Новая любовь. Мы гуляем с Жанной, очаровательной девушкой с Украины, по берегу моря. Она поет для меня, заглушая рев штормового прибоя. Очень романтично. Потом лечит связки у Рафаила Райкина, брата Аркадия Исааковича. Женитьба. Рождение желанного сына. Для моих родителей – любимого внука. Мать хочет, чтобы внук был Сашей, Александром. Решаем назвать Алешей. Нам нравилась популярная песня, которую исполняет Жанна: «Стоит над горою Алеша – Болгарии русский солдат». Алексей – это же похоже на Александра.
Отъезд за рубеж близкого друга. Очень близкого друга. Очень непростой отъезд. Тоже – отломившийся кусочек жизни.
Жанна сходу, без подготовки, выигрывает конкурс эстрадных вокалистов «Весенний ключ». Приз ей вручает сам Эдуард Хиль, известный сейчас, как «господин Трололо». Она получает возможность подготовить программу с оркестром Бадхена. Поступить в музыкальное училище. Но ей не надо учиться. Не надо готовить программу. Не нужен ей и наш сын. При первой возможности без моего согласия она сплавляет его к своей матери в Кременчуг. Ей нужно петь на танцах в клубе Ликеро-водочного завода. Это предел ее жизненных устремлений. Дешевый успех. Зато – никакого напряжения. В вопросах человеческих взаимоотношений моя избранница – не вершина чистоплотности. Для меня это – полный крах. Я понимаю, что у нас нет будущего. Жанна оказалась безразличной, холодной, расчетливой, безжалостной хищницей, умеющей никогда не выходить из образа милой пушистой кошечки. Ложь во всем. Красивое лицедейство, основанное на прекрасном знании психологии людей. Жанна умела обернуть любую ситуацию в свою пользу. Однажды, когда я был в отъезде, Жанна зашла к Вите в театр, в его кабинете был Барышников. Что уж там мог сказать ей деликатнейший, интеллигентнейший Миша? Жанна встала и вышла из кабинета – сама оскорбленная невинность. Как она умела все точно рассчитать. Барышников кинулся за ней извиняться. Неизвестно за что. Молча прошла пол-Невского, а гений балета бежал вслед и все извинялся и извинялся. Перед кем извинялся? Лживость, апломб, прекрасная актерская игра. Непонятно, зачем все это?
Происходит то, что должно произойти, – мы расстаемся. Алеша растет без отца. Вскоре выясняется, что и без матери. После развода я, как мог, поддерживал контакты с сыном, ездил к нему на Украину, брал в Ленинград на каникулы. Увы, я не смог должным образом повлиять на формирование характера и на судьбу Алексея. Он вырос и выбрал собственный путь, путь, который со временем неотвратимо привел его к катастрофе. Долгие десятилетия я следил, как рушилась его жизнь, распадалась личность, боролся за него, но ничего не мог изменить. Может быть, только продлил агонию. У самой Жанны тоже все пошло наперекосяк. Словно обезумевшая комета, она ломала, крушила чужие судьбы, пока сама не сгорела в душной атмосфере отделившейся от Союза, незалежной Украины. Я понимал, я предчувствовал, предвидел это заранее, еще в то время, когда мы расставались. Уже тогда я мысленно взял на себя ответственность за все последствия. Мне казалось, это просто судьба, рок. Легко сказать – взял ответственность. А как с этим жить?
Сына жаль. И Жанну тоже жаль. Обаятельную, живую, легкую, талантливую. Ту Жанну, которую я любил. Лучшую ее часть, которая никуда не делась. Как в ней уживались два совершено разных человека? В конце пути, когда разум почти покинул ее, Жанна подалась к иеговистам. Заходя в любой дом, в магазин, в гости, кланялась всем в пояс с характерным театральным жестом руки. «Будьте благословенны!» – громко, нараспев говорила она звучным, красивым голосом. Страшно смотреть. Но это была Жанна, та же самая, красивая, артистичная, легкая. Сектанты, кстати, ободрали ее как липку. Все, что можно, оформили на себя. Когда Жанны не стало, Алеше не досталось от матери ни квартиры, ни мебели, ни одной личной вещицы. Но это случится нескоро, в середине девяностых. Иногда я вижу ее во сне. Вижу такой, какой любил. Когда в свое время Жанна переехала к нам в Ленинград, я подготовил ей подарок: сделал рисунок на окрашенном в белый цвет стекле «тещиной» комнаты. «Тещиной» комнатой называли кладовку в хрущевской двушке. Рисунок был нанесен скальпелем и, когда в этой комнате свет был выключен, рисунок выглядел как гравюра – черное на белом. На рисунке был представлен букет гвоздики. Из каждого цветка вырастал джазмен: высокий музыкант с тромбоном, кряжистый толстяк с трубой, оба – черные. Маленький озорной негритенок играл на конго. Из цветоножки вырастал белый певец с микрофоном. Со временем оказалось, что он – один к одному – Майкл Джексон. Хотя в то время, когда я делал рисунок, Джексон был еще никому не известным школьником. Такое вот совпадение. В дальнейшем, при переездах стекло было повреждено и расколото. Недавно я восстановил витраж, сделал его цветным. Витраж установлен в нашем загородном доме. Напоминает мне о Жанне.
