– Правда, – выдавил Шио. – Я… люблю шутить шутки.
– Шутки – это хорошо, – сказал толстяк. – Даже если разговор предстоит серьезный. Удачная шутка помогает снять напряж… сближает, я бы сказал. Пошутили, посмеялись, теперь можно сесть, – толстяк приглашающее повел рукой в сторону кресел, – и начать говорить о деле. Не так ли… Кстати, как вы предпочитаете именовать себя?
– Швейцарцем.
– Я отчего-то именно так и думал, – толстяк моргнул. – Что ж… меня вы можете называть иерарх Дяо, а шутить любит, как вы только что узнали, мой соратник по иерархии Шио. Вы присаживайтесь, присаживайтесь… Шио, и ты тоже. Вовсе незачем лишний раз напрягать горло, когда есть возможность вести разговор в тесном кругу.
При этих словах иерарх бросил весьма выразительный взгляд в сторону двери. Предназначался он скорее Шио, нежели мне, решил Швейцарец, но все равно – странно. Диван стоит у дальней стены, и подслушивать разговор было бы куда логичнее именно из-за нее… или с потолка или из-под пола – отовсюду, где тонкое сверло способно проделать незаметную дырочку, могущую послужить человеку с тонким же слухом превосходным источником информации.
Из-за двери же мог подслушивать только секретарь, но эта версия выглядела совсем по-детски. Да и зачем держать на подобной должности человека, которому не доверяешь.
– Напитки? – заполучив гостя в кресло, толстяк, похоже, и дальше собирался играть роль радушного хозяина. – Есть отличная вишневая наливка прошлогоднего урожая. Также имеется в наличии беленькая, собственной выделки… четвертая перегонка, прошу заметить. Или, может, – он вдруг подмигнул Швейцарцу приятельски-понимающе, и это было настолько неожиданно, что стрелок едва удержал «маску», – что-нибудь из старых? Настоящих, довоенных… например, коньяк вам, молодой человек, приходилось дегустировать? Причем не советский, нет… хотя армянский был весьма даже… а французский?
«Машина времени, – оцепенело подумал Швейцарец, – они придумали… или не придумали, а как-то завладели, не суть важно, машиной времени. Конечно же – и тогда все эти маскарады с эсэсовскими самураями объясняются легко и просто. Равно как и японские сосны и шелк. И что на первого встречного этот хренов иерарх готов истратить… черт, даже и не скажешь, сколько, – но если где-нибудь в Новом Магадане устроить аукцион бутылочке какого-нибудь „Хеннесси“, предварительно прочитав там цикл лекций на тему… это будет даже не золотом по весу».
– Саке, – выдохнул он первое, что пришло на ум.
Толстяк, ничуть не удивившись, приподнял над столиком высокий, чем-то похожий на перевернутый бокал для вина серебряный колокольчик, качнул два раза…
– Мне как обычно, – сухо произнес Шио. «Попугай» сидел с таким видом, будто проглотил нечто длинное и острое и теперь прислушивается к ощущениям изнутри.
Дяо кивнул.
– Значит, – обратился он к кому-то за спиной стрелка – оборачиваться Швейцарец не хотел, а отражение в полировке было слишком нечетким да и просто маленьким, – бутылочку беленькой досточтимому Шио, саке для нашего гостя и… пожалуй, четверть зеленого для меня. Ну и закусок легеньких.
САШКА
Дорого бы я дал за то, чтобы послушать, о чем эта парочка перешептывалась на кухне до прихода полицаев. Ох и дорого. Только ведь это не автоматом нужно быть – микрофоном с чувствительной мембраной, в крайнем случае стетоскопом. А так, хоть у меня слух и получше человеческого, но разобрать я сумел лишь то, что разговор велся хоть и шепотом, но «на повышенных», что называется, тонах. Кажется, Энрико пытался что-то доказать Анне, в чем-то убеждал, та не соглашалась, огрызалась, но кто победил в итоге и, главное, о чем шел этот спор, так и осталось для меня тайной.
Сугубо теоретически Эмма и Макс должны были расслышать больше меня – они-то стояли, опираясь на пол, прислонившись стволами к стенке, и, следовательно, доходящие с кухоньки вибрации воспринимали куда четче. Увы и ах, они никакого желания пересказывать мне разговор не проявили, и я, со своей стороны, ответил им взаимностью – то есть просить не стал. Не хотите – не надо, дело ваше. Посмотрим, как дальше затвор провернется.
Дальше явились полицаи – висевший на боку пристава Петр-Петрович при виде моих упокойничков одобрительно лязгнул, а подойдя ближе, проскрипел что-то вроде: «Красиво сработал, молодой!»
