Покаяния блудного сына Радищев читал с облегчением. Тяжкая мука — потеря доверия к человеку, и вот надежда забрезжила… Он решил ответить Посникову сухо, сдержанно, что путь назад не закрыт и дальнейшее будет зависеть от его действий.
Потом пришли деньги от Посникова — половина недостающей суммы, и Радищев отправился к графу Воронцову.
Александр Николаевич прочитал письмо беглеца, рассказал о присланных деньгах. Радостная, почти детская нетерпеливая улыбка играла на лице Воронцова. Потом он будто спохватился, стер улыбку:
— Можно ли верить человеку, сделавшему однажды бесчестный поступок?
— Можно, — просто ответил Радищев. — Если человек страдает…
— Люди пользуются страданием как маской. При дворе этим искусством отменно владеют. Надобно видеть, как страдает и сама императрица, когда слышит о крестьянской бедности.
— За Посникова я поручусь. Вношу вторую часть недостающей суммы.
Воронцов глядел серьезно, без усмешки.
— Впрочем, карты — великая страсть, — сказал он со вздохом. — В Мангейме при дворе курфюрста мы игрывали в карты и днем и вечером. Однажды меня пригласил сам курфюрст. Мне везло, я одолел курфюрста и на следующий день по правилам приличия обязан был дать ему удовлетворение — он жаждал отыграться. В тот момент в Мангейм приехал Вольтер — я мечтал беседовать со своим кумиром. Я уклонился от княжеской ласки. Курфюрст надулся: еще бы, русский боярин ведет себя неприлично. Но выше моих сил было поменять Вольтера на партию с провинциальным цезарем. И я весь вечер болтал с Вольтером, он был ласков со мной — блаженство! Мой каприз курфюрст мне не простил, больше меня не приглашали ко двору.
Воронцов несколько застеснялся простодушия своего рассказа, встал, прошелся по кабинету, глянул в окно.
Зимнее петербургское пространство было пустым и безрадостным.
— Вашего поручительства мне достаточно, — задумчиво продолжал Воронцов. — Протянем Посникову руку. Было бы страшно, если бы Могильницкие и Потемкины торжествовали.
Спустя два месяца пришло еще одно письмо от Посникова. Он просил о встрече с Радищевым.
В назначенный час Александр отправился в трактир на глухой окраине Петербурга. Заведение было безлюдно: хозяин дремал за стойкой у самовара да продрогший извозчик отогревался горячим сбитнем в углу.
Через полчаса ожидания дверь отворилась и в клубах пара появился человек, лицо которого было замотано шарфом. Он робко огляделся по сторонам, размотал шарф и приблизился к Радищеву. Это был Посников.
— Что же вы стоите! Садитесь, — сказал Радищев. — Дорога, знать, была дальняя.
— Александр Николаевич, Александр Николаевич… — голос Посникова дрожал. — Вы, вы… я никогда не забуду.
— Ну, полно, пейте чай.
— Я принес еще денег… Сто рублей.
— Спрячьте их. Я уже заплатил… Вернете потом.
— Александр Николаевич, — повторял Посников и вытирал слезы.
Успокоившись, он рассказал о своих скитаниях, о попытках достать деньги, о помощи родственницы, которая отдала ему семейные ценности, о своих душевных муках: как посмотрит в глаза людям.
— И все-таки вы не объяснили, как оказались в руках шулеров.
— Это наваждение, Александр Николаевич, наваждение. Я жил как заведенный. Каждый день счета, бумаги, ефимки, мошенники купцы. Каждый день. Душа отупляется, принижается. Ей нужно чего-то, что пронзило бы, всколыхнуло. И вот в одну скучную минуту явились они, веселые щеголи, словно освободить меня от забот. Играли азартно, я про все забыл… Совсем не заметил, что щеголи — просто подговоренные шулера. Купцам-то, дружкам Могильницкого, надо меня свалить, чтобы не мешал. А я, простак, поверил…
Лицо Посникова исказилось, он схватился за чашку и стал жадно прихлебывать остывший чай.
— Ну-ну, не мучайтесь, — сказал Радищев. — Путешествие окончилось — входите в спокойную бухту. Александр Романович на вас надеется.
— Благодарю.
Весной 1788 года открылась тщательно хранимая тайна: шведы решили начать военные действия против России с попыткой захватить Петербург. Шведский король Густав отдал приказ кораблям под командованием герцога Зюндерманландского атаковать русский флот и войти в устье Невы. Сам же Густав во главе сухопутных войск двинулся к Петербургу.