Отец с матерью – уже не те. Мать сильно сдала. Она перенесла две онкологические операции. Сказалась нелегкая, полная тяжелых испытаний жизнь. С наступлением пенсионного возраста ушла из своего конструкторского бюро. Отец покрепче. Ему бы работать и работать. Но он тоже увольняется с работы, становится пенсионером, чтобы поддержать свою Любу, чтобы остаток жизни посвятить только ей одной. Родители бурно переживают мои личные неудачи. Фактическую потерю любимого внука. Их утешают только мои успехи в работе. Успехи в науке. Мечта отца – чтобы сын стал доктором наук. Казалось, это вот-вот может случиться. Но не случилось. Я написал три докторские диссертации и ни одной из них в силу различных причин не защищал. Может быть, не сложилось. Возможно, не очень хотелось. Сам я не сожалею об этом. Жаль несбывшихся надежд отца. Прости, отец, не оправдал я твоих ожиданий.
Вот такими были для меня шестидесятые. Столько всего произошло за десять лет. Я задаю себе вопрос. Для чего эти взлеты и падения? Как я мог так опрометчиво жениться? Почему возникают непоправимые ошибки? Кто виноват в том, что разрушены судьбы близких мне людей? Сейчас я умею задавать подобные вопросы. А тогда меня это не интересовало. Все ведь ясно. Я никому не желал зла, не делал плохого. Ну, получилось что-то не так, как хотелось. Не беда – начну сначала. На деле – просто плыл по течению и почти всегда себя оправдывал. Не скоро еще я научусь задавать себе правильные вопросы. Не скоро еще я подумаю, куда ты идешь, Саша? Не скоро еще пойму, куда мне действительно надо идти, и смогу в корне изменить свою жизнь. Очень нескоро. Если бы мне, сегодняшнему, удалось встретиться с тем, тридцатилетним, сильным, уверенным в себе, неплохим человеком, я бы сказал ему: «остановись, осмотрись по сторонам, ты же ничего не видишь и не понимаешь из того, что происходит вокруг». Если бы это было возможно… Нет, он меня все равно бы не послушал. Он был уверен в том, что прав, во всем прав. Он бы меня не понял. Пока не смог бы понять.
До того благословенного момента, когда я хоть что-то начну понимать, должно еще пройти почти тридцать лет, тридцать долгих лет.
Большой брат
Большой брат стоит на страже. Мы всегда чувствуем его внимательный взгляд. Скажешь что-нибудь не так. Не в русле так сказать генеральной линии… посмотришь в уголок и шепнешь – то ли в шутку, то ли всерьез – «Даю настройку: раз, два, три, я люблю советскую власть». А может быть, ему, Большому брату, мы уже не интересны? Много работаем. Развлекаемся – дело наше молодое. Ни политики, ни диссидентства. Ну, почитываем что-то для себя. За это уже не бьют. Ошибаешься, дружок. Большому брату каждый интересен, он всегда с тобой. По всей стране, на каждом предприятии, в каждом подразделении есть осведомитель, секретный сотрудник, сексот. Бдительный глаз Большого брата.
У нас в секторе тоже есть. Догадываюсь кто. Даже не один. Участник войны, бывший смершевец, Иван Ильич Смершев. Зловещая фамилия. Интересное совпадение. В жизни – милый, добродушный, уже немолодой человек. Второй – Саша Стрелков, не помню, пардон, отчества, может быть – Сан Саныч? А фамилия тоже выразительная. И тоже в возрасте. Огромный, тучный, надутый словно пузырь. Говорит, что работал в войну в Финляндии, в тылу врага. Что ему на допросах поломали кисти обеих рук. Может, и врет, героя из себя строит. Где, на каких допросах? Пустое место, балбес, пустобрех. Но для чего-то же держат его на работе. Оба улыбчивые, с виду добродушные. Занимаются хозяйственными вопросами выполнения проектных работ и изготовления опытных образцов.
Понимали мы, чувствовали, кто здесь глаза Большого брата. А чего бояться? Мы любили работу, политикой не занимались. На работе ничего не обсуждали. Я относился спокойно к проблеме осведомителей. Благодушествовал. И чуть было не поплатился за это.
Дома, вне работы, я увлекался выдавливанием рисунков, барельефов на тонком металле или на фольге. Хобби такое. Именно выдавливанием, а не чеканкой. Очень простая технология. Саша Стрелков тоже этим интересовался. Мы делились друг с другом приемами нанесения рисунка. Однажды, Стрелков принес мне в рабочее время небольшой листок красивой тонкой латуни. Попробуй, говорит, что у тебя получится на таком материале. Я не почувствовал подвоха. Попробую, говорю, дома. Положил листок между страницами какой-то технической книги. Я тогда таскал взад-вперед домой и на работу много справочников, технической и научной литературы. Дома я продолжал заниматься служебными проблемами. Прохожу через проходную после работы. Охрана просит показать книги. Никогда такого не было. Я вздрогнул. Пролистали книги – вот это везение – не нашли тонкий лист металла. Пронесло. Оказалось, что Стрелков взял лист металла в нашей опытной мастерской, а Смершев сообщил на проходную. Захотелось им обоим показать результаты своей «деятельности». А для меня это хищение социалистической собственности. Представляете, чем могло все обернуться? Вот тебе и добродушные.