Голос у него при этом был совершенно осипший. Видимо, на днях старику довелось хорошо пострелять – два-три рожка в хорошем темпе, не меньше, – и теперь он еще с неделю будет харкать отпотевающим нагаром.
До сегодняшнего дня мы с ним толком знакомы не были, но я знал, что на похвалы старик скуп и даже подобная вроде бы по касательной пущенная фраза стоит немало. Что почти тут же подтвердила Ксюха[7] стоявшего рядом со мной полицая, тихо шепнувшая:
– Четко сработал, парниша, сам «пэ-пэ» хвалит.
У меня даже промелькнула мысль: набраться наглости да и спросить у Петр-Петровича, не слышал ли он про наших с Сергеем нанимателей чего-нибудь интересного. Наверное, и спросил бы – не будь в комнате Эммы и особенно угрюмо поглядывавшего из своего угла Макса. «АКМ» явно злился, и, в общем, я его понимал. Но раз уж твой хозяин такой лопух, что предпочитает полагаться на какие-то из консервы деланые ерундовины, а тебя, словно нашкодившего ребенка, ставит в угол… извини, друг, однако это глубоко ваши с ним личные проблемы. И коситься при этом на всех с видом обиженного судьбой и миром – ей-же-ей, не стоит!
В итоге я все-таки промолчал. Может, и зря – потому что уже на пороге, уходя, Петр-Петрович глянул на меня с таким видом, словно…
…словно то ли ждал от меня чего-то, то ли все же сам хотел что-то сказать – но тоже протянул до последнего момента, пока не стало слишком поздно.
Если это и впрямь было именно так, если мне этот его взгляд не почудился – получилось глупо, вслушиваясь в затихающие на лестнице шаги, подумал я.
– Хозяин Макса вам не доверяет, – неожиданно сказала Эмма.
– Что?
– Энрико не верит вам, – повторила черная винтовка. – Он считает, что эти двое приходили за вами.
Такой нелепости я не предполагал услышать даже от человека.
– За нами?
– Он убежден, что их собственные враги еще далеко позади. А значит…
– Мать-фреза, да какие еще враги! Неужели он и в самом деле не понимает, что наличие золота в кошеле уже достаточный повод числиться во врагах у двух третей местного населения?!
– Энрико все еще рассуждает, как воин Храма, – неохотно произнес Макс. – Там… откуда мы прибыли… среди разбойников нет безумцев, способных ради нескольких монет напасть на воина Храма.
– Там – это на обратной стороне Луны? – с сарказмом осведомился я. – Более близкое местонахождение столь трусливых бандитов лично мне вообразить сложно.
– Напрасно смеешься. Храма опасаются все.
– Макс, три минуты назад в этой комнате толпились полицаи. Они тоже сумели внушить почтение жителям города и шести-семи близлежащих деревень, а также вселили священный ужас в сердца базарных торговцев. Однако редко выдается месяц, когда в их рядах не образуется новых вакансий – как ты легко можешь догадаться, вовсе не по естественным причинам. Хотя, – добавил я, – с другой стороны, что может быть для человека естественней, чем насильственная смерть?
– Сколько врагов убивают ваши полицаи за каждого своего?
– Вообще-то, – с легким недоумением отозвался я, – если подобную статистику кто и ведет, то разве что Петр-Петрович или Опанас – пистолет полицмейстера.
– А все же?
– Макс, ну откуда мне знать? Сколько надо, столько и положат.
– Полтора года назад, – тихо сказала Эмма, – в поселке Ясные Ключи были убиты два воина Храма. Ясные Ключи считались крепким поселком… а через месяц там остались только кучи пепла на месте домов.
Если бы это сказал человек, я не дал бы за его слова и донца от гильзы. За двух вояк уничтожить целую деревню… подобного я не мог припомнить даже в первые послевоенные – самые безумные – годы, когда убивали, случалось, и за суточный паек… и даже за ополовиненный. Технически, разумеется, в этом нет ничего сложного, хлипкие деревенские частоколы, способные остановить зверье, но не боевую дружину; артбатарея или танковая рота справится с задачей в считаные минуты, а дальше? Расстрелянную скотину можно съесть лишь раз, туша коровы не дает ни молока, ни телят, а убитые крестьяне не платят дань.
– Но… зачем?.
– Чтобы внушить почтение.
– Не понимаю, – честно признал я. – Какое почтение может внушить столь идиотский поступок?
– Эмма выбрала не совсем правильное слово, – сказал Макс. – Не почтение. Страх. Ужас.
– …а также Фобос, – подхватил я, – Деймос, Террор и Эребус! По-моему, подобными методами если и можно что-либо внушить, так исключительно лишь желание поскорее избавиться от столь опасных соседей. Это же… как позволить бешеным белкам свить гнездо на крыше.
