– На чём пришли? – Голос у него был низкий, гудящий, как лесное эхо.
– На плоту, но можем заплатить полный сбор.
Швиба отрицательно мотнул большой головой, отчего его длинные смоляные волосы упали с плеч на грудь и несколько прядей запутались в массивной серебряной цепи и сложной бляхе, изображающей Ярило с лучами в виде извивающихся змей:
– За плот как за ладью не возьму. Боги накажут за жадность… А вот людей на волокушу не дам, мало их. В прошлый семник восстали дедичи, сожгли Городец. Много убитых. Остальные мои ставят Большой Игочев, видели, наверное. За плот лучше ничего не возьму. Дойдёте на другой конец волока к самому Игочеву, спросите вирника Малика, скажите, Швиба просил помочь с челном. Сейчас с этим плохо. Из окрестностей Городца люд бежит вниз, подальше, к Просуни. Князь собирает дружину, а дедичи уже под самым Предславлем. Бесчинствуют. – Швиба равнодушно принял от Рагдая полновесный серебряный дирхем, но возвратил обратно.
Затем он сделал старухе жест, словно что-то загребал к себе.
Старуха, тряся седыми косами с вплетёнными в них стеблями травы-колюки – от куриной слепоты, проворно срезала с жаркого дошедшие куски и в глиняной миске подала на дубовую чушку, заменяющую стол.
Верник, в свою очередь, вынул из котомки ржаную краюху, флягу медовой настойки, варёную репу, несколько головок чеснока.
Искусеви сунул старухе в руки тяжеленного сома, пойманного накануне:
– На-ка, добрая женщина, запеки нам в углях.
Все расселись лицом к Швибе, а мокрыми спинами к огню и принялись за еду.
В крошечных окнах из бычьего пузыря померк дневной свет, ватага утомлённых волокуш, шумно потрапезничав, улеглась спать, старуха потащила на двор кости, кормить собак, Швиба не терпящим возражения голосом предложил Рагдаю шахматный кон и теперь, скрипя зубами и дёргая из бороды седые волосины, раздумывал над клетчатым полем, хаотично уставленным зубами разного зверья вместо фигур.
Рагдай перебрасывал из ладони в ладонь несколько выигранных костяшек и время от времени нащупывал чёрную пластину с загадочными письменами у себя за пазухой.
Вишена с Эйнаром и Верником вышли во двор, продышаться от дыма и смрада гостевой избы. Они, привалившись разогретыми спинами к растрескавшимся брёвнам, расслабленно наблюдали, как зажигаются звёзды, как облака пытаются заслонить лунный серп, а он словно режет их острыми краями и норовит выйти из-за их цепочек.
– Первый день пути, который заканчивается в покое, – сказал Верник, ковыряя щепочкой в зубах. – В Игочеве возьмём челн и к исходу следующего дня будем в Урочище Стуга.
– А что там, в Урочище? – сонно спросил Эйнар, наблюдая, как собаки бегают друг от друга с костями в зубах.
– В том месте, где река у заброшенных городищ делает излучину, левый берег очень высокий и весь изрезан оврагами. В самой излучине множество озер-долгунцов, оставшихся от паводка, а на высоком берегу растёт сосновый бор. За этими высотами идут поля, которые, понижаясь, утыкаются в непроходимые болота. – Верник присел на корточки и начал что-то вычерчивать щепкой на земле. – Вот, гляди, в самой середине эти высоты режет глубокий и широкий овраг. На самом высоком его склоне растёт стародавний дуб. Рагдай говорил, что бурундеи называют его Перунов Перст. В грозу в него и вокруг молнии бьют так часто и плотно, как струи ливня, а тучи задевают его умершие ветви. В самом широком месте оврага, который и есть Урочище Стуга, есть каменный холм, который, говорят, сложили арины, пришедшие с севера и ушедшие за южные горы. Давным-давно, в те времена, когда ещё не было Полтеска, Старой Ладоги, Куява, а стребляне, бурундеи и дедичи были одним народом и не знали железа.
– А какая она, Мать Матерей? – снова спросил Эйнар, чувствуя, что засыпает.
– Да, странно, клянусь Перуном, никто не может точно сказать… – Верник осёкся на полуслове, а Вишена судорожно скользнул рукой по своему боку, на котором должен был висеть меч, оставленный теперь у очага.
На двор влетел до боли знакомый варяг с обнажённым мечом.
– Это покойный Кречун! И те двое, что с ним ходили! – послышались крики в темноте.
– Это же Гельмгольд! Клянусь всеми богами! Гуттбранн тут! – Вишена хотел было броситься в дом, но, раздумав, подхватил с земли жердь и, со свистом провернув её перед собой, выступил впереди, прикрывая безоружных спутников.
Но Гельмгольд их даже не заметил. Варяг из дружины Гуттбранна добежал до противоположной стороны тына и проворно, как перепуганная кошка, взлетел над частоколом.
