— Да, этот перевал нам еще аукнется, — задумчиво произнес Демин. — Недаром начальник отряда полковник Воронков приказал обратить внимание...
Ганиев достал портсигар.
— Можно курить?
Демин кивнул.
— Кстати, лейтенант, — заметил он озабоченно, — что-то у нас старшина захандрил. Ходит грустный. Не спит. Сидит сейчас в ленинской комнате. Вряд ли его так расстроило поражение на лыжных соревнованиях. Он у нас не из слабонервных. Тут что-то другое.
Ганиев чиркнул спичкой.
— Постараюсь узнать, в чем дело.
— Вот-вот. А то мне это не удалось, — сказал Демин. — Ну, не буду мешать. Поговорите с ним.
В ленинской комнате лейтенант Ганиев застал старшину за странным занятием: он устремил глаза в потолок, а рукой машинально листал журнал.
Увидев замполита, старшина вскочил:
— Читаю вот журналы...
— Садитесь, — сказал лейтенант. — Что не спите?
— Да так, не спится, — ответил Каримов присаживаясь.
Лейтенант предложил ему папиросу. Старшина взял.
— Вы ведь не курите, — заметил Ганиев.
— Иногда курю.
Старшина затянулся и закашлялся.
— Ну вот, — засмеялся Ганиев. — Вот вы какой курильщик.
И Каримов тоже улыбнулся. Ему захотелось всё рассказать лейтенанту.
Ганиев слушал внимательно.
Старшина подробно говорил про случай с Ибрагимом, когда отбили от волков отару, и как Ибрагим хотел его обнять, а он, старшина, случайно отстранился и, видимо, обидел старика; про последнюю холодную встречу с ним; и сбивчиво — про Гульджан. Ведь всё шло хорошо. Он никогда с ней не ссорился, а тут вдруг во время соревнований такое дело...
— Да, с Гульджан глупо получилось, — подтвердил Ганиев и протянул старшине новую папиросу.
— Не хочу.
— Вот это правильно, — одобрил лейтенант. — А с Гульджан, что ж с Гульджан... Ведь ничего, собственно, не произошло. Поговори, будто ничего не случилось. А к отцу мы можем поехать вместе: вы и мы.
— Кто это — «мы»? — недоумевающе спросил старшина.
— Кто «мы»? Сваты!.. Ну, допустим, капитан Демин, я. А можно попросить председателя райисполкома, секретаря райкома... Кто в таком деле откажет? И старик, ваш будущий тесть, при виде таких сватов как откажет?..
— А удобно? Согласится ли Гульджан?
— По-моему, она уже согласилась... — заметил Ганиев.
Старшина засмеялся: вот здорово получится!..
А лейтенанту стало почему-то немного грустно. Вот старшина нашел свое счастье, а он? Вот если бы попалась такая жена, как Наташа Демина... Ну, ладно. Сколько можно думать об одном и том же... Хорошо, что она не видит, какими глазами смотрит на нее Ганиев... Да он уже давно и не смотрит ей в глаза.
Лейтенант вздохнул: ничего, может, и у меня когда-нибудь будет такая Наташа.
Ганиев опять вздохнул, но тут же взял себя в руки поднялся.
— Конечно, — сказал он, — личное занимает в нашей жизни большое место, товарищ старшина. Но никогда нельзя его выпячивать, ставить выше всего остального. Ты хорошенько запомни эту святую заповедь коммуниста... Ладно, иди. Да поспи еще немножко.
— А как же быть с Ибрагимом? — напомнил Каримов. — Ведь дорогу заносит.
— Ну что же, дадим щиты, — пообещал Ганиев. — Я сам договорюсь насчет этого с капитаном. А теперь иди.
— Я еще немного посижу, — попросил старшина. — Радио послушаю. Мне сейчас обязательно хочется еще немного посидеть одному. — И добавил: — А вообще, большое вам спасибо...
— Ну, ну, — перебил его Ганиев. — Потом поблагодаришь. А насчет этого, как сказал, так и сделаем: приедем — вы и мы.
Когда лейтенант ушел, старшина включил приемник и стал прощупывать эфир. Сквозь легкое потрескивание динамика послышался мужской голос. Кто-то сказал по-русски.
— Сегодня тринадцатое. Двадцать часов среднеевропейского времени. Начинаем концерт для русских эмигрантов.
Старшина сменил волну. В комнату ворвалась шумная музыка. Потом кто-то затарабарил на незнакомом языке.
Москва передавала отрывок из романа. Каримов не захотел слушать с середины и повернул регулятор в обратную сторону
Опять мужской голос:
— Продолжаем концерт для эмигрантов.
— Продолжаем концерт! — подхватило меццо-сопрано.
Мужчина закричал, подражая цирковым клоунам:
— Вчера я был на охоте. Тридцать шесть тигров пытались меня разорвать. Двадцать одна пуля настигла их. Двадцать четыре раза я выстрелил в воздух, и шестьдесят один зверь бросился в джунгли...
— Ах! — воскликнула женщина.
— Сколько же поцелуев я заслужил?
Она ответила мелодраматически:
— Десять, родной мой, десять!
«Какая чепуха!» — подумал старшина и записал на полях оказавшейся под руками газеты:
«36 тигров пытались меня разорвать. 21 пуля настигла их...».
Тенор запел:
О, Баядера,Я пленен красотой.О, Баядера,Будь моею мечтой...
Старшина продолжал записывать:
«Двадцать четыре раза я выстрелил в воздух. Шестьдесят один зверь бросился в джунгли».
«Ну и веселье! — усмехнулся Каримов. — А в награду десять поцелуев... Расщедрилась!»..
Тенор забрался на слишком высокие ноты, и джаз торопливо заглушил его.
— Что ты расскажешь мне еще, мой милый, мой хороший? — пропело меццо-сопрано.
— Я расскажу такую быль, — напыщенно ответил мужчина. — Но прежде ты реши сама: как, храбр я или нет?
А старшина всё записывал и записывал:
«За мною гнались тридцать две собаки, семнадцать из них были белые, пятьдесят две — серые, остальные тридцать три — черные. У каждой белой собаки во рту было двадцать зубов, у серой — двадцать пять, а у черной — шестьдесят четыре. Спрашивается: за какую ногу укусили меня собаки, за правую или за левую?»
— Ах, мой милый, ведь это из Чехова! — догадалось меццо-сопрано.
Мужской голос запротестовал:
— Но я критически осмысливаю задачи сумасшедшего математика.
— И что же получается?
— Сорок один раз пытался я доказать, что сорок восемь меньше сорока пяти. На шестьдесят восьмой улице меня за это чуть не зарезали.
— Как же ты спасся, мой храбрец?
— Я спросил убийцу: если теще восемьдесят один год, а жене двадцать семь, — который час?
И снова подхватил тенор:
Красотки, красотки,Красотки кабаре...
Старшина выключил радио и несколько раз перечитал свои записи:
«Тридцать шесть тигров пытались разорвать меня. Двадцать одна пуля настигла их...».
36... 21... 24... 61... 10... 32... 17...
Не слишком ли много цифр?
И вдруг неясное еще подозрение шевельнулось в мозгу. Старшина попытался снова поймать неизвестную станцию, но передача уже закончилась.
Каримов позвонил начальнику заставы. Тот прибежал в ленинскую комнату. Вместе крутили радио, но концерт для русских эмигрантов больше не передавался.
