Однако стенания и сожаления никак нам не помогли бы. Мы решали, что делать. Судя по тому, как спешил тот мотоциклист, который утром бегал мимо нас проверять свои удочки или там сетки, зона патрулируется. И быть вытащенными из нее за уши нам совсем не хотелось. Наверняка ведь штраф выпишут.
Однако и возвращаться назад не хотелось тоже. Мы надеялись, что зона не очень велика, и что мы сможем пересечь ее за день. Естественно, нам пришлось распроститься с планами найти в междуречье полигон для ролевиков, но раз уж мы сюда попали, глупо пятиться назад, не посмотрев, что происходит внутри.
С третьей стороны, стоять лагерем на любом непродуваемом пространстве значило терпеть ползающих по всему телу лосиных мух. Противно, а может и небезопасно — черт их знает, какие от ихних укусов последствия. Так что места для ночевок среди леса тоже устраивать нельзя, значит, и в зоне нельзя застревать. Надо выбираться на берег Сожа или другой речки хотя бы только для того, чтоб нормально ночевать. Думали мы, гадали, и решили совместить все эти требования:
Во-первых, пройти вперед по дороге за Новоивановку и посмотреть, что там творится.
Во-вторых, если оттуда окажется, что зона небольшая, то пройти ее насквозь и добраться до людей, а там по обстановке решить.
В третьих, если окажется, что зона слишком большая, то вернуться к этому мосту и пойти вниз по течению Беседи до Сожа. Попробовать переправиться на другой берег и возвращаться в Гомель через Хальч.
Ничего подробнее мы придумать не смогли, да и не хотели, зная по опыту, что любой тщательности план может с легкостью накрыться от какого-либо изменения обстоятельств. Как и случилось с нашим первоначальным планом.
Поэтому где-то около двух часов пополудни мы пересекли пограничную реку и углубились в земли, о которых совсем ничего не знали. Представления о скрытности у нас были самые поверхностные, и мы просто шли проселком, рассчитывая, что заслышав шум мотора, успеем спрятаться.
Первые, кто нас там приветствовал, были лосиные мухи: они не стали даже ждать, пока мы остановимся, а принялись ползать по нам, как только мы чуть-чуть прошли лесной дорогой. Степан стал говорить, что вообще-то лосиные мухи встречаются только в сентябре, что весной их быть не должно, что это противоречит всем известным и неизвестным законам природы, что может это даже и не мухи вовсе… тогда кто? В насекомых мы разбирались еще хуже, чем в сельском хозяйстве. Одно утешало: если бы эти шестиногие как-то могли нам повредить, то мы бы уже ощущали действие их укусов — прошло достаточно времени с момента, как мы впервые с ними столкнулись.
Так, незлым тихим словом поминая о своем отношении к мухам вообще, а к лосиным мухам в особенности, мы с верным другом продвинулись еще на сколько-то к северу и вышли на открытое пространство, среди которого живописно разметались поселки. Ближайший к нам точно был брошен — рамы выворочены, отсюда видно, и деревья прямо поперек улицы — но далеко у горизонта мы различили едущий автобус. Там заканчивалась зона отселения, и мы вполне могли пересечь ее еще до того, как стемнеет. Порадовавшись открытию, мы двинулись к заброшенному селению, рассчитывая осмотреться с высоты водонапорной башни. Башня эта представляла собой цистерну, лежащую боком на четырех толстых трубчатых ногах. Она выглядела точь-в-точь, как и встреченная нами вчера перед Веткой. Видимо, проект был один и тот же. А значит, и видно с нее будет так же далеко и хорошо, как с предыдущей.
Вот только погода подкачала: собиравшийся с утра дождь решил все-таки начаться.
* * *
Я бросаю листья тополиные —
отнесите весть, что я жив еще.
Отнесите весть на три стороны —
по четвертую мосты взорваны.
Мосты взорваны, ставни сорваны,
на одной петле перекошены.
Крыша выбита, небо светится,
к подоконникам холод лепится.
Бурьян пламенем выше пояса,
насквозь бы прошел, да крепко колется!
* * *
Второй в нашей жизни брошенный поселок мы со Степаном увидели при свете дня и смогли хорошо разглядеть подробности. Только не знаю, как об этом можно рассказать. От домов остались стены — крыши или прогнили, или кто-то разобрал. Кое-где мы видели горелые остатки стропил, а на дом в центре рухнула громадная ива, обвалила деревянную крышу внутрь белокаменной коробки и немного разрушила кладку самой этой коробки. Заборы частью покосились, частью осыпались внутрь дворов, и было видно, что крыши с надворных построек тоже сняли когда-то. Может, их украли и вывезли, а может, зарыли бульдозерами где-нибудь в могильнике. Так или этак, ничто больше не защищало стены построек от воды и снега. Дождь и ветер быстро объяснили, что такое земля без человеческой руки — ни одной крепкой деревяшки во всей деревне не осталось, истлело все подчистую.