Известие о наступлении шведов застало Радищева дома. Он спрятал в потайной ящик листы, на которых выведенные твердым почерком уже лежали строки будущей книги "Путешествие из Петербурга в Москву", и вскрыл секретный пакет от Воронцова.
Александр Романович предлагал установить наблюдение за всеми кораблями, пересекающими Балтийское море. С каким грузом идет судно? Нет ли угроз купцам со стороны шведов? Не чинят ли шведы разбой? Не отбирают ли грузы? Что говорят иностранцы о численности шведского флота и его вооружения? У приезжающих пассажиров спрашивать, откуда они едут, какой нации, стараясь при этом узнать, нет ли между ними каких-либо сомнительных людей…
Через минуту Радищев уже мчался на извозчике в таможню, чтобы отдать распоряжения и вместе с Посниковым наметить на морской карте план разведывательных действий.
Жизнь стала лихорадочной, известия угрожающими. Шведский флот в числе двенадцати линейных кораблей под начальством герцога Зюндерманландского (русские матросы живо его переиначили в Сидора Ермолаича) развернул боевые порядки и приблизился к берегам России. Русские корабли, которыми командовал адмирал Грейг, вышли в море навстречу шведам — около острова Голланд завязалось сражение. Обе стороны потеряли по кораблю, но "Сидор Ермолаич" был оттеснен и отступил к Свеаборгу.
Когда прошел слух о том, что сухопутная армия шведов приближается к Петербургу, Радищев сообщил Воронцову, что он собирает ополчение.
Уговоры людей, списки ополченцев, закупка амуниции, чистка оружия — военные хлопоты стерли с лица Радищева задумчивое мечтательное выражение. Он жил в напряжении, как солдат перед атакой.
Однажды рота ополченцев прошла перед зданиями двенадцати коллегий, и пораженный Воронцов из окна увидел решительно и твердо ступающего во главе колонны со всей воинской выправкой поклонника Гельвеция и аббата Мабли, коллежского советника Радищева.
Но не воинская слава ждала ополченца.
ТРОЕ
Помещение было забито книгами от пола до потолка, и Радищев не сразу заметил в углу у маленького оконца фигуру напряженно согнувшегося над столом человека, который, не обращая внимания на сутолоку в книжной лавке, делал выписки из толстых фолиантов, горок высившихся перед ним. Это был известный всему читающему Петербургу писатель Федор Васильевич Кречетов, основатель "Всенародно-вольно к благодействованию составляемого общества" и издатель журнала "Не все и не ничего", впрочем, из-за недоброжелательства Управы благочиния просуществовавшего не более двух номеров.
— С Платоном беседуете, Федор Васильевич? — негромко окликнул Кречетова Радищев.
Тот повернул голову, кольнул острым хмурым взглядом и ответил не сразу:
— Полагаю, для нас есть собеседники полезнее умного грека. Блакстон, например, "Истолкование английских законов". Всем российским невеждам читать надлежит, учиться мудрому законодательству.
— Но отчего в лавке работаете, а не дома? Ведь у князя Трубецкого — превосходная библиотека.
Кречетов потупился.
— Библиотека превосходная, однако князь человек степеней низких. Ушел я от него…
— Жаль.
— Ничуть. Глумления не прощаю. Нашел у меня слова: "Благоволите же благовнимательное человечество быть благоснисходительным". Князь визжит — чушь! Не понял высокородный осел, что здесь сгущение всей сути, выражено главное: человечеству должно быть благоснисходительным, преданным благу.
Радищев невольно улыбнулся, и эта улыбка была роковой.
— Однако, сударь, — нахмурился Кречетов, — и вам смешно? Потрудитесь в таком случае оставить меня в покое.
Молнии уже сверкали из-под насупленных бровей Кречетова, и Радищев вдруг с болью увидел всю эту страстную изломанную жизнь, отданную целиком безраздельно одной идее. Кречетов ссорился со всеми покровителями, у которых жил. Он писал письма императрице о создании народных школ, но не получал ответа. Он требовал, чтобы цензура не вмешивалась в издание его сочинений: он сам с помощью евангельских законов станет своим цензором. Он думал только о будущем, негодуя на настоящее и презирая его.
— Федор Васильевич, не сердитесь, я виноват. Надо ли ссориться единомышленникам? Приходите в наше общество словесных наук, будем действовать вместе.
Кречетов смягчился. Он задумчиво покачал головой.
— Действовать? Пустяками занимаетесь. Приходите лучше вы к нам. Наше общество всенародное и направлено к благодействованию.