Через мгновение он уже пропал в темноте.
И тогда во двор неестественно быстрой и монотонной походкой вошли трое.
Тот, что шёл чуть впереди, был в остатках некогда роскошного шёлкового плаща и кольчуге, которая на груди была разорвана, словно холст ударом медвежьей лапы, а все металлические кольца были спёкшимися и при каждом движении издавали скрежет, как будто мельничные жернова перемалывали кремнёвый песок.
Его спутники, одинакового роста, с каменными, ничего не выражающими лицами, шли следом, не спуская глаз с его затылка.
Когда эта троица, не обращая внимания на готового к борьбе Вишену и его ошарашенных путников, вошла в избу, там уже всё было вверх дном. Все похватали мечи и топоры и метались, спросонья ничего не соображая.
В грохоте опрокидывающихся лавок, бьющихся горшков и бряцающего оружия раздался вдруг отчётливый холодный голос того, кого называли Кречун:
– Вон тот, тот и этот. Они меня предали. Суга, Зилота, Радун. Убить их. Зерракт! Выполнять!
– Стража, взять их, именем князя! – заревел Швиба, проталкиваясь к Кречуну и потрясая булавой.
Прежде чем несколько бурундеев смогли занести копья, спутники Кречуна распотрошили короткими зазубренными ножами тех, на кого им было указано.
В одно мгновение всё вокруг – стены, земляной пол, дерюжный потолок – было забрызгано кровью.
Крик убитых, леденящий, пронизывающий насквозь, ещё висел в воздухе, когда пришельцы снова были в проёме двери.
Один из бурундеев со всей силы ударил острогой в спину Кречуна.
Лязгнул металл о металл.
Кречун упал было, но, шатаясь, поднялся.
Бурундеи снова ударили его копьём.
В грудь.
Кречун опрокинулся и снова поднялся.
Швиба и остальные застыли как громом поражённые.
Оружие, казалось, было бессильно против этого человека.
Чей-то брошенный нож внезапно воткнулся ему чуть пониже ключицы. Кречун вскрикнул, схватился за рукоять и прохрипел на незнакомом языке:
– Ягд Кропор… Зием… Натоот!
Его страшные спутники подхватили упавшего и исчезли.
Следующий удар пришёлся уже в захлопнувшуюся дверь.
Избу заперли снаружи.
– Наверх! Сломайте крышу, убейте их! – заорал Швиба. Он стал палицей разносить в щепу подпёртую снаружи дверь, то и дело поскальзываясь на чёрно-лиловых внутренностях. – Никто не может самочинно убивать на земле Водополка! Я настигну вас, даже если придётся гнать след до Швабской земли, клянусь Велесом!
– Эх, нужно было остаться на дворе! – сокрушался Эйнар.
Несколько молодых волокуш взобрались на балки кровли и.
разметав солому, выбрались наверх.
И вдруг из-под двери полыхнуло яркое пламя, но не красного, а зловещего бело-голубоватого цвета: оно мгновенно охватило дверь, стены, крышу…
– Пожар! Горим! – раздались отчаянные крики. Дверь наконец рухнула, и кашляющие от дыма испуганные люди вывалились на ночной двор, навстречу воющим собакам.
Двор уже заполнился вооружёнными воинами, выскочившими из других изб.
– Где они? – Швиба схватил за рубаху первого попавшегося человека с безобразным клеймом на лбу.
– Кто?
Вишена и Эйнар отыскали в общей сумятице Рагдая и Верника:
– Нужно, видать, быстро уходить. Тут творится что-то, нам совершенно не нужное. А ещё полно людей Гуттбранна. Они нас догнали-таки по реке!
– Бросайте тогда всё, кроме оружия. Быстро. Пойдём вдоль волока. – Рагдай был спокоен, но чувствовалось, что он сильно озадачен случившимся.
Одновременно в толпе, освещённой пожаром, кто-то крикнул по-варяжски:
– Эй, Гелга, Хринг, Ингвар, они тут, скорее сюда!
– Вот тебе и спокойный день отдохнуть! – сказал Эйнар, спрыгивая с тына и устремляясь вдогонку за Искусеви, Верником и Рагдаем.
Они были уже далеко, когда обрушилась горящая крыша избы.
Глава 8. Леший круг
Дождь лил не переставая уже второй день.
Земля, опавшая хвоя, кора сосен, соломенные навесы, рубахи и поржни дружинников набухли, раскисли от воды.
Лошади жались друг к другу, неподвижные, с обвислыми гривами и хвостами.
Стовов, хмурый, как дождливое небо, сидел под одним из навесов, среди глыб Каменного поля и глядел то на вершину Медведь-горы, то на трупы трёх стреблян, висящие неподалёку вниз головой.
Рядом с ним, вытянув ноги к тщедушному костерку, с трудом пробивающемуся между сырым валежником, сидел мрачный Решма, только что выслушавший рассказ гонца о событиях на Игочевом волоке.
