Солдаты Сантоса шли гуськом, с винтовками через плечо. Тоненькие ветки мешали идти, впереди была сплошная чаша. Тропинка становилась все круче, ободранные пробковые дубы сменялись дубами обыкновенными, под ногами зашелестел вереск.
Сотни звуков пронизывали тишину. Еще на перекрестке Сантосу показалось, что из деревни доносится звон колоколов. «Наши заняли», — подумал он; но и колокольный перезвон, и стрекотанье пулеметов поглотила тягучая полуденная тишина.
На войне он узнал, что тишина бывает разная: подстерегающая, напряженная тишина перед разрывом гранаты; тишина ожидания, сотканная из тысячи звуков и пауз; успокоительная тишина, расслабляющая как сон. И она ему не понравилась.
Ему казалось, что какие-то крохотные существа притаились в чаще, во мху и в папоротниках, свернулись внимательные ужи, резиновые ящерицы сверкают глазками, пугливые зайцы высовывают мордочки из кустов, насторожились хвостатые белки. Навязчивое, противное ощущение преследовало его; он чувствовал, как муравьи, и кузнечики, и цикады, и жуки — все эти враждебные насекомые бесшумно зашевелились, приняли молитвенную позу в своих тайничках и следят за ним и за его солдатами.
Наверху росли колючие кусты ежевики, пройти было невозможно. Сантос осмотрелся и увидел, что метрах в пятидесяти опять идет тропинка. По краям росли каштаны, земля была усыпана колючими, как еж, скорлупками. Солдаты снова пошли гуськом — теперь в горы. Отсюда, сквозь кроны деревьев, виднелась долина, но ребят нигде не было.
Сверху им открылись покрытые виноградниками холмы, округлые, как женская грудь. Дальше на много километров темно-зеленым волнистым плащом расстилались дубовые и сосновые рощи, а за ними маячили колокольня и крыши деревни. Совсем измученный сержант обернулся к солдатам и, беззвучно шевеля губами, приказал идти назад.
На одном из поворотов за стеной дикого орешника обнаружился источник, обложенный камнями, и солдаты присели отдохнуть. Сантос засучил рукава и встал на колени, чтобы напиться. Здесь было свежо, прохладно, Его лицо ясно отражалось в воде — морщины, плохо подстриженные усы, кошачьи блестящие глаза. Он погрузил руки в воду, и лицо распалось на кусочки, как в пьяном сне.
Отсюда была видна широкая лощина, дремлющая в солнечных лучах. За ней уступами поднималась земля, а внизу, наверное, весной шумели тростники. Наверху торчало какое-то полуразрушенное сооружение, которое много лет назад было мельницей. Сержант взглянул на нее и вдруг заметил движущиеся фигурки. Он оставил в интернате свой полевой бинокль, но и без него ему удалось различить у мельницы с полдюжины мальчишек. На одном из них была не то красная фуфайка, не то гимнастерка, и его было легко отличить от остальных — те копошились в поле, как муравьи, и явно ему подчинялись.
— Эй, посмотрите-ка!
Солдаты посмотрели туда, куда он показывал. Прикрыв глаза рукой, они долго глядели на долину. Один, два, три. С полдюжины, не меньше. Сержант определил расстояние на глаз и высказал свое мнение:
— Восемьсот метров. А может, и больше.
Склон был очень крутой, они сбежали вниз быстро и легко, как на крыльях. Сантос крепко придерживал ремень винтовки, чтобы приклад не колотил о бедро. Солдаты гуськом бежали по проложенному им пути.
В одном месте было довольно топко, сапоги чавкали по илу. Монотонное хлюпанье воды наводило на мысли о церемониальном марше. Дышать становилось все тяжелее, но они бежали, повинуясь ритму хлюпающей воды. Птицы, как стрелы, проносились над их головами, оглашая долину криками.
Когда они дошли до лощины, солнце скрылось за облаками, и порыв ветра поднял оранжевую пыль. Они прикрывали глаза. Потом их ноги все так же, в такт, зашлепали по грязи, и, взбираясь наверх, они шли все медленней.
Эхо разносило по долине то жужжанье грузовика, то далекий разрыв гранаты. В промежутках долина казалась спящей, даже мертвой. Бегущие облака бросали быстрые тени, волнистые, как земля. Только столб дыма на самой середине склона вносил в пейзаж угрожающую, зловещую ноту.
Мельница, показавшаяся вдруг из-за уступа, была как будто совсем близко, но пришлось идти довольно долго, прежде чем выяснилось, что там происходит. Из трубы вырывался плюмаж черного дыма, и узкие языки пламени лизали рассохшиеся доски двери. Ребята подожгли мельницу и сбежали. Их нигде не было видно.
