— Здрав будь, Князь. С прибытием! Как доехали?
— Здрав будь, Феофан Игнатич. Спаси Бог, хорошо. Скоро.
— Чой то морозы ударили вдруг. Проходи в терем, там тебя встренут.
— Так и ты проходи.
— Ты с дороги рассупонься, я следом. Сыны тебя проводят. Твоих воев пристрою внизу, да обскажу им, где да что. Кто у тебя старшой?
— Григорий, расставляй посты, обустраивайтесь. Казарма для воев готова? — Спросил я приказчика.
— Всё готово, и казарма, и банька, и столовая для воев. Там в низине. Щас провожу.
Одобрительно хлопнув его по плечу, я вошел по красному крыльцу в дом. Два сына Феофана помогли снять заиндевелую одёжу, сапоги и кольчугу, и я прошел в следующую дверь. Сразу у входа в большой зал, меня встретили две молодые девки, и подали умывальню. Ополоснув руки и перекрестившись на образа, я вопросительно глянул на старшую. Та молча показала на правый лестничный спуск, по которому я попал в зал с накрытым столом. У открытой двери справа стояла ещё одна девка, и молча предлагала войти. Из неё шёл ни с чем не сравнимый банный дух.
Эта баня, построенная по моим «хотелкам», уже была больше похожа на бани, знакомые мне из моей прошлой жизни: с камином, несколькими душами, бассейном и, главное — ватерклозетами.
Привезённые ранее мои кирпичные блоки пойдут на фундамент и нижние этажи комплекса моего дворца. Я хотел многоэтажные хоромы, но не хотел возвышаться над остальными. Хозяйство с домашними животными пусть пахнет внизу, и водопровод с канализацией так сделать было проще. Завёз воду на «верхний» этаж и всё. До казарм и хозяйственных построек она сама дойдёт. Слив стоков врезали в уже существующую в кремле трубу, выходящую в Москву-реку.
Пришел Феофан. Я сидел в удобном кресле у камина, пока не раздеваясь, и грел ноги. Оттаивал. Слегка знобило.
— Прихворнул?
— Да есть малость.
— Аглая! Подь сюды!
Зашла девка.
— Внучка моя, — сказал он, представляя её мне. — Приготовь взвар от лихоманки. Скоро.
Девка вышла. Мне было тепло и приятно, от оттаивающих ног. Я пошевелил пальцами, и почувствовал, как тысячи иголочек впились в ступни и лодыжки. Но это тоже был «кайф». Меня клонило в сон.
— Ты, того, не рассыпайся. Разсупониваяся дале, и ступай в баню. Я щас тебя отхожу вениками — то.
Я разделся, и полусонный дошел до парилки, упал спиной на полати и заснул. Очнулся я от лёгкого прикосновения вениками к моей коже, которые поглаживали меня от подошв до лица.
— Ставь спину. До грудины потом дойдём.
Я перевернулся, дед накрыл мою голову льняным покрывалом и я опять отключился. Я только чувствовал, что меня через какое-то время снова перевернули на спину. Жар и боль входили в меня, а немощь и недуг уходили. Дед несколько раз окатывал меня чуть тёплой водой, и продолжал «окучивать». Он не только работал веником, но и мял моё тело, пощипывал, находя только ему понятные места приложения его силы.
— «Вот тебе и „шиацу“ с „дуином“», — подумал я.
Очень скоро я был бодр и голоден.
Перекусив с Феофаном чем Бог послал, мы уселись в кресла в предбаннике и пили травяно-ягодный взвар.
— Расскажи, про кирпичный завод, Феофан, — попросил я.
— А чо? Работат. Как от тебя весточку получили, сделали тёплый барак. И сейчас кирпич жгут. Ужо двести тыщь кирпича нажгли. И стокма же черепицы.
— Так, что там за печь?
— Печи в круг озера глиняного стоят. Печей восемь штук. В твоей печи рязанской, как я понял, жог не прерывается, а в тех иначе.
— И как кирпич?
Он развернул лежащую на скамье тряпицу, и передал мне кирпич. Тонкий, сантиметра четыре толщиной. Но плотный. Я попытался разбить его кулаком, но не вышло.
— Кувалда возьмёт, рука — нет. Мой младшой тожа стучал, потом руку парил два дни.
— Хороший кирпич. Черепица така же?
— Така. Хороша черепица… И твой кирпич хорош. Огромнай такой. Как його таскать то?
— А чо його таскать? На гору завёз, и пускай его по жёлобу. На любой этаж. Не побейте его, токма. Иван — царевич не присылал?
