Тут Борька снова заорал:
— Плешь! Барахло! Лучше всего он со скалы махнул!
А Игорь заметил:
— Ага, великолепно. Если б еще правдоподобно получилось, — и серьезно продолжил: — Пародия неизвестно на что и зачем. Одни трюки, жизнью там и не пахнет.
— Это для тебя, — с раздражением Саша сказал. — У тебя взгляд на жизнь копеечный. А там — миллионы. Да с такими деньгами…
И Борька его поддержал:
— Тебе не пахнет, Лось? Не пахнет, да? Ну и смотри в кино бытовщину. Смотри, как Петров два производственных плана дал, а Иванов недовыполнил, зато выступал в самодеятельности. Это?
— По-твоему, приятней дикие убийства смотреть?
— Да почему дикие? Какие дикие? Борьба за существование, за свою честь. Все в норме!
В разногласии и спорах, из коих должна была родиться истина, но не родилась, дошли они до дома, уселись на скамейке во дворе. Спешить некуда, чем-то заняться — не время, вечер уже наступил. И он был хорош, этот теплый августовский вечер. Для города хорош, для троих на скамье. Они даже приумолкли, притихли, зачарованные прельстительной обыденностью. Старый петербургский дом знакомо ограждал ребят шестиэтажной замкнутой громадой. Уютно горели разноцветные окна. Квадрат белесого неба привычным экраном висел над головой. И гуляла по асфальту самостоятельная, невозмутимая кошка.
— Там тоже была ночь, да? Путевая ночь, правда? И море. — Борька сладко вздохнул. Не слыша возражений, добавил: — А вы говорите.
Подначка не сработала, не ответили ему. Игорь, откинувшись на спинку, сосредоточенно изучал небосвод, Саша раскуривал сигарету. Молчание затягивалось, Борьку изводя. Он ерзал: просмотренный фильм не давал покоя. Игоря и Сашу кинодеяния также затронули, хотя и по-разному. Ведь известно: каждый видит и понимает лишь то, что склонен видеть и понимать. И вот тут необходимы пояснения.
Прежде, всего несколько месяцев назад, Саша Донец почти не знался с Игорем и Борькой. Прежде он водился с парнями постарше, а настоящих товарищей у него не было давно. В техническом училище занимался Донец, что называется, из-под палки и потому не ладил с коллективом. Когда же отмаялся там и приобрел с грехом пополам профессию электромонтажника, то и вовсе оказался в пустоте. Случайные знакомцы, с которыми выпивал или куролесил в парке со скуки, незаметно иссякли, запропастились куда-то. Впрочем, ходили слухи: Крот женился, Башка угодил в тюрьму…
В общем, начиная с весны затосковал Саша, почувствовал себя неприкаянно, гадко.
— Саша, Сашенька, — нередко поучала мать, — говорила тебе: подавайся в торговлю. Говорила, ну? Вон Сердюков твой — кум королю. А ты что? Ни рыба ни мясо. Монтажник, извини за выражение. Ну? И всякий день пятерку клянчишь. Хорошо?
И отец, человек ужасно деловой, занятой, нервный, бросал иногда в порядке эпизодического воспитания:
— Балбес! Я в твои годы матери помогал, сестер обеспечивал. Бездельник! Я в двадцать шесть лет уже машину купил…
В иной манере, но все о том же беседовали с трудным подростком и раньше, и в последнее время. Беседовали в «Инспекции по делам несовершеннолетних», изловив как-то на мелком бизнесе с жевательной резинкой. Потом — в училище, потом — на производстве, где Донец появлялся не чаще дождичка в четверг. А ему — что с гуся вода. Он даже гордился, что умеет жить безнаказанным лоботрясом.
— Плевать! — пыжился перед мальчишками во дворе. — Пусть как хотят, но до армии я бурлачить не намерен.
— Не работать нельзя, — наивно возражал Борька. — Заставят.
— Кого, меня? Эх ты, ковбой необъезженный! Только не меня.
— Почему?
— Потому что никого не боюсь.
— А милиция?
— У них оснований нет прижать. Документально числюсь.
— А там, где числишься? Выгонят и все.
— Ну да! Не имеют права. Год после обучения воспитывать должны, обязаны терпеть. И терпят до призыва, куда деваться.
Игорь с Борькой не восхищались Сашиной изворотливостью, но и не осуждали открыто. Его заботы их не касались пока, а дружба с этаким многоопытным парнем кое-что стоила, пожалуй. С того времени, как он снизошел до младших, они могли не страшиться столкновений с ребятами соседнего двора. К тому же у Саши Донца водились деньги и он запросто тратил на всех, давал взаймы, если надо.
