Будто впервые я его в тот вечер увидела, и мы долго сидели в той самой комнате, где провели молча много часов и где однажды невзначай проснулись утром в одной постели. Но теперь мы говорили без умолку. Не о будущем ребенке - о нас. Он рассказал о той женщине, о красавице.
- Только для того говорю, чтобы тебя это не беспокоило. Это долгая и давняя история - считай, она закончилась. Сегодня. Я обещаю.
- А мне нечего рассказывать, - на эти мои слова он рассмеялся:
- Сколько тебе - девятнадцать? Вот доживешь до моих лет... Ничего, что такая разница в возрасте? Впрочем, куда ж нам теперь деваться?
Вместо ответа я вылезла из своего любимого кресла, подошла к нему и обняла. Он уже стал мне близким, я могла ему довериться, я так счастлива была в тот вечер, оба мы были счастливы, и это продолжалось долго - до рождения Павлика и потом еще. До тех пор, пока в моей жизни снова однажды не появился Вилли, мой заграничный дядюшка.
ГЛАВА 4. СЕМЕЙНАЯ ИДИЛЛИЯ
- Что ж теперь делать-то? - спросил я, когда Коньков аккуратно смел со стола кольца и монеты в целлофановый пакет, за которым специально сходил на кухню. Затем с помощью молотка и двух гвоздиков привел в порядок раму, водрузил портрет на прежнее место и, наконец, слез со стула.
- А я знаю? Думать надо, - неопределенно ответил он. - Где-то прокол вышел, сам видишь, обвела нас блондиночка вокруг пальца, кинула двух таких фраеров...
Обычно этот его хамский, шутовской тон приводил меня в бешенство, теперь же я сидел как выпотрошенный: ничего не чувствовал, покорно ждал объяснения, совета, ценных указаний, на все был готов и согласен. Как будто никого у меня в жизни не осталось, кроме этого назойливого, одержимого сыщицкой лихорадкой бывшего одноклассника, я даже боялся, что вот сейчас он уйдет и оставит меня одного. Он и ушел - предварительно обшарив холодильник и обнаружив там початую бутылку водки, - от его же недавнего визита и осталась, разлил честно на двоих. Выпили, закусили - у меня чуть отлегло от сердца, тут он и распрощался, сказав в качестве напутствия:
- Смотри сам ничего не предпринимай. Если она позвонит, скажи, что плохо слышно, сделай вид, по междугородней всегда плохо слышно. Поори в трубку, что, дескать, жив-здоров, чего и вам желаю, вопросов насчет того, что мы нашли, не задавай, а то спугнешь. А я пока по своим каналам...
И добавил, хлопнув меня по спине весьма чувствительно:
- Прорвемся, мужик, не унывай!
Это была высшая степень сочувствия, так я понял. После его ухода я лег и, как ни странно, сразу заснул. А наутро - суббота, на службу являться не надо, сыщик мой тут как тут, спозаранку, с видом одновременно деловым и загадочным, расположился в кухне, сам кофе сварил на двоих, лягнув меня мимоходом:
- У тебя, Фауст, кофе всегда бурда, заварку жалеешь.
И приступил к серьезному разговору:
- Помнишь, какая задача у нас была поставлена в прошлый раз? Когда супруга твоя сбежала неизвестно с кем и неизвестно куда? Отвечаю сам на вопрос: вернуть ребенка отцу, то есть тебе. Выполнено?
- Ну выполнено...
Я больше не способен был оказывать ему сопротивление, и Коньков гулял по мне, как хотел, по стенке размазывал.
- Более того, - продолжал он самодовольно, - нам удалось воссоединить семью, что оказалось уже сверх программы...
Я обреченно подтвердил и этот факт.
- В нынешней ситуации какую задачу, а вернее цель ставим перед собой?
- Не знаю, ей-богу. Отвяжись... - я допил кофе, гость "заварки" не пожалел, в чашке ложка чуть ли не вертикально стояла. Адски крепкий - я даже взбодрился.
- Так вот, - он снова затарахтел кофемолкой, она у нас громоподобная, Павлик её побаивается и называет "Бармалей", - Сначала сформулируем цель, а уж потом начнем действовать соответственно.
- Как действовать?
- Вещички-то краденые, - произнес он с расстановкой, - Откуда бы у блондиночки эдакое богатство? Мы-то знаем, мамашины братаны тут наверняка замешаны, и папаша с мамашей. Но если начать раскручивать...
- Не надо, - я его понял, - Не надо раскручивать.
Рванув дверцу кухонного буфета, я выхватил припрятанный там с вечера целлофановый пакет, - Забирай. Хочешь, себе, хочешь - в бюро находок сдай, мне плевать...
И наткнулся на его взгляд, сочувственный и глумливый одновременно. Пакет он, однако, взял, сунул в ящик стола, где ложки:
- Потом убери получше, подальше положишь - поближе возьмешь...
