А когда я уселся на водительское сиденье, Старик тяжело опустился рядом, положив между нами мешок, полный яблок и лука и пакет из галантереи.
— Точно не голоден? — вновь спросил он.
Я снова кивнул.
— Славно, — сказал он. — Я к чему это: если еще хоть что-то своруешь, я тебя в канаву спущу. Не терплю ни лжецов, ни воришек. И больше этого повторять не буду.
— Да, сэр, — ответил я, крепче сжимая картофелину в кармане. Я ни капли не сомневался, что он заставит меня отдать ее. Но он только швырнул мне пакет.
— Открой.
Я разорвал коричневую бумагу. Внутри оказалась рабочая одежда: полный комплект. Новый, с иголочки.
— Переоденься.
Я уставился на него, не зная, что делать, — точно в один миг забыл, как одеваться. Впрочем, одеваться в новое мне раньше не приходилось. Да, мне стукнуло уже семнадцать, но никогда прежде — ни разу в жизни! — я не носил новых вещей, даже белье и то было поношенное. Я тут же начал срывать краденую рубашку.
— Пресвятая Мария, Иисус да Иосиф! Вот что значит фермерское дитя, — проворчал Старик. — Найди укромное местечко и там переоденься. Только на этот раз правда умойся как следует.
Я нашел дерево поприличнее, сбросил обноски, старательно вымылся при помощи насоса и натянул новую одежду. Пускай это был лишь рабочий костюм, в нем я почувствовал себя миллионером в шикарном наряде. Не уверен, что с тех пор еще хоть раз испытывал такие же чувства, как в те минуты, когда впервые в жизни надел новое. Я стянул дырявую майку и надел новую, наслаждаясь мыслью о том, что моя кожа — первая, которой коснулась эта ткань. Потом натянул новую саржевую рубашку, разгладил ткань, застегнул все новые пуговки до единой. Натянул джинсы, подвернул штанины, оказавшиеся неожиданно длинными, потуже затянул новый ремень. Старик даже купил мне пару носок! Поэтому я, сбросив сапоги, натянул этих красавцев и почувствовал себя просто до неприличия богатым щеголем.
Одергивая новый костюм, я пошел назад, к тягачу. Старик смерил меня взглядом, украдкой принюхался.
— Уже лучше.
Не привыкший рассыпаться в благодарностях, я не нашелся с ответом.
— Я вам все возмещу, — пробормотал я.
Это была самая лучшая форма благодарности, какая только пришла мне на ум, и, судя по тому, как Старик коротко пожал плечами, большего ему и не требовалось.
Я нажал на педаль газа. Толпа проводила нас улюлюканьем.
— Ты, главное, деревянными никелями[17] оплату не принимай! — пошутил толстобрюхий полицейский мне вслед.
Старик хохотнул, оценив шутку.
— Поздновато метаться! — крикнул он, покосившись на меня.
Но мне было все равно. Я вез жирафов на большом красивом тягаче. И в новой одежде. Я, Вудро Уилсон Никель. Я сидел, вытянувшись и расправив плечи, и то и дело смотрел в зеркало на пустую дорогу позади, жалея, что Рыжик меня сейчас не вида.
— Не забывай: ты нас везешь только до Вашингтона, — напомнил Старик, но моя эйфория была глуха к этой правде.
Сказать по совести, теперь, после подарка Старика, в глубине души у меня заворочалось желание рассказать ему обо всем, что случилось со мной в последний день Пыльного котла и потом много раз повторялось в кошмарах. Вот что способна сотворить крошечная капелька добра с семнадцатилетним сиротой, который не знавал прежде удачи. Но я понимал, что ничем хорошим признания в этом бесспорном преступлении для меня не обернутся, коль скоро на кону поездка в Калифорнию. Так что я прикусил язык.
Мы несколько миль ехали по дороге, пока Старик высматривал подходящее местечко для жирафьей остановки. Наконец он заметил высокое дерево с густой листвой неподалеку и кивнул на него. Я остановился, он натянул на голову шляпу и выскочил на улицу, а я последовал его примеру.
— Сможешь влезть на самый верх и не расшибиться? — спросил он.
— Да, сэр, — ответил я.