Солдаты остановились шагах в пятидесяти, потом кинулись к мельнице. Сантос добежал первый и навалился на дверь. Она была заперта, но подалась. Он ничего не смог разглядеть из-за дыма, слезы застилали ему глаза, и все же, повинуясь чутью, он ощупью шел вперед.
— Эй, сержант!
Дым плотно обволок его. Сантос шел наугад, хватаясь за стены. Основной очаг пожара был с другой стороны; он старался держаться от него подальше. Ему хотелось заговорить, спросить, есть ли тут кто, но дым не давал ему раскрыть рот, и он слепо тыкался в неровную поверхность стены, а солдаты звали его оттуда, из дверей, и обсуждали между собой, стоит ли идти за ним.
Его рука ткнулась во что-то мягкое, и от этого прикосновения к человеческому телу, на поиски которого он ринулся очертя голову, Сантос чуть не заплакал от радости. Тут, на жернове, в дыму, был человек, хотя и не его сын. И вдруг он с удивлением понял, что ему безразлично. Это человек — и все. Столько жизней унесла война, а теперь можно спасти человека, у которого уже нет надежды на спасение.
«Спасибо тебе, господи, спасибо».
Ему удалось выпрямить неподвижное тело, но когда он хотел взять его руку, то понял, что руки у человека связаны. Он попытался распутать узлы. Ничего не вышло. Эти мальчишки знали свое дело. Пока он возился с веревками, человек снова упал на жернов, и пришлось наклониться, чтобы поднять его за плечи.
Это оказалось нелегко, потому что ноги свисали вбок, и, потеряв последние силы, он прислонился к жернову. Легкие как будто набили песком, рот раскрывался сам собой. Густой дым драл горло, мысли путались.
Выйти… На свет, на воздух… Он цеплялся за жизнь (за свою, за жизнь того человека) и устоял на ногах, потащил тело через густую завесу дыма. (А там, снаружи, наверное, ветер пробегает по листьям…) До двери оставалось несколько метров; он чувствовал, что одним рывком их не одолеть. Медленно, медленно, спотыкаясь, он шел на крики, тащил неподвижное тело к невидимой двери.
При каждом шаге он думал, что теряет сознание, и держался на ногах только чудом; руки у него повисли, в голове было пусто. Потом он наткнулся на кого-то, кто-то схватил его за плечи и потащил на воздух. Да, тут был воздух, тут была жизнь; и, внезапно ослабев, он отдался ее ласке.
* * *
Пока Сантос выбивал дверь мельницы, солдат по фамилии Гарсия заметил среди папоротников бритую мальчишечью голову. Мальчишка тут же исчез, как будто его дернули за ниточку, но солдат уже определил точно, где он прячется, и крикнул:
— Эй ты, малец!
Гарсия со всех ног помчался по обработанной земле, но, когда подбежал, мальчишки уже не было.
Отсюда, из кустов, открывались как на ладони широкая лощина, чуть всхолмленные поля и, вдалеке, линия голых тополей, похожих на телеграфные столбы.
Солдат Гарсия потоптался на месте и озадаченно поскреб в затылке. Мальчишка исчез как по волшебству, буквально в одну минуту. Судя по всему, отсюда до опушки было метров двести. Солдат решил, что зрение сыграло с ним злую шутку. Лицо у того мальчишки было раскрашено, и полевые защитные очки закрывали глаза.
Он собрался было идти обратно к своим, как вдруг заметил сломанный полевой цветок, присмотрелся и увидел в двух-трех шагах большую расщелину в глине. Он шагнул к ней и обнаружил трещину метра в три глубиной, которая бежала между двумя бороздами. С вершины холма до самой лощины шла тропка. Без всякого сомнения, мальчик нырнул туда и сбежал.
Раньше чем кинуться вниз, Гарсия немного подождал. По откосу шли следы, и солдат заметил, что они ведут к большой лощине. Его шаги отдавались гулким эхом от глиняных стенок и предупреждали беглеца о погоне. Гарсия тоже как будто услышал шаги и, не раздумывая больше, побежал на звук.
Тропинка сильно петляла, только через минуту Гарсия увидел беглеца. На нем была зеленая фуфайка с засученными рукавами и штаны, все в заплатах. Он изо всех сил пытался сохранить расстояние, отделявшее его от Гарсии. Добежав до низа лощины, он свернул влево. Здесь двигаться было труднее — почти ничего не росло, тростники еще не зацвели, спрятаться негде.
Солдат решил взять его измором и потому не особенно торопился. Вещевой мешок стеснял движения рук, он его сбросил. Он бежал размеренным шагом, не утомляясь, и заметил, что дистанция уменьшается.
Из лощины, если глядеть на север, хорошо просматривалась местность. С одной стороны виднелся интернат, наполовину скрытый дубовой рощей. Слева, за двойным рядом кипарисов, темнел прямоугольник усадьбы, называвшейся «Раем».
