— Если уж я тебе разрешу помогать мне с нашими красавчиками, не вздумай лезть внутрь, — сказал он. — Они ведь даже не понимают, какие они огромные. Могут тебя полюбить, как маму родную, а потом руку или ногу тебе сломать и даже не моргнут глазом. И не смотри, что они еще молоденькие. Вспомни, что они пережили — и что им приходится выносить сейчас из-за нас, — и поймешь, что они такие же норовистые, каким и ты был бы на их месте. Слышишь меня?
Я кивнул.
Старик сделал последнюю затяжку и кинул бычок на дорогу, а потом взял ведро для воды и наполнил его из резервуара, хранящегося в машине. Потом поставил воду перед жирафами и заговорил с ними на своем излюбленном наречии. У меня было такое чувство, точно я подслушиваю какой-то очень личный разговор.
— Вы очень любите животных, да? — тихо спросил я.
Он протянул мне полное ведро, и я взял.
— Какое точное наблюдение.
— Мой отец говорил, что это слабость.
— Вот оно как, — отозвался он, наполняя второе ведро. — И что, похож я, по-твоему, на слабака?
— Нет, но папа говорил, что Бог создал животных нам в помощь, что это естественный порядок вещей, что противоречить ему — это все детские шалости и что животных надо либо есть, либо убивать ради выживания.
— Ну уж про выживание точно подмечено, видит Бог, — прошептал Старик.
— Вы с ним согласны? — К сарказму я был непривычен: на ферме его нечасто услышишь.
— Что? — переспросил он, пропустив мои слова мимо ушей.
— Вы согласны с папой?
— Ну, тут дело такое, — проговорил он, протягивая мне второе ведро. — Я же сказал, что мы все львы. А львы всегда остаются львами — иного выбора у них нет. Таковы уж мы. Кстати сказать, ты и сам к зверям неравнодушен, пускай твоему отцу это бы и не понравилось. — Он кивнул на жирафов. — И наши красавчики чувствуют это. Эрла вот, сукина сына, они быстро раскусили — и прогнали взашей.
Жирафы уже нетерпеливо притоптывали, поторапливая нас: им хотелось пить. Я поспешил к ним с ведрами, а Старик тем временем сел на подножку, зажег новую сигарету и опять принялся меня разглядывать. Под его взглядом в затылке у меня закололо, словно он был пумой, выследившей меня среди техасских прерий. И чем дольше это продолжалось, тем сильнее я жалел, что вывел его на этот разговор.
Наконец он проговорил:
— Знаешь, что такое бойня? Это было мое первое место работы, пускай я тогда был чересчур юн для таких мест — мне и двенадцати еще не стукнуло. Бойня скупала старых лошадей, которым оставалась одна дорога — на фабрику животного клея, — а потом их пристреливали, сдирали шкуру, продавали ее, а мясо скармливали животным. А задача смотрителя состояла в том, чтобы вверенные ему животные были живы и здоровы — тут уж плоть старых лошадей была очень кстати. Они приходили с большими ножами, отрезали нужные куски мяса и относили хищникам — тиграм и львам.
— И это все в зоопарке Сан-Диего?
— Ты дашь рассказать или нет? Не в зоопарке. Я был своего рода иудой, предателем, ведущим мирное стадо лошадок на убой. Прошло совсем немного времени — и меня уже перевели на рубку мяса для хищников. Но я так ко всему этому и не привык — все же лошади благороднейшие создания, как ни крути. Учитывая, что я был еще мальчишкой, лишенным такой роскоши, как возможность уйти, я решил подойти к делу с философской точки зрения. Решил, что таков уж последний благородный долг этих благородных существ, что поделать. А еще — открою тебе один секрет — довольно рано я начал благодарить каждого из них, совсем как Соколиный Глаз.
Я с недоумением уставился на него.
Он вскинул брови.
— Соколиный Глаз, Зверобой, Последний из могикан… Боже мой, малец! Ты что, книжек не читал? Мистера Фенимора Купера. Неужели вы в школе не проходили? А я-то едва алфавит выучил, и все их запоем прочел! — Глаза у него заблестели. Он величественно взмахнул рукой с зажатой между пальцев сигаретой и произнес: — Никогда нельзя спокойно наслаждаться плодами грабежа.
Я был уверен, что он цитирует какую-то книгу, хотя на моей памяти люди цитировали только Священное Писание, и я ни разу не видел, чтобы кто-нибудь при этом размахивал сигаретой.
Старик склонился ко мне.
