Мила посмотрела на него через зеркало, висящее над умывальником:
— Спасибо за совет.
— Нет, я серьезно. Если тебе потребуется более достойное место для проживания, могу помочь.
Мила вопросительно посмотрела на Бориса:
— А ты, случайно, не приглашаешь меня переспать с тобой?
Молодой человек в смущении поспешил уточнить:
— Даже и не думал об этом. Просто можно узнать, не захочет ли кто-нибудь из женщин-полицейских снимать квартиру вместе с тобой, вот и все дела.
— Надеюсь, я не задержусь здесь так надолго, чтобы иметь в этом нужду, — заметила девушка, пожав плечами.
Вытерев лицо полотенцем, Мила посмотрела на принесенный ей пакет с едой. Она почти выхватила его из рук Бориса и, скрестив ноги, уселась на кровать, чтобы проверить содержимое.
Круассан и кофе. Как она и думала.
Борис пребывал в некотором замешательстве не столько от резкого жеста, сколько от вида забинтованных рук девушки, но промолчал.
— Ты голодна? — робко спросил он.
Девушка, набив рот, ответила:
— Я уже два дня не притрагивалась к еде. Если бы сегодня утром ты не пришел, очень сомневаюсь, что смогла бы найти в себе силы переступить порог этой комнаты.
Мила знала, что не должна была говорить подобных вещей, поскольку такое утверждение прозвучало как вполне очевидная похвала. Но она не смогла найти иного способа выразить благодарность, да и в самом деле ей очень хотелось есть.
Борис самодовольно улыбнулся.
— Ну и как ты сейчас себя чувствуешь? — спросил он.
— Я быстро прихожу в форму, поэтому все хорошо.
«В отличие от твоей подружки Розы Сара, которая ненавидит меня», — подумала Мила, но не решилась произнести это вслух.
— Знаешь, мне понравилась твоя догадка про кровных сестер…
— Все очень просто, достаточно порыться в детских воспоминаниях. А разве ты в двенадцать лет не совершал подобных глупостей?
Заметив замешательство коллеги, безуспешно пытавшегося найти ответ, Мила улыбнулась:
— Это шутка, Борис…
— Да, конечно, — ответил он, покраснев.
Мила отправила в рот последний кусок, облизала пальцы и запустила их в пакет за вторым круассаном. Борис не отважился сказать что-либо при виде такого аппетита.
— Борис, а объясни мне… Словом, почему вы назвали его Альбертом?
— Довольно интересная история. — Он уселся рядом с девушкой и начал рассказ: — Пять лет назад произошел странный случай. Один серийный убийца похищал женщин, насиловал, душил их, а потом подбрасывал трупы, лишенные правой ноги.
— Правой ноги?
— Именно. И никто не мог его вычислить, потому что этот тип, совершая свои преступления, был настолько педантичен и аккуратен, что не оставлял после себя никаких следов. Только эта непонятная ампутация. А попался он совершенно случайно… Словом, на его счету был уже пятый труп, а нам все никак не удавалось остановить его. Тогда у доктора Гавилы возникла идея…
Мила доела второй круассан и перешла к кофе.
— Что за идея?
— Он попросил поискать в архивах описания всех имевшихся дел, включая самые нелепые и банальные, так или иначе касавшихся ног.
На лице Милы было выражение полного недоумения.
Затем она высыпала три пакетика сахара в пластиковый стаканчик. Борис заметил это и с разочарованием посмотрел на девушку. Он хотел было что-то ей сказать, но в последний момент передумал и предпочел продолжить рассказ:
— Мне тоже сначала все это представлялось довольно абсурдным. Но, когда мы пытались разыскать его, оказалось, что в то же время в этих местах объявился какой-то вор, промышлявший похищением женских туфель с наружных витрин обувных магазинов. Обычно там выставляли только одну туфлю определенной модели и размера, для того чтобы нельзя было украсть всю пару. И как правило, это была правая туфля, для того чтобы облегчить клиенткам примерку.
Мила замерла с полупустым стаканом кофе в руках, размышляя над своеобразием интуиции следователя.
— Вы устроили слежку за обувными магазинами и поймали преступника…
— Альберт Финли. Инженер, тридцать восемь лет, женат, двое маленьких детей. Коттедж за городом и автофургон на время отпуска.
— Словом, вполне нормальный.
— В гараже его дома мы обнаружили морозильную камеру, а внутри — пять аккуратно завернутых в целлофан отрубленных правых женских ног. Этот тип развлекал себя тем, что обувал их в ворованные туфли. Что-то вроде мании фетишизма.
