился керосин, Соболев задул её, затем во мраке, на ощупь, добрался до шкафа и вытащил из него бутылку. Неразведённый спирт обжёг нутро. Упёршись лбом в стену, Соболев отдышался и опять, как был, не раздеваясь, повалился на кровать. В голове чуточку прояснело.
«Что же всё это значит? — лихорадочно соображал он. — Послезавтра… Где он возьмёт требуемое к послезавтра? «Пеняй на себя…» Да, эти люди ни перед чем не остановятся… в каком-нибудь овраге слегка забросают снегом… Дикарь явно под слежкой, не берут его лишь затем, чтоб установить связи. Арестуют его чуть позже, тогда же возьмут и его, Соболева. Сказать, что Такыров не приходил, что никакого письма Рейнгардта он, Соболев, не читал, приказа Пепеляева не получал и не было никакого задания? Но кто тебе поверит? Ещё рад будешь признаться во всём и стать под дула ружей. Впереди только смерть. Не завтра, так послезавтра, спасения нет, тупик. О, проклятье! Лучше самому… Нажмёшь на собачку, и конец всему: подозрениям, ужасу мести, мукам ожидания… Хватит! Пусть сразу же всё кончится! Собственной рукой, собственным судом!»
Из-под подушки Соболев вырвал браунинг, взвёл курок и прижал холодную сталь к виску, где отчаянно бился пульс. «Прощай, Соболев! — мысленно обратился он к себе, как к постороннему. — Судьба твоя — умереть в этом ледяном краю вдали от родных волжских берегов. Прощай».
Соболев едва закрыл глаза, как вдруг ослепительно вспыхнул залитый солнцем белокаменный дом в их имении посреди небольших дубрав, окна все в цветах, мать несёт в решете клубнику. «Доброе утро, Эрастик!» «Эра-ас-ти-ик!» Соболев испуганно вздрогнул, явственно услышав этот голос. «Их самих… Самих!..» Браунинг с грохотом упал за кровать.
Открыл глаза. Угольно-чёрная ночь, смутным пятном светит обледенелое окошко, в углу с бумажкой возится мышь, на печи шуршат тараканы. Соболев до боли прикусил губу. Что это, уж не сходил ли он с ума? Хватит… Пора поставить точку! Пошарил рукой за кроватью. «Их сами-их!» Кого это «их самих»? Ах да, их… Конечно же, их! Почему он должен ради них жертвовать собой? Они ему родня? Они дети его? Они его жалеют? «Пеняй на себя». Как бы не так! Теперь кто кого опередит! Тогда он сразу высвобождается от подозрений, они не тронут того, кто им помог, кто разоблачил врага. «Ну, погоди ты у меня, азиат, косоглазая образина! С Соболевым шутки плохи, Соболев себя ещё покажет! Лишить себя жизни? Из-за кого?! О, мамочка родная! Есть бог всё-таки. Есть!»
Глубоко, полной грудью вздохнув, Соболев осторожно снял палец с курка и бросил браунинг на стол.
Утром, явившись на службу, он тут же сказал, что уходит по делам, и, уже стоя в сенях, осмотрел улицу: вдруг этот Такыров следит за ним? Ничего подозрительного он не обнаружил, часто оглядываясь, подошёл к зданию ГПУ, да вдруг оробел. Соболев прошёлся несколько раз по противоположной стороне улицы и, только вспомнив ночной ужас, не оглядываясь, уже решительно перешёл улицу и распахнул двери.
Дежурный без всякого интереса выслушал маловразумительные объяснения Соболева и направил его в одну из комнат. Молодой русский, сидевший там, довольно долго слушал Соболева и вдруг, будто его осенило, вскочил:
— Идёмте!
В третьей комнате за дымной табачной завесой смутно, едва различимо чернела чья-то голова.
— Трофим Васильевич, товарищ к вам…
Хозяин комнаты помахал руками, чтобы если не для гостя, то хоть для себя самого чуть развеять дым, движением плеч поправил накинутый полушубок и подал руку.
— Ойуров. Садитесь, товарищ.
— Соболев. Эраст Константинович.
— Из военкомата?
— Да, оттуда…
«Уже знает! Что я и думал… Хорошо, что догадался сам прийти, пока ещё не поздно».
— Рассказывайте, я слушаю.
— Да, товарищ Ойуров… Меня зовут Соболев, Эраст Константинович, я служу в военкомате начальником отдела. Был командирован из Новониколаевска. Так вот…
— Это я знаю, товарищ Соболев. Успокойтесь и расскажите всё по порядку.
— Спасибо, спасибо… Я служил в царской армии, офицер… Был и в белой армии у Колчака. Всё это записано у меня в личном деле. Чистосердечно признал свою вину перед Советской властью, мне было всё прощено, направили сюда на работу. Так вот…
— Это понятно. У вас всё?
— Нет, ещё не всё… — Соболев вздохнул и глянул на собеседника. — Значит, так. Прошлой ночью… Нет, вчера вечером… да, вечером, ко мне домой заходил некто Такыров, якут. Связной генерала Пепеляева. Прибыл суток десять назад с востока.
— Такыров, Такыров… — Кончиками пальцев Ойуров слегка побарабанил по столу. — Может, он назвался иначе?
— Нет, нет! Он назвался именно так.
— Рассказывайте дальше.
Несмотря на холод в комнате, обильно потея и утираясь платком, Соболев, стараясь не сбиваться, рассказал о визите Аргылова и о его требовании достать копию плана операции красных войск против Пепеляева. Стремясь изобразить искренность и объективность, он всё-таки постарался выставить себя в более выгодном свете, не упомянув про первый визит Аргылова и про письмо Рейнгардта. Про первый-то визит, может, в Чека и не знают, а если рассказать, то могут придраться, почему, мол, не донёс сразу. А если про то и знают, можно сказать, что никакого серьёзного разговора не было, гость приходил лишь удостовериться в моём присутствии. Про письмо же они определённо не знают, а если расскажет тот тип — отопрусь. Письмо сожжено, и пепла не осталось, поди докажи! Соболев сказал, что связной обещался зайти к нему вторично, несмотря на его, Соболева, решительный отказ. По ходу несколько раз ввернул он словечко про свою преданность Советской власти, а в заключение настаивал на немедленном аресте шпиона.
— Значит, он к вам придёт завтра вечером?
— Да, завтра вечером.
Жёлтым обкуренным пальцем Ойуров поскрёб жёсткий ус, затем протянул Соболеву несколько листов бумаги.
— Идите в соседнюю комнату и подробно опишите всё, что вы сейчас рассказали. Я вернусь, подождите меня.
В пустой комнате, где нижняя половина окна была забита доской, Соболев сел за стол и стал писать — вразумительней, чем рассказал, и с тем же расчётом выгородить себя. Писал он долго, кончил наконец, перечитал и внёс поправки. А Ойуров всё не шёл. Соболев вышел в коридор, подёргал дверь комнаты Ойурова — дверь была заперта. Тогда он спросил у дежурного, но тот ответил весьма холодно:
— Он скоро будет. Идите в комнату. И не выходите.
Сидя в ожидании, Соболев забеспокоился: «Не выходите…» Он что, арестованный? Может, чего доброго, сочтут его за сообщника этого шпиона да посадят? Нет, не должно бы — он ведь пришёл сам. Как же так?» Он уж совсем потерялся было в сомнениях, когда Ойуров вернулся наконец. Внимательно перечитав исписанные листки, он сказал:
