Она сидела, поджав в одну сторону босые ноги в золотых шароварчиках. Ногти были длинные, без лака, загрубевшие от многолетних занятий танцами.
— Знаю, но специально пришел пораньше: хотел уверить вас, что не желаю ему зла, — сказал мой отец.
Я не спускала с него глаз. Таким я его еще не видела. Он сбрасывал бремя слов — доставленный по назначению груз залежалых имен и глаголов, а сам разглядывал ее ступни, покоящиеся на темном ковре, И маленькое пятнышко приглушенного света, которое, Пробиваясь сквозь занавески, ласкало ее правую щеку.
— На нем нет вины; он любил вашу девочку. Пусть это детское увлечение, но что было, то было.
О детских увлечениях мать Рэя знала не понаслышке. Подросток, который развозил на велосипеде газеты, возле их дома переставал крутить педали: надеялся, что она откроет дверь, заслышав, как на крыльцо со стуком падает свежий номер «Филадельфия Инкуайерер». Надеялся, что она выйдет и, заметив его, помашет рукой. Ей даже не приходилось изображать улыбку, она вообще редко улыбалась на людях — настолько красноречивы были ее глаза, осанка танцовщицы, точно выверенные движения.
Когда в дом нагрянули полицейские, рассчитывая схватить убийцу прямо в темной прихожей, Рэй не успел дойти до верхней площадки, как они уже забыли, зачем пришли: Руана сделала так, что непрошеные гости тут же уселись на шелковые подушки в ожидании чая. Они решили провести беседу в непринужденном ключе — на хорошеньких женщин это действовало безотказно, но чем больше они ей льстили, тем прямее она держала спину, и пока допрашивали ее сына, Руана неподвижно стояла здесь же, у окна.
— Отрадно, что Сюзи нравилась такому славному парнишке, — сказал мой отец. — Хочу поблагодарить вашего сына.
Руана улыбнулась, не размыкая губ.
— Он написал ей любовное послание, — сказал папа.
— Верно.
— Жаль, что я сам этого не сделал. Не сказал ей в Последний день, что люблю ее.
— Понимаю.
— А ваш сын это сделал.
— Да.
На мгновение они встретились глазами. — Не иначе как вы довели полицейских до белого каления, — сказал мой отец и улыбнулся, скорее своим мыслям, чем собеседнице.
— Они пришли, чтобы предъявить обвинение Рэю, — сказала она. — Меня ничуть не волновало, как они отнесутся ко мне.
— Мальчик, видно, натерпелся от них.
— А вот этого не нужно, — сухо произнесла она, опуская чашку на поднос.
Отец, запинаясь, пытался протестовать.
Мать Рэя подняла руки:
— Вы потеряли дочь и пришли сюда с определенной целью. Готова выслушать, но не более того. В нашу жизнь я вас не впущу.
— Я не хотел вас обидеть, — сказал он. — Просто… Рука снова взметнулась вверх. — Рэй придет из школы минут через двадцать Мне нужно будет его подготовить, после чего вы сможете побеседовать с моим сыном о вашей дочери.
— Да что я такого сказал?
— Хорошо, что у нас мало мебели. Это позволяет Иве думать, что когда-нибудь мы снимемся с места и уедем отсюда навсегда.
— Надеюсь, вы никуда не уедете, — возразил мой отец.
Его с детства приучили к вежливости, и меня он воспитал в том же духе, но, положа руку на сердце, ему просто не хотелось расставаться с этой женщиной, ледяной, но не холодной, твердой, но не каменной.
— Это очень любезно, — сказала она, — но вы меня совсем не знаете. Мы с вами подождем Рэя вместе.
Отец выходил из дому в разгар ссоры между Линдой и мамой.
Мама настаивала, чтобы Линдси поехала с ней на христианское собрание. Линдси в запальчивости выкрикнула: «Да я лучше сдохну!» На глазах у отца мама остолбенела, потом взорвалась и бросилась в спальню, где завыла в полный голос. Тогда он потихоньку сунул в карман пиджака свой блокнот, снял с крючка ключи от машины и улизнул через задний двор.
Первые два месяца мои родители двигались по разным орбитам. Один сидел дома, другой уходил. Папа засыпал в зеленом кресле у себя в мастерской, а проснувшись, на цыпочках пробирался в спальню, чтобы юркнуть в постель. Если мама подминала под себя одеяла и простыни, он ложился не укрываясь, только подтягивал колени к подбородку, готовый вскочить по первому зову, готовый ко всему.
— Я знаю, кто ее убил, — услышал он свои слова, адресованные Руане Сингх.
— Вы сообщили в полицию?
— Сообщил.
— И что вам ответили?
— Якобы в данный момент ему нечего предъявить, кроме моих подозрений.
— Отцовские подозрения…— начала она.
— …Будут посильнее материнского чутья.