В эти августовские дни, за полмесяца перед школой, оказались Игорь и Борька по разным причинам не у дел, то есть в городе, а их товарищи каникулярно отсутствовали. Вот и двинули в кинотеатр заодно с Донцом, тем более он раскошелился — чем плохо? А то, что нацеленный культпоход Саша затеял неспроста, откуда им было знать, как предвидеть? Не могли они предвидеть и того, чем завершится разговор после кино.
— Нет, я конечно понимаю, — сказал Борька, — лента кассовая, безыдейная. Только ведь мы в кино бегаем зачем? Нервы пощекотать, помечтать, вообразить — правда? В наше время… наш возраст такой — ничего не достается. Учись, учись, только и всего. А где сильные чувства, опасности, риск, борьба? Где себя испытать и понять, а? Понять, на что ты способен, чего стоишь, — нет, правда!
Он волновался, страдал, этот маленький щуплый подросток. А могучий товарищ — недаром Лось — сидел в спокойной, небрежной позе да еще и насмехался.
— Выходит, испытываешь себя в кино. И как — удовлетворен?
— Зануда! — крикнул Борька. — Неужели не соображаешь?
Здесь вставил целенаправленную тот, кто повзрослей:
— Познать себя можно только в поступке. — И хитро продолжил: — Те деятели наверняка узнали, потому и завидуем им.
Возник новый спор: имеет ли место зависть, насколько она разумна, как ее оценить. Опять каждый остался при своем индивидуальном взгляде. А потом Борька сказал:
— Удивительно выходит, мужики. Ведь ясно, все они там бандиты и прочее. Но когда смотришь на экран — сочувствуешь им. Так ведь, правда? И хочешь, чтобы они победили, отомстили, убили…
— Потому, что убиваемые еще гаже, — уверенно разъяснил Игорь.
— Дело не в этом, — начал Саша, но Игорь закончил свое:
— Именно в этом. Образы подчинены сюжету, сюжет — идеологии, а она — пропаганда насилия в красочном виде.
— Поехал! — сморщился Борька.
— Брось, — Саша сказал. — Ответь лучше по совести: согласился бы так пожить, как они?
— Как?
— Да так! Потому что на деньги можно купить все.
— Ну уж! — фыркнул Борька.
А Игорь насмешливо заметил:
— Ага. Заверните мне килограмм полукопченого счастья, отвесьте любви на пять рублей…
— А тебе большого и светлого надо? — тоже съязвил Саша. — Слона после бани, что ли? Так он не поместится в твою жалкую квартиру. Папа, мама, ты, сестра и слон… Ай, да зачем трепаться? Счастье! Взгляните на свои брюки. Мне стыдно было б надеть.
Не упуская из виду свою цель, произнес Донец бронебойную речь о тоскливой нелепости заурядного безденежья и всесилии рубля. Старая была песня, известная, но на мальчишек сегодня подействовала, озаботила отчасти. Оно, вроде, и так: у кого-то отличные джинсы, мотоциклы, а у них… Даже Игорь перестал иронизировать и спорить. Тем более когда злонамеренный искуситель напомнил о пятерке долга, которую тот никак не мог отдать. А еще Саша добавил:
— Вздыхаем, фантазируем, хотя ни на что не способны…
— Почему? — затронуто вскричал Борька.
— Ну, это как сказать, — Игорь возразил.
И Саша решился — самое время, дозрели мальчишки.
— Ты-то, ковбой, только и знаешь: бенц, бенц… языком. А ты, Лось, ищешь в морали оправдание своей трусости. Да не прыгайте, помолчите минутку. Если б не трусили, давно испытали б себя. Риск, мужество, сильные чувства… Будто все это лишь за океаном, а у нас невозможно. Ха, невозможно! Разуйте глаза, лопухи!..
— Ты о чем? — сдавленно бормотнул Борька.
— А конкретнее? — тоже напрягся всем телом Игорь.
И тогда Саша, сам в немалом смятении, процедил:
— Вон оно — большое и светлое. Перед носом. Тут вам и риск, и проверка натуры, и деньги, это факт.
Он кивнул в сторону автомобиля, который стоял в углу двора, давно мозоля глаза и воодушевляя.
Игорь и Борька уставились на «Жигули», словно впервые заметили. Потом Борька вспомнил:
— Машина Подольского из сорок второй квартиры…
— Ну и что?
— Ничего. Я так. И ты говоришь… предлагаешь…
— Экспроприировать, — непонятным тоном закончил Игорь.
— Прокатиться, — поправил Саша, — только прокатиться. Причем за хорошее вознаграждение. А кому, чего, куда денется колымага, я не знаю, знать не хочу. Прокатились и бросили. Потом подарочек от мецената, нежданчик. И что делать? Дают — бери, бьют — беги…
Борька посмотрел на Игоря, посмотрел на небо, на свои окна, где мама и Сережка-брат.