— Сёдня приходил гонец, спрашивал.
— Ну до завтра дотерпит?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Не. Просили сразу…
— Штош ты, собака?
— Та ты на себя бы глянул, князь. Лица не было. Нос морожен, глаза заиндевели…
— Вот я тебя… Вели подать одёжу! Скоро.
— В ларях она в стенных, на верху в колидоре у двери.
Я вскочил и вбежал на верх.
Достав из встроенного шкафа шубу и надев сапоги, я выбежал на крыльцо, и увидел, что в свете факелов к моей усадьбе приближается группа конных.
— Караул! — Крикнул я, — Приготовиться к торжественной встрече!
Раздался звонкий перезвон молотка по металлу, и из караулки выбежала охрана.
— Стройся! К приему Князя Ивана с приветствием! Отворяй ворота!
В открытые ворота вошел Иван Васильевич. Караул крикнул: «здравжлам…», чуть не напугав входящих.
— Ну тебя, Михась, с твоими немецкими шутками. Душа зашлася! Ты чо, ко мне не зашел сразу?
— Заиндевел, Иван Васильевич, в дороге. Еле Феофан отходил. Да и не сказал сразу, собака, что ты звал. Я его на конюшню завтра…
— Годи на конюшню. Зачем ты мне заиндевелый? Правильно сделал Феофан. Я не наказывал, штоб срочно шёл. Ну, зови в терем. Не был я у тебя тут. Хотел глянул, как строишься, да хлопот много…
— Заходь. А твоих куда? Провожатаев? В казарму мою? Там робяыты мои сейчас греют душу в бане да квасом. Или после сам тебя провожу?
— Не. Пусть возвертаются. А то сманишь ещё своими калачами. Знамо, как ты служивых своих холишь. Ступайте! — крикнул он сопровождающим, и прошёл в хоромы.
* * *
— Знатно у тебя, — сказал он, наблюдая как смывается в керамическом унитазе его плевок, и слушая звук набирающейся воды, в стоящий наверху, бачок.
— И тебе так сделам. Это я на себе проверил идеи одного турка. Касим познакомил. Приезжал к нему посол от турецкого султана, под свою руку зовёт, пся крев.
— Ты совсем на чужой язык переходить стал. Тебя понять уже сложно быват.
— Это что? Я ещё и буквицы новые выдумал и письмо. Зело сложно писать на церковном. Мудрёные там буквицы. Мои проще. Ближе к говору. И меньше их. Заучивать легше.
— Ну-ну. Церковники наши покажут тебе, мать Кузьмы, ежели ты их книги переписывать и перевирать начнёшь. Они помеж собой дерутся, но тебя сообща порвут с радостью.
— Не нужны мне книги их. Старое письмо есть? На котором промеж себя людишки списываются. Далёко оно от церковного книжного. Вот я тебе щас напишу…
— Потом, Михась… Итак голова от дел кругом. Пошли квасу выпьем.
— И то… Прости, Князь. У меня голова от мыслей пухнет. Столько всего уже переделано, а сколько ещё хочу…
— Наслышан, наслышан.
Мы сели за стол на добротные удобные стулья с гнутыми спинками. Я налил в кружки квас, мы выпили.
— Может пива?
— Батюшка не велит, сказал он.
— И правильно. От пива сиськи, как у бабы растут.
— Или? — Удивился Иван.
— Ей Богу! — Я перекрестился. — И живот.
— Свят-свят, — перекрестился Иван.
— Лутче вино на яблоках ставить. Тут яблок много.
— Как это? Научишь?
— Я тебе сейчас налью. Капельку.
Я крикнул Аглаю, и попросил принести вино. Вино приготовил Феофан по моему рецепту. И даже перегнал часть на яблочный и грушевый самогон. Куб я ему прислал из Рязани. Как перегонять он и сам знал. Отчего-то.
— Пробуй, — сказал я налив вина в кружку.
— Сладкий. Вкусно… — Он прислушался к ощущению. — Налей ещё.
— Вино пьянит сильнее пива. Смотри, унесёт на «кудыкину гору». Чуток посиди. Прочуй.
Мы посидели. Я рассказал ему про дела свои рязанские. Он, слушая, всё время покачивал головой.
— Пищали, говоришь? — Спросил он. — Покажи.
— Распаковал специально для тебя, и велел принести оружие в хоромы, чтоб отаяли и просохли. Пошли покажу. Они в кабинете у меня.
— Кабинет — это что?
— Светёлка для работы княжей. Пошли.
Мы прошли из столовой в комнату на против бани. Верхний этаж был приемным, а нижние жилыми.