На этот раз улыбка разомкнула ее губы.
— Он живет в нашем квартале.
— И чем вы в связи с этим занимаетесь?
— Проверяю все зацепки. — Отец понял, как это прозвучало, но было уже поздно.
— А мой сын…
— Тоже зацепка.
— Наверно, тот человек вас всерьез пугает.
— Дело не в этом: не могу же я сидеть сложа руки, — возразил отец.
— Опять все сначала, мистер Сэлмон, — сказала она. — Вы меня не понимаете. Я ведь не говорю, что вы поступили низко, придя к нам в дом. По-своему, вы поступили правильно. В этой истории вам хочется найти хоть что-то теплое, мягкое. Поиски привели вас сюда и это хорошо. Не знаю, правда, хорошо ли это для моего сына.
— Я пришел без всякой задней мысли.
— Как зовут того человека?
— Джордж Гарви. — Папа впервые произнес это имя вслух после разговора с Леном Фэнерменом.
Молча поднявшись с пола, она повернулась спиной подошла сперва к одному окну, потом к другому, чтобы отдернуть занавески. Она впускала в дом свет. Только после окончания уроков. На дороге показался Рэй.
— Рэй уже на подходе. Выйду его встретить. прошу прощения, но мне нужно обуться и накинуть пальто. — Она помолчала. — Мистер Сэлмон, на вашем месте я бы делала то же самое: искала бы встречи с теми, кто мне нужен, не сообщая всем подряд имя этого человека. А утвердившись в своей правоте, — закончила она, — я бы нашла тайный способ его убить.
Отец прислушивался к ее передвижениям. В прихожей что-то звякнуло — это она сняла с металлической вешалки свое пальто. Через пару минут отворилась и захлопнулась входная дверь. С улицы ворвался колючий ветер, потом в окно стало видно, как мать обняла сына. Они не улыбались. Их головы склонились совсем близко. Губы что-то шептали. Рэй должен был свыкнуться с мыслью, что дома его поджидает мой отец.
Поначалу и маме, и мне казалось, что вся разница между Леном Фэнерменом и другими стражами порядка видна невооруженным глазом. Он был меньше ростом, чем здоровяки в форме, которые нередко его сопровождали. Но на самом деле не все различия лежали на поверхности: к примеру, он часто погружался в раздумья, избегал шуток и старался быть предельно сосредоточенным, когда говорил обо мне и о подробностях этого дела. Но в беседе с моей матерью Лен Фэнермен проявил основную черту своей натуры: оптимизм. Он верил, что убийца будет пойман.
— Возможно, не сегодня и не завтра, — говорил он, — но когда-нибудь он себя выдаст. Такие типы не способны сдерживать свои наклонности.
Пока отец был у Сингхов, маме пришлось занимать Лена Фэнермена беседой. В столовой, где мама предусмотрительно расстелила оберточную бумагу, были разбросаны фломастеры Бакли. Мой братишка и его приятель Нейт малевали свои каракули до тех пор, пока не начали клевать носом, и мама, взяв в охапку сначала одного, потом другого, перенесла их на диван. Там она уложила их валетом, и они сладко уснули, даже не соприкасаясь ступнями в середине.
Лен Фэнермен тактично перешел на шепот, хотя, по маминым наблюдениям, не отличался особой любовью к детям. Он смотрел, как она переносит мальчишек на диван, но не порывался помочь или высказаться, в отличие от других полицейских, которые судили о матери по ее детям, живым и мертвым.
— Джек хочет с вами поговорить, — сообщила мама. — Но у вас, видимо, нет времени его дожидаться.
— Время пока есть.
Я видела, как у нее из-за уха выбилась непослушная прядь черных волос. От этого ее лицо смягчилось. Лен тоже это заметил.
— Он пошел к этому Рэю Сингху, без вины виноватому, — сообщила мама, убирая прядку за ухо.
— Что поделаешь, пришлось его допросить, — сказал Лен.
— Понимаю. Конечно, никакой подросток не способен…— Она осеклась, и Лен не стал переспрашивать.
У него стопроцентное алиби. [Мама взяла со стола фломастер. Лен следил, как она рисует человечков и собак. Бакли с Нейтом мирно посапывали на диване. Мой свернулся калачиком и, лежа в позе эмбриона, засунул в рот большой палец. Мама всегда говорила, что мы сообща должны помочь ему избавиться от этой привычки. Но сейчас она позавидовала его безмятежности. — Вы — как моя жена, — сказал Лен после долгой паузы, когда мама успела нарисовать оранжевого пуделя и какого-то урода, похожего на синюю лошадь под пытками.
— Так же неспособна к рисованию?
— Если не о чем говорить, она всегда помалкивала.
Прошло еще несколько минут. Желтый кружок — солнце. Коричневый домик и цветочки у порога — розовые, голубые, лиловые.