— Соколиный Глаз был охотником в колониальные времена — настоящей легендой с длинным ружьем через плечо. Мог застрелить оленя прямо в воздухе за сотню шагов, — продолжал он, размахивая сигаретой. — В те времена стаи странствующих голубей были такими большими, что закрывали собой все небо, заволакивали само солнце! По ним палили из мушкетонов забавы ради — а еще ради дурацких шляп с перьями — и в конце концов истребили совсем. Но наш славный герой был совсем не таков. Он ни разу не отнял жизнь у зверя без особой на то причины, а когда приходилось убивать оленей ради еды, он всегда благодарил их за то, что они своей жизнью спасли его. — Старик снова откинулся на ствол дерева. — Когда я работал на бойне, меня очень тронула эта история. И я стал подражать Соколиному Глазу.
И делаю так до сих пор. Все привыкли благодарить Господа перед едой. А я благодарю того, кого ем. За то, что отдал свою жизнь за мою. — Он выдержал паузу и рассеянно погладил изуродованную руку. — Недалек тот час, когда я верну должок, пускай и одним лишь червям. После смерти все мы — лишь мясо. Таков естественный порядок вещей. Какое мне дело, что станется с моей плотью, когда она перестанет быть нужной мне самому? — Он поднялся. — Впрочем, если меня за нее поблагодарят, ничего против иметь не буду.
С этими словами он сделал последнюю затяжку, потушил окурок ботинком и взобрался в кабину тягача, предоставив мне самому выполнить все оставшиеся дела — то ли его чересчур уж увлекли мысли о Соколином Глазе, то ли он просто проникся ко мне доверием. Я решил, что дело в первой причине, но приготовился на всякий случай доказать ему, что он во мне не ошибся. Я поставил ведра для воды рядом с резервуарами, надежно закрыл боковые дверки, сел на водительское сиденье, и мы поехали дальше. Старик все глядел в окно, на дорогу. Стоило мне нажать на газ, и он продолжил отвечать на вопрос — я уже и сам забыл, что задал его.
— Жизнь надо уважать, и не важно, чья она, — проговорил он. — Если ты этого не понимаешь, то ты просто мешок с костями и ничего больше. — Он кивнул на дорогу. — Смотри-ка, закат на подходе.
На дорогу я выехал в смятении. Никак не ожидал, что путешествие мое примет такой оборот. Старик оказался совсем не похож ни на папу, ни на Каза — вообще ни на кого из мужчин, с которыми я был знаком, хотя с первого взгляда ни за что и не скажешь. Снаружи он казался суровым и собранным, как, наверное, и подобает путешественнику, но внутри у него таились бесчисленные тайны. Пускай тогда я еще даже и представить не мог, какие сюрпризы ждут нас впереди. Меня так поразили слова Старика, что только через милю я опомнился и поглядел в зеркало — не едет ли следом Рыжик?
Увы, дорога была пуста.
Мы продолжили путь в блаженной тишине. Но когда впереди показался железнодорожный переезд, я опять почувствовал, что Старик напрягся. Когда мы подъехали, взвыла сирена и опустился шлагбаум. Приближался поезд. Причем не пассажирский и не грузовой вроде тех, к которым я прицеплялся. А цирковой, разукрашенный в ярко-красный и желтый — те же цвета, что и фургон, который мы видели утром. Длиной он был вагонов в двенадцать, не больше, но мне показался прямо-таки бесконечным. Переезд стоял посреди поля, где росло всего несколько маленьких деревьев, поэтому мне были хорошо видны надписи на вагончиках. Мы стояли так близко к железной дороге, что, казалось, вот-вот встретимся взглядами и с циркачами, и с их четвероногими подопечными.
Но Старик не собирался этого допускать.
— Сдай назад, — приказал он.
Я съехал с дороги и притормозил у маленькой рощицы. А уже через секунду мимо нас проехали две машины: «олдсмобиль» — седан с номерами Нью-Джерси и побитый «шевроле». Сперва их пассажиры с интересом оглядели нас, а потом, когда машины вплотную приблизились к шлагбауму, стали ждать циркачей. Поезд уже подъезжал к переезду — со свистом и громким гудением. ПЕРЕДВИЖНОЙ ЦИРК БОУЛЗА И УОТЕРСА — значилось на роскошном пульмановском вагоне. Следом тянулся вагон с цирковым органом, а потом — со львом в причудливой клетке. Далее ехали слоны и лошади — целое стадо. А вот жирафов — ни одного. В те времена не каждый на этом континенте мог похвастаться тем, что видел этих африканских красавцев вживую. Модные зоопарки на Восточном побережье из кожи вон лезли, чтобы заполучить их себе, но в тех краях было слишком уж холодно, и жирафы быстро погибали. Цирки тоже старались прибрать их к рукам, но и путешествия давались жирафам нелегко, поэтому они гибли еще быстрее. И пускай я понимал, что существа эти — особенные, но не догадывался, до какой степени, и уж точно не знал, что за ними охотятся все. И мне предстояло сполна в этом убедиться.