- Да что мне с этим делать? Пусть у тебя побудет, Митька.
- Еще чего! Прячешь голову под крыло, а, Фауст? Или в песок зарываешь, как тот страус... А правда-то все равно всплывет и тебя замажет.
- Пусть. Может, позже, но сейчас ничего делать не стану.
- А знаешь, что я тебе скажу? Правильно! - согласился неожиданно сыщик, - Ничего тут для тебя нового нет, супруга твоя в прежних делишках уже призналась, ты её простил, так? Ну, выходит, самую малость утаила зачем-то, да и Бог с ней, побрякушки красивенькие, расстаться не могла. Тем более, главная в деле не она была все же, а родственники её дорогие. Расскажи-ка мне все снова, я подзабыл. Год ведь целый прошел, все тихо-мирно, папаша в тюрьме прозябает, мамаша в психушке, один дядюшка в бегах, другой за границу улизнул вроде бы. Удачно ты, Фауст, женился, такую девку упустить грех...
Он похлопал себя по груди - трезвый, против обыкновения, ехидный, не упускающий случая уесть меня идиот. Впрочем, на идиота во всей этой истории больше тянул я сам.
- А чего это мы в кухне, как неродные? - спросил гость, допив вторую чашку собственноручно приготовленного кофе, - Пошли в комнату, в креслах раскинемся, покайфуем. Хочу тебя с комфортом послушать.
Мы перешли в комнату. Усевшись напротив него в глубоком старом кресле, - я приготовился говорить. На круглом столике между нами красовалась мамина настольная любимая лампа в стиле "модерн": женская, весьма женственная фигурка, вырастающая из округлого, в форме лепестка, подножия, будто цветок, и абажур в форме ландыша. Коньков небрежно передвинул её. Собирается наблюдать за мной - он, видите ли, большой физиономист...
Мне предстояло заново припомнить и изложить все, что год назад уже рассказал ему. Когда с его помощью отыскал жену и привез домой вместе с сыном. И теперь он имеет право узнать все, что хочет, - а как же, он организовал и провел поиск, и преуспел, благодетель, о чем не давал забыть весь год. В гости постоянно приходил, развязный и нагловатый, ужинал непременно с водкой - для него специально покупалась. Забавлялся с Павликом, к себе приглашал - тут уж нет, ни разу мы у него не были, он и не настаивал. Жена говорила, что он славный, вроде бы и не понимала моего раздражения...
Начал я свой рассказ, и вновь меня охватило то чувство, которое я испытал однажды, когда слушал тихий, отстраненный голос Зины - так она и осталась Зиной и для меня, и для всех. Когда-то её лицо казалось мне невыразительным, теперь я ловил на нем оттенки множества чувств: горечи, стыда, отчаяния, страха. И нежности - это когда она говорила о своей матери, о Гизеле. Какая она грустная, эта подлинная история семьи Дизенхоф - сплелись судьбы плохих и хороших людей, и, похоже, никому из них не дано было счастья... Кое-что я и раньше слышал от старой Паки, к этому добавил Коньков то, что поведал ему лейтенант Еремин. Но полностью картина нарисовалась только сейчас, когда заговорила сама Грета.
Больше двух суток отвела нам дорога для выяснения отношений - столько поезд идет от Майска до Москвы. Мы ехали в двухместном купе втроем, Павлик почти все время спал. Коньков отдал Грете свой билет сославшись на то, что поблизости где-то проживает родня его жены и она, жена то есть, не поймет его, если он родственников не навестит. Я было заподозрил его в деликатности - не желает, мол, мешать нам. Однако родственники и взаправду существовали: на вокзал к поезду он явился не один, а с краснорожим, в дупель пьяным малым, который воззрился на мою жену со слезливым восторгом:
- Ангел небесный, красота неземная, и где такие водятся?
- В Казахстане у них гнезда, - сурово ответствовал сыщик, тоже не вполне трезвый, - А у вас тут порода другая, местная. Уральская низкожопая, вроде твоей Люськи.
Похоже, эти двое не испытывали друг к другу братских чувств: затеять настоящую потасовку помешал им только сигнал к отправлению поезда. Поплыл мимо перрон, поплыли две разгоряченные физиономии и воздетые в прощальном приветствии кулаки. В купе Павлик сразу захныкал, запросился спать. Нам же было не до сна, предстоял долгий разговор. И начался он с Конькова.
- Он кто? - спросила Зина, - Я как-то не поняла.
- Школьный приятель, - ответил я вскользь, не отрывая глаз от её лица, пытаясь разгадать, что в нем изменилось за те полторы недели, что я её не видел. След, несомненно, остался: взгляд утратил прежнюю безмятежность и губы чуть подергиваются, когда она молчит...
- Это он меня разыскал? Он так говорит...
- Я тебя разыскал. С его помощью. Ты не рада?