— Правая нога, левая рука. Значит, поэтому он и Альберт!
— Так и есть, — отозвался Борис, положив в знак согласия руку девушке на плечо.
Мила грубо отстранилась и резко вскочила с кровати. Молодой человек был разочарован.
— Извини, — произнесла девушка.
— Нет проблем.
Это была неправда, и Мила на самом деле не поверила ему. Но решила лицемерить так же, как и он. Она отвернулась от Бориса к зеркалу.
— Через минуту я буду готова, и тогда можно будет ехать.
Борис встал и направился к двери.
— Не торопись. Я жду тебя на улице.
Мила видела в зеркале, как он вышел из комнаты.
«О господи, когда же это кончится? — спросила она себя. — Когда я смогу наконец позволить еще кому-нибудь дотронуться до себя?»
По дороге к дому Бермана они не обмолвились ни словом. Более того, едва только сев в машину, Мила услышала работавшее радио. Она сразу поняла, что таким образом он демонстративно выражал свой настрой относительно их совместной поездки. Борис остался недоволен, и, вполне вероятно, Мила в его лице приобрела еще одного врага среди членов оперативной группы.
На место они прибыли меньше чем через полчаса. Берман жил в тихом районе, в огромном коттедже, окруженном садом.
Улица перед домом была перекрыта. У ограждения собрались зеваки, соседи и журналисты. Мила, увидев этих людей, подумала: «Вот все и началось». Еще на подъезде к дому по радио они услышали сообщение об обнаружении трупа маленькой Дебби, и в этой же связи всплыло и имя Бермана.
Причина эйфории СМИ была до банального простой. Кладбище рук стало суровым ударом по общественному мнению, но теперь наконец-то было найдено имя, на которое можно списать весь этот кошмар.
Девушка уже трижды столкнулась с подобным поведением прессы. Журналисты настойчиво влезали в эту историю, без разбору муссируя каждый аспект жизни Бермана. Его самоубийство рассматривалось как признание вины. Поэтому СМИ упорно настаивали на своей версии. Они тут же назначили его на роль монстра, не замечая никаких противоречий и полагаясь только на силу своего единодушия. Они жестоко разодрали бы его на куски, так же как, по всеобщему мнению, он поступил со своими маленькими жертвами, совершенно не осознавая всей иронии этой аналогии. Они готовы были пролить литры крови в этом деле, лишь бы пообильнее приправить и сделать более аппетитными первые страницы своих газет. Безосновательно, несправедливо. А когда кто-нибудь позволит себе сделать замечание, то они прячутся под очень удобным и всегда актуальным «правом хроники», чтобы скрыть свое противоестественное и непристойное поведение.
Выйдя из машины, Мила пробилась сквозь небольшую группу хроникеров и общественности и зашла за оцепленный силами правопорядка предел. Не сумев уклониться от вспышек фотокамер, она быстрым шагом направилась по дорожке, ведущей прямо к входной двери. В этот момент она поймала на себе взгляд Горана, устремленный сквозь оконное стекло. Девушка почувствовала вину в том, что ее заметили шедшей рядом с Борисом, но вскоре поняла всю глупость подобных мыслей.
Горан снова перевел взгляд на комнату, в которой находился. А мгновение спустя и Мила переступила порог дома.
Стерн и Роза вместе с другими следователями уже давно были на рабочем месте, кружась, словно трудолюбивые насекомые. Полицейские обыскивали мебель, обследовали стены и все, что могло бы указать на приметы, касавшиеся этого дела.
В который уже раз Мила не смогла присоединиться к обыску. Однако, сделай она это, Роза Сара не преминула бы бросить ей в лицо, что за ней сохраняется всего лишь право наблюдателя. Тогда Мила, не вынимая рук из карманов, дабы не оправдываться по поводу намотанных на них бинтов, принялась осматривать все вокруг.
Первыми ее внимание привлекли фотографии.
Десятки фотографий в элегантных деревянных и серебряных рамках, расставленных на полках. На них Берман и его жена в самые счастливые моменты их жизни. Жизни, которая теперь казалась такой далекой, почти нереальной. Девушка заметила, что семья Берман много путешествовала. Здесь находились изображения всех уголков мира. Но постепенно, по мере того как фотографии молодели, а изображенные на них люди становились более зрелыми, выражение их лиц тускнело. Мила не сомневалась в том, что за этим что-то скрывалось. Но она не могла выразить, что именно. При входе в дом ею овладело странное чувство. Теперь ей казалось, что она лучше почувствовала это.