Трава полезла отовсюду и, несмотря на апрель, стояла кое-где выше роста. Идти прямо по улице не получалось — поперек улеглись два когда-то могучих дерева. Одно — та ива, о которой я уже сказал, как называется второе, мы не знали. Похоже на тополь. В их стволах поселились муравьи, а в дома мы и не пробовали заходить: мало ли кто устроился там. Рам и дверных коробок в проемах почти не попадалось. Остатки асфальта под ногами вспороли мощные корни. Дождь полил всерьез, но обычного стука капель по крышам не было, а вот разросшиеся деревья ровно зашумели под ветром и ливнем. Кое-как добравшись до центра поселка, мы увидели, что к водонапорной башне можно пройти только через забитый пустозельем двор. Выломав пару толстых палок, мы со Степаном осторожно углубились в травяное море, поминутно тыкая посохами в землю — то, что снаружи не видно ни погребов, ни туалетов, не значит, что их и под землей нет.
Однако ничего не случилось — двор мы пересекли и скоро вышли к ферме. Длинный коровник из бетонных блоков, перед ним пустое пространство, заросшее особенно яростно — наверное, загон когда-то был. Осушительные каналы — Степан чуть не упал в один из них, когда мы перемещались к водонапорке по старой дороге. Когда-то она была гладкой, а теперь являлась винегретом из корней, травы и кусков серого асфальта. Вот на ее обочине и притаился осушительный канал. Он выглядел, как настоящий каньон — глубокая треугольная траншея, вода в которой стоит довольно низко — если идти по самому краю воды, то край каньона на уровне глаз. Все это густо заросло кустарником, и кустарник — единственный признак, по которому можно отследить канал на сплошном ковре зарослей.
Наконец мы добрались до металлического слона и задумались, как залезть наверх. Башня под Веткой действовала, и там сохранялись ступеньки. Эту башню забросили, и два или даже три нижних пролета металлической лестницы просто отрезали автогеном. Попытавшись допрыгнуть до самой нижней перекладины, мы только руки измазали в ржавчине. Срубили несколько толстых палок и подставили их — ноги скользили по мокрому. Дождь между тем не слабел, и темнело на глазах. По часам, правда, было всего только пять, сгустившаяся темнота означала, что тучи над нами собрались толстенные, и солнечный свет даже до земли добирается с трудом. Значит, на скорое прекращение дождя не надейся. Мы еще раз перекусили, потом я подставил Степану спину, и он влез на распорку, а оттуда на лестницу, а там подал мне руку — и мы оба забрались на верхнюю площадку, рядом с водомерным люком. И принялись осматриваться, где мы на этот раз оказались. Округа состояла из семи-восьми поселков, раскиданных там и тут. Насколько далеко простиралась зона отселения, из-за дождя и сумрака видно не было. Некоторые из ближних поселков имели такую же водонапорную башню, как наш, и судя по тому, что нигде не мерцало ни огонька, они тоже все были брошены. Никакого желания посещать еще и их у нас не возникло — очень уж неуютно чувствовать, что люди здесь БЫЛИ. Не просто, что людей нет — а именно, что они тут БЫЛИ, а теперь их нет.
Внимание Степана привлекло подозрительное шевеление травы у самой нашей водонапорки. Мы забеспокоились за оставленные рюкзаки, но вышедшая из кустов лисица их даже не обнюхала. И вообще к ним не подошла. И хорошо — запах лисы разносят тот еще.
Мы еще долго стояли на верхушке — слезать и идти по пустой земле не слишком хотелось. "Наверное, после ядерной войны будет так же" — мрачно заметил Степан и прибавил: "В книжках любят описывать безлюдные пространства. Типа, романтично, поэзия там покинутых жилищ, и так дальше. А что-то не романтично мне сейчас ни фига." И впрямь, не до романтики нам было — вот жили люди, вот их не стало — и все рассыпалось. Что десять лет для планеты Земля — вовсе не срок! А истлело до трухи. И грустно нам сделалось неизвестно отчего, и на часах было уже около семи, а мы все не хотели снова нырять в травяной океан. Спустились, подняли на поясах рюкзаки, залезли уже не на самый верх, а устроились на одной из промежуточных площадок и снова стали решать, куда дальше идти. К Сожу? А как на ту сторону? Ну, может, рыбаки сюда и плавают, всем ведь не запретишь, но это ж не каждый день. Да и потом, если б к примеру, я был такой рыбак и меня два небритых хлопца попросили бы перевезти их из зоны, я бы просто побоялся их в лодку пустить — пес их знает, кто они такие.