— Но сперва послушай, — попросил он. — Это дикие звери, а никакие не фермерские. Дикие делятся на хищников и добычу. Хищники орудуют когтями, а добыча — копытами. Жирафы относятся к последним и умеют лягаться с такой силой, что способны разломать льву черепушку или даже хребет перебить. Если их разозлить, они могут убить тебя передними ногами. А задними — искалечить. Так что лучше их не раздражай. Они могут начать лягаться даже от самого легкого испуга, уж поверь мне — человеку, который вынужден обрабатывать рану. Все ясно?
— Да, сэр.
— Хорошо. Подними крышу, чтобы наши красавцы могли поесть.
Старик снова пошел в машину, а когда вернулся, я уже забрался на верхушку вагончика и отстегнул крышу. Красавица быстро высунула нос, а вот Дикаря не было видно. Я заглянул к нему в загончик. Он лежал на полу, съежив свое сильное тело и подобрав ноги, и, что самое страшное, запрокинув шею на спину.
Я спрыгнул на землю и испуганно прошептал:
— Один из жирафов слег.
Старик распахнул боковую дверцу. Жираф лежал совсем близко — руку протяни. Вытянув узловатые пальцы, Старик коснулся изогнутой шеи. Дикарь тут же выпрямил ее и лизнул ему руку в знак удовольствия, а потом поднялся на ноги и встал рядом с подружкой.
— Это добрый знак, — сказал Старик, поглядев на меня. — Им нравится, как ты ведешь машину. А значит, нравится и мне.
Я все не мог поверить увиденному.
— Жирафы ложатся?
Старик пожал плечами:
— А ты что же это, никогда не видел лежащих лошадей у себя на ферме, а, оки?
Видел, конечно. Но ведь лошади — не жирафы. Но тут мне вспомнилось, с каким видом Старик пожимал плечами.
— А вы видели лежащих жирафов?
— Чего не видел, того не видел, — признался он, щелкая задвижкой на дверце Красавицы. — Вообще, директоры тех немногих зоопарков, где живут жирафы, уверяют, что они никогда не ложатся. Разве что перед смертью.
Смертью?!
— А чего ж вы тогда говорите, что это добрый знак?
— Я так чувствую, — ответил он. — Вот только если один ляжет, второй ни за что этого делать не станет, наверное. Во всяком случае, пока у самочки болит нога.
— Почему?
— Из-за львов. Кто-то же должен стоять на страже. — Он нагнулся, чтобы осмотреть ее ногу, но сперва предусмотрительно наклонился в сторону — явно понимал, что сегодня наверняка придется повторить их излюбленный «танец». Красавица уже недовольно переминалась с ноги на ногу, почуяв его присутствие. — Отойди подальше, — велел он мне.
— Я могу помочь, — сказал я.
— Ни в коем случае, — бросил Старик в мою сторону, пошире расправив плечи.
Дикарка вскинула ногу.
БАМ!
Он со стоном отшатнулся.
Пока он не успел возразить, я кинулся в кабину, взял мешок, забрался по стенке вагончика и протянул Красавице луковицу. Она выхватила ее у меня из пальцев, жадно проглотила и стала ждать добавки. Вскоре, как в самую первую ночь на карантине, оба жирафа уже обнюхивали меня в надежде урвать сладкое лакомство. Старик с минуту наблюдал за нами, потом осторожно закончил перевязку, пока его подопечная хрустела луком в награду за то, что она больше не лягается, а ее друг — просто за компанию, все же справедливость есть справедливость.
Пока жирафы нетерпеливо тыкали меня носами, я чувствовал на себе взгляд Старика. Он достал из кармана рубашки пачку «Лаки Страйк», выхватил сигарету, зажег ее и уселся на корточки у дерева, жестом показав мне, что пора спускаться. Я спрыгнул на землю. Он протянул мне пачку. В те времена табак был все равно что жевательная резинка, даже моя боголюбивая матушка закладывала его за щеку — более мерзкого зрелища, уж поверьте, сыскать сложно. А я за свою короткую жизнь и так успел уже порядком накашляться, и мне хватило ума не пристраститься к курению до самой войны.
Когда я отрицательно покачал головой, он спрятал пачку в карман, глубоко затянулся и прислонился спиной к стволу дерева, вытянув руки вдоль колен. Сигарета повисла меж изуродованных пальцев. Наконец я смог внимательно их разглядеть: у одного пальца недоставало половины, а остальные выглядели так, точно их пожевал беспощадный хищник, а потом выплюнул и они срослись сплошь неправильно.
